Гусариум (сборник) - Страница 90

– Где мы?

– Не знаю, – ответил рабочий.

– На кухне, – подсказал из-за спины женский голос.

Савелий Игнатьевич, вздрогнув от неожиданности, обернулся. На третьем стуле, чуть поодаль, сидела молодая женщина в странном тёмном комбинезоне с множеством кармашков. На вид ей можно было дать лет двадцать пять. Русые волосы завязаны в хвост, чёлка растрепалась, на лбу темнел синяк.

Её руки, так же, как у них, стянуты за спиной.

– Кто вы? – растерянно спросил Мякишев.

– Наталья, – женщина вяло улыбнулась. – У вас, наверное, фигова туча вопросов, да? Вы ведь тоже не отсюда, правда?

– Я не совсем вас понимаю… – начал Мякишев, но Савелий Игнатьевич его перебил.

Раздражённо повернувшись к женщине, рабочий сказал:

– Послушайте, барышня… Если вы что-нибудь знаете – говорите прямо, а не ходите вокруг да около. Откуда взялось это мерцающее пятно? И почему на вас такой же костюм, как у того странного человека?

– За барышню спасибо, – Наталья рассмеялась. – Значит, угадала. Вас занесло сюда случайно. Судя по одежде, конец девятнадцатого века. Я угадала, верно?

– Нет. Чуть-чуть ошиблись, – Мякишев сдержанно улыбнулся в ответ. – Апрель восемнадцатого года.

– Надеюсь, я ни от чего важного вас там не оторвала? – спросила Наталья.

– Ну, не так чтобы…

Рабочий и поручик переглянулись.

– Погодите… – Мякишев резко выпрямил спину. – Что значит «не оторвали»? Вы хотите сказать, что это вы каким-то образом занесли нас сюда?

– Ну, не совсем, – смутилась Наталья, – хотя в некоторых группах есть чудики, которые так всерьёз утверждают. Просто у меня доступ к дешифратору. Вадик и Сергей прикрывают… Точнее, прикрывали группу. Зону для обмена выбирала тоже не я. Но джойстик держала я, если вы об этом… Прошу прощения, если чуть криво выражаюсь. – Она пожала плечами.

– Скажите, барышня…

Наталья обернулась, и Савелий Игнатьевич помедлил.

– А зачем тогда ваши друзья вас тоже привязали?

– Друзья, ага…

Она посмотрела на рабочего. Савелий Игнатьевич увидел, что ресницы у девушки тёмные, а брови – аккуратно выщипаны дугами. За ухом у Натальи висела изогнутая тёмная трубочка, похожая на какой-то прибор.

Наталья тихо ответила:

– Знаете, иногда вот веришь, что чел нормальный. Помогаешь ему, вечно отмазываешь по пустякам. А потом пустяки становятся всё мощнее и мощнее… Растут, как снежный ком… И однажды вдруг оказывается, что это совсем уже не пустяк… И тогда приходится выбирать, нормальный ли чел ты сам. Или какая-то, сорри, цельнолитая дура.

– Я понял только слово «цельнолитая», – вздохнул рабочий.

– Ладно, проехали. – Наталья смутилась и раздражённо мотнула локтем. – Фигня в том, что попала я сюда именно из-за вас. Точнее, из-за «Слова…».

Она с укоризной посмотрела на них обоих.

– Ну скажите, зачем вы утащили рукопись из древлехранилища? У меня было бы время понять, что Вадик за гусь. И что-нибудь придумать. А так Вадик засёк маячок первым, вырубил вас и поставил меня перед фактом. Я даже не успела вытащить парализатор – он уже саданул по мне лучом. Может быть, я что-нибудь успела бы сделать…

– А если нет? – спросил Мякишев. – Кстати, а зачем «Слово…» нужно вам? И для чего оно нужно Вадику?..

Дверь загремела, и все трое обернулись на звук. В помещение вошёл парень с копной рыжих волос. На нём был такой же тёмный комбинезон, но, в отличие от Натальи, кармашки у него топорщились от вещей. В руках парень держал несколько глиняных мисок.

– Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста, – неприветливо бросил он, ставя миску каждому на колени.

Когда он подошёл к Наталье, она вскинулась на него.

– Серёж, ты что, сдурел? Как я буду есть со связанными руками?

– А вот это не моё дело, – отозвался парень. – Вадик тебе по-хорошему предлагал? Предлагал. Ты заартачилась. Теперь привыкай кушать местную пищу.

Молодая женщина дёрнулась, как от удара током.

– Ты что… серьёзно? Хочешь оставить меня здесь? А ты забыл, как я тебе помогала… учила всему?

Парень отвёл взгляд и быстро ответил:

– Ничего не знаю, ничего не ведаю. Мои пятнадцать процентов. Моё дело – сторона.

Наталья сверкнула глазами.

– Вадик – ладно… Но ты-то что? За какие-то дебильные триста тысяч баксов предашь всё наше дело? Бросишь «Колодезь» и эти путешествия?

– Триста тысяч – это тоже неплохо. – Парень с довольным видом улыбнулся. – Домик на сочинском побережье себе куплю. Катьку туда привезу. Или Машку. Я ещё не решил. С крутой тачкой выбор большой.

– Какая же ты, сволочь, Серёжка… – с чувством протянула Наталья.

Серёжка развёл руками.

– Селяви. Ты нетолерантна, мать, но этот грех тебе простится.

И он вышел. С той стороны опять загремел замок.

Наталья опустила лицо и замолчала. Её плечи мелко вздрагивали. Савелий Игнатьевич понял, что она плачет.

– Ну, ладно… – начал он, но женщина подняла мокрое от слёз лицо, и рабочий осёкся.

– Да? – крикнула Наталья. – Я ещё понимаю – Вадик… Мы же почти два года были вместе. Допустим, надоели друг другу. Но Серёжка, блин… Я же к нему, как к дитю малому относилась… Нянчилась с ним, дура… Задания по матану помогала делать… Баллы в тестах подкручивала… Долбаная идиотка.

В углу деликатно откашлялся Мякишев.

– Зря вы на себя наговариваете. Я так понял, что этот ваш Вадик решил продать кому-то «Слово…»?

– Ага.

– И договорился с Сергеем. А вы, видимо, думали иначе…

– Что значит – думала? У нас группа по спасению редких ценностей… Мы архимедовские чертежи из Сиракуз вытаскивали. Можете поверить? Красивые, между прочим, штуки. Мы для музеев старались… А тут – опять всё это… баксы… тачки… два ствола…

– Прошу прощения, а что это за баксы такие? – спросил Мякишев.

– Вам лучше не знать, – раздражённо мотнула головой Наталья.

– По-моему, похоже на имя египетской богини Баст…

– Ага. И некоторые точно так же им поклоняются. – Она подняла глаза. – Слушайте, его надо остановить. Я не знаю, кому он предложил «Слово…», но теперь рукопись точно никто не увидит.

– Остановить… Легко сказать, – рабочий вздохнул. – Нам бы выбраться для начала.

Его взгляд упал в миску на коленях. Там лежал грязноватый белый ломоть, похожий на кусок сала. Савелий Игнатьевич буркнул:

– Мякишев, вам дали то же самое?

– Ага, Савелий Игнатьевич, – отозвался поручик. – Пища по Эрисману питательная, но, к сожалению, вредная для печени.

– Да ну вас, – в сердцах пробормотал рабочий. – Если бы можно было разрезать эти верёвки…

– Погодите. – Наталья вдруг перестала плакать и подняла голову. – Покажите-ка, что у вас там. Вы можете повернуться на стуле?

– Я – нет, – ответил из угла Мякишев.

– Попробую, – прокряхтел рабочий.

Савелий Игнатьевич приподнялся и, передвигая ногами, кое-как развернул стул боком.

– Слушайте… это же отлично! – сказала Наталья.

– Что значит «отлично»? – не понял рабочий.

– Вас, в отличие от меня, он связал обычной местной верёвкой, а не майларом. Можно попытаться её разрезать.

– Чем разрезать? – спросил Мякишев.

Наталья оглянулась на дверь, а потом чуть слышно прошептала:

– Я спрятала здесь вашу шашку. Но только… тихо!

– Вы? – Поручик вскинулся и громко зашептал в ответ: – Откуда вы знали, что нас запрут на кухне?

– Вадик так всегда делает, – тихо ответила Наталья. – Насмотрелся дешёвых американских фильмов и теперь привязывает всех, кто нас обнаружит, к стульям на кухне.

– И что, много вас, таких? – поинтересовался рабочий. – Которые по прошлому в шапке-невидимке ходят?

– Достаточно.

– Погодите, а что значит «дешёвые американские фильмы»? – не понял поручик. – Это примерно такие картины, какие снимает у нас Дранков [32]?

– Вроде того, – улыбнулась Наталья.

Потом она посерьёзнела и, наклонившись, сказала:

– Слушайте… У нас не так много времени. Вечером откроется окно, и тогда Вадик с Серёжей просто исчезнут. А мы навсегда останемся здесь. Шашка в печи, в топке. Вы… Вас зовут Мякишев, да?.. Вы, по-моему, к ней ближе всего.