Гусариум (сборник) - Страница 86

– Возложенный на меня долг клянусь выполнять с полным напряжением сил, не щадя жизни ради блага Отечества.

Поднявшись, Мякишев завернул шашку в ткань, кивнул рабочему, и они вышли.

Ветер на улице стал сильнее. Его холодные порывы били в лицо, и жёлтые листья, кружась, падали под ноги.

Остановившись у изгороди, поручик посмотрел на уходящую вдаль улицу и задумчиво произнёс:

– Хорошее место для апфилирования [12]. Здесь бы пулемёт поставить. А ещё лучше – парочку «Гочкисов». Тогда никакой враг точно не пройдёт.

– Враг?.. – Савелий Игнатьевич вздрогнул. – Мякишев!..

Поручик выпрямился и замолчал. Савелий Игнатьевич пристально на него смотрел.

– Мякишев, вы мне опять что-то недоговариваете.

– О чём вы? – Мякишев невозмутимо встретил его взгляд.

Рабочий расстегнул кобуру и достал маузер.

– Говорите. Ну же.

Мякишев тяжело вздохнул.

– Ладно… От вас ничего не утаишь. Вот что: эти люди в церкви почему-то твёрдо уверены, что в городе – вооружённые чужаки. А некоторые утверждают, что это французы.

– Французы? Которые в Париже? Да вы шутите? – Савелий Игнатьевич едва не рассмеялся.

– Вот-вот. Я то же самое подумал. Но все говорят одно и то же. А некоторые даже изображают французскую речь. – Мякишев раздражённо дёрнул плечами. – Я не могу понять, где правда, а где – нет. Может быть, это выдумки. Или маскарад. Может быть, хитрюга Жозеф Нуланс [13]умудрился провезти десант в товарных вагонах… Или немцы прорвали фронт. Происходит что-то непонятное… и я хотел бы быть готовым к этому. Вот, собственно, и всё.

Он посмотрел на рабочего.

Савелий Игнатьевич помедлил, а потом неожиданно для себя шагнул к поручику и крепко пожал ему руку.

– Знаешь что, Мякишев… Ты не обижайся. Сам не знаю, что на меня нашло… Может быть, дело в нём. – Савелий Игнатьевич кивнул на пистолет.

Мякишев критически оглядел оружие и деловито заметил:

– Вы его неправильно держите.

– Что? – Савелий Игнатьевич растерянно посмотрел на маузер, а потом на поручика.

Мякишев ухоженными пальцами взял Савелия Игнатьевича за кисть.

– Ну да. Большой палец лучше класть сюда. И курок у вас не взведён… Вот, глядите.

Поручик натянул рычажок, и пистолет сухо щёлкнул. Савелий Игнатьевич охнул. Мякишев встревоженно на него посмотрел:

– Не пойму… Вы что, первый раз с маузером дело имеете?

Рабочий, смутившись, почесал лоб и буркнул:

– Откуда мне? Пострелушки в тире – мещанское развлечение. Пистолет стоит два моих годовых оклада. А у меня жена и трое ребятишек… В ЧК мне дали выстрелить пару раз, и всё. Потом выдали под расписку. Как его обратно-то разрядить?

– Вот. Теперь на предохранителе, – показал Мякишев.

– Спасибо…

Савелий Игнатьевич неловко убрал маузер в кобуру. Мякишев прикрепил шашку с ножнами на пояс. Переглянувшись, они зашагали бок о бок по пыльной дороге. Слева тянулись поля и сады, а справа – бревенчатые домики. Дорога стала твёрже, и вдоль неё появились кованые фонари.

За поворотом, из-за деревьев выросло огромное здание с колоннами, скрывавшееся за высоким забором. К нему вела аллея, обсаженная искусно подстриженными кустами. Ворота были заперты.

Мякишев заметно нахмурился. Простые избушки сменились добротными деревянными домами. Между ними светлыми пятнами выделялись роскошные особняки. Чем дальше, тем более озабоченным становилось его лицо.

Напротив очередного особняка поручик остановился.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он растерянно. – Здесь всё какое-то неправильное. Вот здесь должно быть здание Межевого института. А сейчас на нём почему-то демидовский герб… А вон там, глядите, – он указал рукой, – должны стоять корпуса табачной фабрики «Бостанжогло и сыновья». Сейчас, погодите…

Мякишев выудил из кармана ярко-красную, как пламя, пачку папирос «Али» и показал отпечатанный на ней адрес.

– Дом двадцать, корпус четыре… Вы видите здесь кирпичные корпуса? Вот и я о том же. – Он взглянул на рабочего.

Савелий Игнатьевич промолчал. Эти названия ему ничего не говорили, но он заметил другое. Почти все дома выглядели покинутыми. Ни над одной трубой не курился дымок, ни в одном окне не появились лица хозяев, хотя два человека на пустой дороге давно должны были привлечь внимание.

Не видно ни извозчиков, ни подвод. Город казался вымершим. С крыши с карканьем сорвалась ворона, и опять наступила тишина. Под ложечкой у рабочего заворочался страх.

Они миновали красивую ярусную церковь с круглым куполом, прятавшуюся в глубине за решёткой. Савелий Игнатьевич подёргал ворота.

– Заперто?

Поручик быстро перешёл на другую сторону и дёрнул дверь бревенчатого дома. Неожиданно она распахнулась, и поручик исчез в тёмном проёме. Савелий Игнатьевич напряженно застыл.

Через пару мгновений Мякишев появился с другой стороны и развёл руками.

– Внутри тоже никого…

Рабочий вздохнул:

– Да что же это такое? Куда все исчезли? Не сквозь землю они провалились, в самом деле?

– Надо найти высокое место и осмотреться, – решил поручик.

Песчаная дорога сделала резкий поворот, слилась с другой, и на пересечении вырос настоящий дворец. Крохотные стеклянные окошки отражали тусклый свет, а ватные облака над головой оттеняли зубья решёток.

– Стойте, – вдруг сказал Мякишев и замер.

– Что такое?

– Кажется, я знаю, в чём дело. – Поручик усмехнулся. – Да нет же… Такое говорить язык не поворачивается.

– О чём ты, Мякишев? – растерялся рабочий.

– Слушайте… – Поручик посмотрел на него. – Я понимаю, что это звучит дико… Но, по-моему, эта Басманная – не та, которая сейчас. А та, которая была много лет назад. Я точно знаю, что вот этот дом должен выглядеть иначе. А вот этот – вообще сгорел. Начало девятнадцатого века, я бы сказал. Мы как будто перенеслись в какой-то фантом.

– Это как в яркой книжечке англичанина Уэллса? – вспомнил Савелий Игнатьевич.

– Уэллс? Примерно. Или Тургенев.

Мякишев взволнованно потёр лоб:

– Да, это многое объясняет. И поведение тех людей… Хотя, с другой стороны, может быть, меня просто ранило, и на самом деле я сейчас лежу и вижу опийные грёзы. Может быть, это мне только мерещится… И не было ни Керенского, ни Февральской революции, ни позорной сдачи. И никакого рабочего Ласточкина тоже нет. А есть только я, Эрзерум и полевой госпиталь… и завтра Юденич поведёт войска в атаку к Босфору.

Вместо ответа Савелий Игнатьевич подошёл и молча ткнул Мякишева кулаком в бок.

– Простите, замечтался, – поручик потёр ушибленное место и натужно улыбнулся. – Довод действительно отличный. Достойный киника, я бы сказал…

– Кого? – вскинулся Савелий Игнатьевич.

– Диогена в бочке, – рассеянно отозвался Мякишев, изучая окна верхних этажей.

– А, тогда другое дело, – рабочий, успокоившись, кивнул. – Бочка – это понятно.

– Вот то, что нам нужно, – указал поручик. – Усадьба Мусина-Пушкина. Четыре этажа, выше не придумаешь. Давайте попробуем найти вход.

Они, тщетно дёргая все двери, обошли здание дворца. Мякишев остановился возле круглого балкончика, похожего на небольшую беседку, и задумался.

Потом его лицо осветила улыбка и он указал пальцем наверх.

– Ага, глядите. Одну ставню всё-таки закрыть забыли.

– Где?

– На втором этаже. Вы меня подсадите?

– Попробую, – кивнул рабочий.

Мякишев, поднявшись по прутьям, встал ему на плечо и уцепился руками за украшение балкона. Рабочий закряхтел от натуги. Мякишев быстро подтянулся и взобрался на балкон. Потом, оглядевшись, взялся за лепнину на стене и медленно пошёл по карнизу.

– Будьте осторожны, – предупредил Савелий Игнатьевич.

– Да, конечно, – ответил сверху Мякишев.

Поручик сделал шаг – и неожиданно его нога оскользнулась, и с дома посыпалась штукатурка. Савелий Игнатьевич с волнением смотрел на светлую фигурку, повисшую на уступе рядом с окном.