Хельга, Хильда, Хольда - Страница 4
«Господа, — обратился Дёниц к нему и Шефферу (он, судя по всему, видел их комнату на своем экране), — вы, полагаю, уже знаете, что произошло вчера. Фельдмаршал Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии. Мы проиграли войну — но мы не можем поступиться нашей честью. Поэтому, прежде чем сложить оружие, мы — точнее, вы — должны выполнить свои обязательства перед теми, кто помогал нам все эти годы».
Дёниц выразительно посмотрел на других.
«Любой ценой — повторяю! — любой ценой вы должны доставить их и их груз в указанное место. После этого считайте себя свободными ото всех обязательств по отношению к Рейху. Можете сдаться союзникам, можете затопить подлодки, можете бежать в Аргентину — это уже не будет касаться никого из нас. Но ваша последняя миссия важнее всех прочих, которые вам поручались на вашей службе Германии. Вы меня понимаете?»
«Да, господин гросс-адмирал», — в один голос отозвались обер-лейтенанты.
«Родина надеется на вас», — сказал гросс-адмирал и отключился.
Вермуту подумалось, что последняя фраза в свете предыдущих прозвучала лицемерно. Мол, сейчас Родина на вас надеется, а потом можете продать ее кому угодно.
Обер-лейтенанты застыли, ожидая дальнейших указаний. Как ни странно, их дал Ганс. Или не он — все-таки различить других (кроме главного, который, как и во время путешествия к оазису, молча стоял и смотрел в пол) было практически невозможно.
«Господа, мы должны погрузиться на подводную лодку и отправиться по указанным ранее координатам: 47° 9’ южной широты и 126° 43’ западной долготы. Капитан-лейтенант Хельригель уже собирает ваши команды. В течение нескольких минут солдатам удастся временно выбить американцев из дока, мы погрузимся на лодки и отправимся в путь».
«Но, — возразил Шеффер, — выход с базы завален…»
«Нет, — покачал головой Вюрдеманн, — есть другой путь, через подводный тоннель. Мы пройдем его и выйдем в свободные воды примерно в двадцати километрах от базы — а вот там все будет зависеть от вашего, господа, искусства».
«У нас нет времени», — сказал Ганс и пошел к выходу. За ним гуськом потянулись остальные другие. Дееке открыл им дверь и вышел первым, возглавив группу. Вюрдеманн, Шеффер и Вермут направились вслед.
Тоннель оказался достаточно узким. Первым шел Шеффер, вторым — Вермут с пассажирами. Команды сумели собрать не полностью: на U-977 не хватало девятерых, на U-530 — шестерых. Но в целом все было более или менее неплохо. Американцев действительно удалось выбить из дока примерно на час, которого как раз хватило, чтобы разместиться на подлодках, привести их в состояние готовности — и исчезнуть подо льдами.
Они прошли через тоннель успешно. Никто их не преследовал, никто не заметил две лодки, идущие под водами Южного океана по направлению к ничего не значащей точке. Безо всяких проблем лодки миновали землю Грэхама, всплывая на поверхность в наиболее безопасных местах. Делая примерно по 600 километров в день над водой или в два с половиной раза меньше под водой, подлодки должны были приблизиться к заданной точке через двадцать дней. Другие практически не вмешивались в дела команды, и лишь Ганс появлялся иногда на мостике и беседовал с Вермутом о различных вещах. Другой понимал, что внешне неотличим от собратьев, и всегда представлялся, прежде чем начать разговор. Тем не менее, Вермут не был до конца уверен, что общается с одним и тем же другим, поскольку подозревал, что у них может быть коллективный, муравьиного типа разум.
На шестой день плавания Ганс пришел к Вермуту в каюту — в отличие от первого путешествия другие разместились всего в двух комнатах, оставив капитанское капитану. Вежливо постучал, спросил разрешения присесть, пристроился на откидном стульчике. Вермут спросил: «Пьете?» — «Нет, спасибо, нельзя», — ответил Ганс. «Вы хотели что-то у меня спросить?» — поинтересовался обер-лейтенант через полминуты неудобного молчания. «Да», — ответил Ганс. И ничего не спросил.
Они посидели еще некоторое время, а затем Ганс, наконец, отважился — если можно применить это слово к существу, полностью лишенному эмоций. «Скажите мне, обер-лейтенант, чего вы хотите от жизни?» — «Что?» — удивился Вермут.
«Я поясню. Мы работаем с людьми всего восемь лет, с тысяча девятьсот тридцать седьмого года по вашему летосчислению. Не так и много официальных лиц имеют допуск к работе с нами — перечислить их можно по пальцам одной руки. Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Зиверс, в общем, думаю, вы сами можете без труда прикинуть этот список. Всеми этими людьми движет только одно — безумие, жажда власти, желание затоптать ближнего. До недавних пор мы воспринимали это как само собой разумеющееся, поскольку сами подвержены тем же страстям. Но последние две недели оказались немного… другими, скажем так. Оказалось, что люди достаточно разные, и многие руководствуются совсем другими правилами и принципами. Об этом я и прошу вас рассказать».
Вермут смотрел на Ганса, точно баран на новые ворота. Он никак не мог ожидать от таинственного пассажира подобной откровенности — пусть даже о самом себе Ганс ничего не рассказал. Открытием для человека стало наличие у других определенных эмоций и некоторого интереса к людям.
«Ну, я даже незнаю, — промямлил он. — У меня есть девушка. В Штутгарте. Я сам из Алена, но жил потом в Штутгарте, пока не поступил в Академию. И мы с Лизой знакомы с детства, и, в общем, я хотел на ней жениться — и сейчас хочу. Еще…»
«А родина? Скажите честно, обер-лейтенант, все равно Германии уже не существует. Что для вас — Родина?»
Вермут подумал.
«Родина — это люди. Если все те, кого я люблю, переедут из Германии в какую-нибудь Южную Родезию, я поеду за ними, и Родезия станет моей новой родиной. Земля без людей — ничто».
Кажется, он дал правильный ответ. Ганс поднялся и кивнул. «Спасибо, обер-лейтенант, — сказал он. — Вы исчерпывающе ответили на мой вопрос».
В течение следующих двух недель Вермут неоднократно беседовал с Гансом. Командир по-прежнему не мог отличить своего собеседника от прочих, и каждый раз сомневался в том, что разговаривает с тем же другим. Если он действительно беседовал только с Гансом, то остальные, значит, почти не появлялись вне своих кают. Гансу были интересны исключительно личные аспекты жизни Вермута. Другой расспрашивал о семье, о женщинах, о любви к Партии, об учебе, об отношении к унтерменшам — и Вермут, этот мальчишка двадцати четырех лет от роду, отвечал, отвечал, стараясь быть максимально честным и не понимая, какие эмоции он должен испытывать. Бояться других? Теперь, после длительного общения с Гансом, он уже не видел в них представителей сверхрасы, арийских полубогов, вызванных из небытия всемогущими колдунами Аненербе. Не видел он в них и тайных соратников фюрера. Другие казались обер-лейтенанту существами, потерявшимися в чуждом им мире и пытающимися найти не власть, а выход.
Тем временем команда волновалась. Матросы и офицеры знали о том, что это их последняя миссия, и требовали решить, что делать дальше. В один из дней было решено провести всеобщее голосование, отрицающее классовые различия и военную иерархию. Каждый имел право голоса, и каждый голос был равен другому. Вариантов было три: вернуться в Германию и сдаться союзникам, уже оккупировавшим территорию страны; тайно высадиться в Южной Америке или еще где-либо и попытаться исчезнуть; открыто предложить себя государству, поддерживавшему режим Гитлера и пока еще стоящему на собственных ногах. Японии, судя по всему, оставалось немного, а вот Аргентина вполне подходила — на том и остановились. Из сорока четырех голосов тридцать один был подан в пользу высадки в Аргентине и сдачи аргентинским властям.
Когда до цели оставалось идти порядка суток, а подлодка двигалась над водой в штатном режиме, Вермут столкнулся с другим в коридоре и тот неожиданно пригласил его в одну из своих кают. «Вы уверены?» — спросил Вермут. «Да, обер-лейтенант, я совершенно уверен», — ответил Ганс.