Ханаанский блюз (СИ) - Страница 49
Потом Дори обернулся ко мне.
— Пошли, Миха.
— А он? — мой голос дрожал.
— Он умирает — ответил Дори, и в его голосе тоже слышалась дрожь. Лицо его было бледным, было видно, что и его самого мутило от того, что он сделал.
— Мы должны ему помочь.
— В радиусе пятидесяти километров от нас ни одного медпункта. Будешь делать ему переливание крови через соломинку?
— Дори — я почувствовал, как по моему лицу текут слезы ужаса — он сейчас умрет.
— Ну так помоги ему — сказал он бесцветным голосом и повернулся ко мне спиной.
Я застонал, понимая, что у меня есть один только выход. Наставил дуло на голову парнишки, который уже был без сознания, и выстрелил.
То, что было потом, вспоминалось какими-то рваными эпизодами.
Зелиг был прав — мы смогли тогда закончить все малой кровью. Вопрос только — чьей.
Когда мы нашли вход в туннель, о котором говорил тот парень, я превратился в машину, выполняющую приказы своего командира, как и он — в машину, отдающую приказы. Четыре гранаты полетели в черную глубину туннеля, и мы побежали оттуда — со всех ног.
Это была чистая самодеятельность — Дори не согласовал свои действия ни с кем. Никто так и не узнал, что мы с ним были там — победителей в данном случае судили бы очень строго. Тогда, десять лет назад, весь этот эпизод каким-то чудом замяли и замолчали. Благодаря ему, война закончилась на месяц быстрее, чем ожидалось, и практически без жертв — по официальной хронике.
В туннеле было человек десять — это то, что я узнал уже потом. Лидеры террористов, их солдаты, и один ребёнок, неведомо как туда попавший — скорее всего, сын одного из лидеров.
То, что мы тогда совершили, не могло никак не сказаться на нас. Я неделю провалялся дома у деда с высоченной температурой, и мечтал об одном — никогда в жизни больше не видеть Зелига. Но через неделю мне пришлось вернуться в часть и встретиться с ним лицом к лицу.
Он домой не уезжал, и увидев его, я ужаснулся — за неделю он сильно осунулся и похудел. Еще немного, и наш ротный не выдержал и потащил бы его к армейскому психиатру. Представив себе все последствия этого, меня пробил холодный пот.
Поэтому я подловил его сразу после ужина и прошипел:
— Держи себя в руках, болван. Ты нас так спалишь.
Он смотрел на меня несколько секунд без всякого выражения. Потом кивнул и молча отошел. Ещё неделю назад за такое нарушение субординации я пошел бы под суд.
Теперь же я стал тем, кто всеми силами пытался вытащить нас обоих из очень больших неприятностей — с его молчаливого согласия.
Я держался поближе к нему, чтобы не пропустить срыва — а срывы были; но нам везло, я успевал утащить его подальше от других, — и молча пережидал, пока он успокаивался. Наверное, именно тогда и закрепилось у всех убеждение, что я мог как-то повлиять на своего командира — сам я прекрасно знал, что это не так. Он стал спокойнее и собраннее, и лучше контролировал свои чувства — но и только. На принятие его решений я влиять не мог никогда.
Я и до того случая мало с кем общался, кроме, пожалуй, Томера. Но теперь более-менее близкая дружба с другими стала делом практически непосильным. Я не мог смотреть на них — тех, у кого руки не были в крови двоих детей, чувствуя себя чудовищем среди людей. Теперь я сравнивал себя с собственным дедом, но даже ему не мог рассказать того, что произошло.
С Дори, который через некоторое время наконец взял себя в руки, я общался только потому, что иначе просто спятил бы от одиночества и непосильной ноши. Когда он был рядом, я изнывал от тоски, но в то же время мне становилось легче — я был в этом аду не один.
Со стороны мы, наверное, казались двумя хорошими приятелями — командир и его солдат. Другие не удивлялись нашему сближению, потому что я был на хорошем счету в батальоне, и было естественно, что командир привечает своего лучшего солдата больше, чем других.
Правды не знал никто. В отличие от смерти Маджида, в этих двух случаях свидетелей не было — и все было погребено навеки за давностью лет и отстутствием интереса обеих сторон проводить нормальное расследование.
Но мне от этого легче не становилось. Оставаясь наедине, мы едва разговаривали. Я не хотел смотреть на него, а он — на меня. Так и сидели молча, практически весь вечер до самого отбоя. Я не знаю, почему другим это виделось признаком крепкой дружбы.
Выйдя из армии, я постепенно пришел в себя. Потихоньку воспоминания о происшедшем исчезли далеко в недрах памяти, и хотя я не забыл об этом, мой мозг привык просто не думать о случившемся, а подумав — не выдавать эмоций — для собственной же сохранности.
Я отправился в путешествие по Индии, как и сотни других израильских дембелей. Начал учиться в университете. Познакомился с Маджидом. В какой-то момент почувствовал себя обычным человеком, таким же, как и все. Только одно я знал точно — что никогда не заведу собственных детей. Убив двоих, пусть даже вынужденно, я не считал себя вправе когда-либо иметь собственных. Да и дедовские гены передавать дальше не хотелось.
К моему облегчению, в резерве все было совсем не так, как в срочной службе. Дори повзрослел и изменился, и мы инстинктивно старались теперь держаться друг от друга подальше — в нашей новой жизни не было места старым тайнам. Зато появились новые, и это не добавило нам симпатии друг к другу. После смерти Маджида наши пути разошлись надолго — до того самого дня, когда мы встретились на дне рождения его брата.
****
То, что произошло позже, я не хочу расписывать — слишком все было грязно.
Тело Зоара нашли только на следующее утро, вместе с телом девочки, подорвавшейся на минном поле.
Версий было множество, но официальная полностью дискредитировала Паита, представив его этаким садистом, загнавшим ребенка на минное поле, и убитым кем-то из местных, как акт немедленного и справедливого возмездия. Я не знал, был ли Дори автором этой версии или же он безмолвно принял ее от эксперта, да и не хочу знать.
Благодаря тому, что Зоара не хватились до самого утра, Дори смог продвинуть свою адженду. Его метод снова сработал, но в этот раз он был терпеливее и лояльнее к букве закона — пошел с полученной информацией к комбату, а тот, тоже не чуждый духа авантюризма, согласился поддержать крутые изменения в операции под ответственность своего лучшего ротного командира и провести операцию по захвату «тузов» той же ночью. В сущности, экстренная перепланировка и была причиной того, что Паита не искали — всем было не до этого.
Меня на операцию не взяли — Дори собственноручно выписал мне приказ о возвращении домой в тот же день, под предлогом моей болезни. Глядя на меня, никто бы не усомнился в том, что я заболел. Впрочем, всем было не до этого — рота лихорадочно готовилась к операции.
Весь батальон был освобождён уже через пару дней, на полторы недели раньше запланированного — лидера группировки, его командиров и солдат захватили той же ночью, и план операции был успешно выполнен без единой человеческой жертвы. Разумеется, Овад закатил традиционные шашлыки последнего дня сборов, которых я не застал — потому что уже был дома, под крылом любящего деда.
****
Вернувшись домой, я первым делом лег спать. Выпил пару таблеток снотворного, которые у меня лежали на крайний случай, и заснул до самого утра.