Хан с лицом странника - Страница 3

Карача-бек вернулся поздней осенью, иссеченный степными ветрами, и с добрыми вестями. Хакк-Назар приглашал сибирского хана принять участие в набеге на гордую Бухару. Этого-то и надо было Кучуму. Конечно, сам в набег он не пошел, но отправил по весне две сотни своих нукеров к вновь обретенному союзнику. Сотни вернулись с богатой добычей и почти без потерь. Правда, и на этот раз Бухара выстояла, отразив удар. Но на ее щите появилась огромная трещина, и трон Абдуллы-хана значительно накренился.

Через небольшой срок под стены Кашлыка пришел небогатый купеческий караван. Ничего особенного в нем не было. Обычный караван, обычные купцы. Но караван-баша, приглашенный к ханскому шатру, как бы между прочим, обмолвился, что бухарские визири недоумевают, отчего не приезжают более из Кашлыка послы для встречи с Абдулла-ханом, его давним другом.

Вот так. Абдулла, оказывается, давний его друг! Кто бы мог подумать, что у него, Кучума, есть друзья в Бухаре?! Что ж, от такой дружбы грех отказываться.

И опять пошли послы в далекую Бухару. На этот раз посольство возглавил Карача-бек, для которого, казалось, не существовало ничего невозможного. Если Кучум не верил ни одному из своих беков и мурз, то Карача-бека он не верил втройне. Но именно он был способен уладить дела с Бухарой.

Карача-бек вернулся с удачей. Ему в отличие от Кудаш-бека не пришлось провести бесполезный год в Бухаре. Двери ханского дворца открылись перед ним, едва он успел смыть с себя грязь от дальнего перехода. Его везли во дворец на белом скакуне, покрытом красным ковром. Он был удостоен поцелуя полы халата Абдуллы-хана. Ему были оказаны знаки внимания, как послу знатного государя. С ним из дворца Абдуллы-хана отправили милостивую грамоту Кучуму с приглашением в Бухару. Отныне он признан равным среди равных. И вот сегодня на ханском холме состоится пир в честь бухарских послов. Сегодня должно случиться то, к чему он шел столько лет. Да, он добился своего. Наперекор всем и против их воли. Сам! Своей волей!

Кучум ощутил холодок, пробежавший по телу, и зябко повел плечами, похлопал широкой ладонью по груди, прогоняя чувство тревоги.

Снаружи в шатер просунулась голова юзбаши Чегулая, ведающего ханской стражей.

– Мой господин, – почтительно сообщил он, – послы проснулись и совершают утренний намаз.

– Хорошо. Поставь в ряд две сотни от их шатров к моему. Проверь, чтобы все воины в исправных доспехах были. Чтобы зверем смотрели на гостей, но и с почтительностью. Понял?

– Все понял. Сотни ждут сигнала. Что еще?

– Кликни Карача-бека. Пусть придет.

Голова юзбаши исчезла. Послышались негромкие крики, топот, бряцание оружия. То строились сотни для почетной встречи гостей. Полог шатра вновь откинулся, и Карача-бек остановился перед ним, чуть наклонив голову. Он умел это делать: наклонить голову ровно настолько, как подобает приличию предстать перед господином, однако ни разу (ни разу!) он не поклонился, как то делали все остальные беки и мурзы. Знает себе цену, ох, знает!

– Все готово? – спросил Кучум, не выказывая легкого раздражения, что овладевало им каждый раз при разговоре с умным и хитрым визирем.

– Еще вчера все было готово, мой хан, – ответил тот, как бы подчеркивая свою расторопность и одновременно давая понять, что проверять его излишне.

«Может показаться, что я здесь совсем ни к чему», – подумал Кучум, сверля визиря пристальным взглядом. Но вслух мягко обронил:

– Ты, как погляжу, всю жизнь только и делал, что послов принимал.

– Каждая птица свое место в стае знает, – ответил, как всегда, иносказательно визирь. Но Кучум заметил, как дернулось его плечо, что тот обычно тщательно скрывал, как и свою хромоту, усилившуюся после ранения.

– Смотри, как бы наши нукеры не перепились. Перед послами-то.

– Можно подумать, пьяных они не видели. Иду, – как равному кивнул Карача-бек и, мягко ступая, вышел из шатра.

– Верно, скоро мне придется ему кланяться, – плюнул в сердцах Кучум.

Еще несколько лет назад он бы самолично подпалил своему визирю пятки на костре за такой поклон. Но время меняет людей. Изменило и его. Да и после смерти Алтаная не стало у него более близкого человека, нежели Карача-бек. Близкого только по делам, но не по душе. Тягостен удел правителя…

Меж тем завыли карнаи, им вторили зурны, послышались глухие удары в нагары[3]. Кучум привычно положил левую руку на рукоять сабли и вышел из шатра.

Зрелище, открывшееся перед ним, зачаровало даже его. Никогда прежде ханский холм не был столь богато и торжественно украшен, не слышали окрестные леса столь громкой музыки.

На всех башнях городка висели разноцветные флажки и знамена, перекрещенные длинными хвостами бунчуков. Дорога от посольских шатров до его, ханского, была устлана цветастыми восточными коврами, вдоль которых застыли две сотни отборных воинов в блистающих на солнце доспехах. Внизу мягко светились иртышские воды, а небо окаймляли узорчатые белые облака, делая картину законченной и праздничной.

Увидев своего хана, воины выхватили сабли из ножен и отсалютовали ему. Кучум в ответ взмахнул клинком и так застыл, олицетворяя собой власть и победу. Две сотни сабель ударили о стальные щиты враз, одновременно. Оглушительный звон стали о сталь обрушился на послов, вздрогнувших от неожиданности, докатился до темного ельника. Те невольно оглянулись назад, словно и в лесу скрывались воины.

Кучум одобрительно улыбнулся, кинул клинок в ножны и встал неподвижно в ожидании. Застыли и две сотни отборных нукеров его, зверски поблескивая глазами на послов и щеря крепкие белые зубы в усмешке. Львы, не воины!

Послы, сопровождаемые едва заметно прихрамывающим Карача-беком, быстро ступая, пошли навстречу ему, стремясь поскорее пройти меж зверем глядевшими нукерами. Осталось всего шагов пять, когда Карача-бек внезапно остановился и отвесил хану низкий поклон.

– Достопочтенный хан Сибирской земли, владыка среди владык, – подобострастно заговорил визирь, – великий среди великих, сильнейший среди сильнейших, столп веры правоверных всей земли, доблестный воин и храбрейший среди храбрых, дозволь представить тебе послов от владыки ханства Бухарского досточтимого Абдуллы-хана.

Он сделал паузу и отступил назад, передавая слово для приветствия прибывшим послам. Вперед выступил один из них, по возрасту – ровесник Кучума, но более сухой и темный лицом с проницательными глазами царедворца и вкрадчивым мягким голосом.

– Наш великий хан поздравляет тебя с воцарением в Сибири и желает долгих лет и доброго здоровья. Хан Абдулла шлет тебе свою грамоту и приглашает приехать на священную землю Бухары, посетить его и доставить радость. – С этими словами он протянул большую, свернутую в трубку грамоту со свисающей сбоку огромной красной печатью, прикрепленной к самой грамоте золотым шнуром. Но не сделал и шага к нему.

Кучум не двинулся с места. То посол должен был возложить грамоту к его ногам. Но он не сделал этого! Значит, были особые распоряжения от Абдуллы-хана, сына лисицы! И тут он желает унизить его! Унизить… Унизить… Унизить…

Кучум молчал и не двигался. Не двигались и послы, с видимой почтительностью склонив головы. Желваки заходили на лице у Кучума, и он уже повел глазами в сторону охраны, чтобы скрутили наглых послов и бросили в яму. Они преступили все законы, проявив неуважение к хозяину этой земли! Они достойны смерти!

Неожиданно из-за спины послов вынырнул Карача-бек и протянул к ним невесть откуда взявшийся серебряный с позолотой круглый поднос.

«Под халатом, что ли, он его прятал?» – изумился Кучум.

Грамота легла на поднос и торжественно поплыла, несомая визирем к хану.

– Прими, достопочтенный хан, – Карача-бек опять согнулся до земли, протягивая поднос с грамотой.

Кучум легко подхватил тяжелый свиток, сломал печать и передал визирю.

– Читай всем, – сухо проговорил хан, почувствовав испарину на голове и предательски вспотевшие ладони. – «Едва не рухнули все надежды на мир и дружбу с Бухарой. Еще чуть, и случилось бы непоправимое. А каков визирь? Откуда научился всему? Он словно рожден для встреч и приемов. Нашелся». – С благодарностью подумал Кучум.