Hassliebe. Афериsт (СИ) - Страница 104

— Мисс Свон? — послышался мягкий голос, и она вздрогнула, подняв голову, поняв, что пришла и ее очередь.

Впоследствии она не помнила, как преодолела эти метры до гроба, чувствуя, как каблуки немного проседают в землю, заставляя ее качаться, как ловила взгляды толпы, как слышала ее слишком громкое сердцебиение, которые было почему-то нереально сильным. В ее память впечаталось мраморно-белое лицо Киллиана на фоне белой подушки. Идеальный костюм, синий галстук, традиционно- сложенные на груди руки, спокойные губы, умиротворенное выражение лица, полная расслабленность всех мышц лица. Остановившись, пристально вглядываясь в его лицо, Эмма снова поняла, что ждет, что он откроет глаза, улыбнется и, резко сев в гробу, выпалит какую-то шутку о том, какие они все простофили и как глупо купились. Ответом была лишь тишина, и она, облизав сухие губы, тихо произнесла, не напрягая зря связки, так как считала, что эти слова нужны ему, а не кому-то другому, и она не хотела кричать о них, даже дышать было тяжело.

— Я думала, самое страшное я уже пережила в жизни. Все испытала, все ощутила, все познала. Но, оказалось, самое страшное гораздо сильнее врежется в память, чем все, что было раньше. Нет ничего хуже, чем видеть смерть любимого человека, зная, что он никогда не узнает о том, что ты чувствуешь к нему. А ведь это было так просто — сказать три таких банальных слова, ведь были десятки подходящих моментов. Но я боялась. Я ведь не сильная, Киллиан, я была такой, потому что думала, что у меня не было другого выбора, теперь же я буду такой, ведь ты так хотел. И я знаю, что уже поздно говорить, что ты скорее всего даже не услышишь этих слов, но мне нужно, чтобы я сказала это тебе в лицо — я люблю тебя, Киллиан. Знаю, ты говорил, что не принимаешь эти слова, но мне не дает покоя, что, скажи я эти слова раньше, все могло бы быть по-другому.

Понимая, что сейчас сломается, девушка отступила и, не глядя ни на кого, торопливо пошла по дороге, словно стараясь убежать от всех, скрыться. Она даже не поняла, когда погода успела испортиться, и сейчас с серого неба медленно летели редкие капли, предвестники дождя, и Эмма замерла, прижав руки к груди, и подняла лицо наверх, подставляя его под дождевые капли, будто ожидая, что слезы смешаются с ними и она перестанет плакать.

— Нам суждено терять людей, которых мы любим, — Свон вздрогнула, медленно повернувшись к Августу, который, убрав руки в карманы, стоял позади нее, поджав губы. Она слабо кивнула, вытирая глаза, и он с болью посмотрел на нее, постаравшись улыбнуться, чтобы поддержать ее. — Иначе как понять, что они важны для нас, верно?

— Я и так это знала…

— Значит, недостаточно сильно. Если бы знала, не отпустила бы. Любящий человек чувствует, когда другому грозит опасность, ты, видимо, когда-то упустила свой шанс спасти его.

— И теперь ненавижу себя за это, — прошептала она, покачав головой, — если бы я тогда…

— Эмма, — он притянул ее к себе, крепко обняв, — ты справишься, слышишь? Должна справиться. Многие люди в таких ситуациях сдаются и теряют волю к жизни, но тебе есть, ради кого держаться и быть сильной, жить, продолжать бороться. У тебя есть Генри, мать, твоя команда, которая всегда тебя поддержит. Ты просто должна знать, что ты не одна и никогда не будешь одна. Мы рядом, — поцеловав ее в лоб, он обнял ее, прижимая к своей груди, и провел рукой по ее спине, успокаивая, — ты не одна.

====== 55. ======

Эмма даже не поняла, что прошла уже неделя со дня похорон. Понимая, что ее выдержка на исходе, прогибаясь под непроходимой болью, она ударилась в работу, полностью погрузившись в нее, почти не вылезая из участка днями, возвращаясь домой уже поздно ночью, чтобы, не думая ни о чем, просто упасть прямо в одежде и уснуть. Таким образом она лишала себя возможности погружаться в себя и снова переваривать события минувшего месяца. Все произошло слишком быстро, смешавшись в один большой клубок боли, который снова и снова напрягал ее нервы, не давая продолжать нормально жить, но она боролась с собой, давая волю чувствам только ночами, даже толком не осознавая этого, просыпаясь на утро на влажной от слез подушке.

Работа и воспитание Генри три дня в неделю заняли всю ее жизнь. С понедельника по обед пятницы она работала, просто не допуская внедрения личных проблем в ее жизнь, разбирая преступления, иногда отвлекаясь на рассмотрения истории с Голдом, так как пообещала себе, что разберется во всем без Киллиана, если он не успел. А остальные два с половиной дня она была у матери, гуляла с Генри, играла с ними, учила читать, рассказывала сказки перед сном, таким образом стараясь восполнить все время, что отсутствовала на работе. Сын, заметно изменившийся за это время, научился мириться с состоянием матери, всячески стараясь ее порадовать очередной поделкой, с особым усердием слушая ее объяснения и трепетно желая учиться.

Только иногда ребенок, в очередной раз проводив мать, украдкой доставал из-под подушки рисунок и, сев на подушку, долго смотрел на него, кусая губы. На нем были изображены Эмма и Киллиан, которые стояли с двух сторон от него и сжимали его руки. Широкие, кривые и такие счастливые улыбки на пол-лица делали рисунок веселым, пытаясь передать радость изображенных персонажей, но Генри не мог сдержать слезы, то и дело шмыгая носом, водя пальцем по соединенным рукам нарисованных фигур, а на написанное сверху слово «семья» падали робкие детские слезы. Но стоило только ему услышать шаги бабушки, мальчишка прятал рисунок, словно ценность, изображая, что уже спит, почему-то не желая ни с кем делиться своим сокровищем.

Нил почти свыкся с коляской, научившись управляться с ней самостоятельно, постоянно ворча из-за того, что теперь не может выезжать на вызовы, которых ему так не хватает, что он вынужден ожидать информацию в участке, как какой-то инвалид, на что Грэм и Дэвид с улыбками припоминали ему, как он злился из-за постоянных вызовов и мотаний по городу. Эксперт в ответ только пыхтел и, захватив свои бумаги, гордо выезжал из кабинета, бормоча что-то себе под нос.

В какой-то день Эмма, не выдержав, решительно постучала в кабинет Бута во время обеденного перерыва и, услышав разрешение войти, открыла дверь, глядя на начальника, который смотрелся очень комично с детским йогуртом в руках.

— А, Свон, — оживился он, вытерев губы, и указал ей на стул, пододвинувшись ближе, — все никак не поймаю тебя, чтобы нормально поговорить. Все ты в работе, то в архивах, то на вызове, то по городу носишься. Не слишком больная нагрузка? Ты что-то бледная.

— Я в порядке, — отозвалась она, выдавив сухую и безэмоциональную улыбку, — я хотела поговорить с Вами, сэр. Дело в том, что я… я хочу уйти, — произнесла она с заминкой, тряхнув волосами, — у меня растет сын, и я хочу заниматься его воспитанием. Я и так слишком многое пропустила из его жизни, и того, что я делаю сейчас, недостаточно, чтобы восполнить все. Я хочу быть ближе к нему, а с такой работой, которая находится к тому же далеко от дома, я ничего не смогу сделать. Поэтому я и хочу уйти.

— Эмма, — мужчина медленно поднялся и, обойдя свой стол, сел напротив нее, сжав ее руку, — я понимаю, что ты сейчас переживаешь тяжелые времена, что поступаешь слишком резко, так как эмоции обострены, но ты не должна думать одним лишь желанием. Ты ценный работник, Свон, один из лучших, тебя ждет блестящая карьера, если ты готова ее принять, а ты, я уверен, готова. Может, тебе нужен отпуск, время, чтобы все переварить и обдумать, и я готов дать тебе его, ты его заслужила. Но в то же время… — он помолчал, кусая губы, — ты мать, и желание проводить время со своим ребенком естественно, и я не смею указывать тебе. Ты должна сама принять решение, а я в любом случае его приму. Но, пожалуйста, обдумай то, что я тебе сказал.

— Спасибо, — кивнула Эмма и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь.

— Мам! — закричал Генри, поднявшись на горку. — Смотри, как я сейчас съеду!

— Смотрю, — улыбнулась Свон, обхватив себя руками.