Гусариум (сборник) - Страница 78

А ведь грядет новая большая битва. И мы, французы и русские солдаты, покроем себя славой под стенами Малоярославца.

Но у нас, доблестных вояк старой гвардии, сегодня в ночь, другая битва.

Ермолов расположил против главных ворот города батарею в сорок орудий. Ровно в полночь, через три минуты он даст залп, и в атаку пойдут роты полковника Никитина. Это наш шанс.

Де Брюни всё понял буквально. Он уже разлил шампанское в фужеры и кромсает неочищенный апельсин штыком, который отнял у адъютанта. И где он только взял фрукт среди снежных пампасов России? У Наполеона позаимствовал? Из Марокко, наверное, прислали.

Я кладу свою руку поверх его пальцев. Останавливаю раздирание апельсина.

– Не время, – говорю, – зови наших. Пора.

Жан-Батист кивает. Исчезает на минуту. А вскоре появляется вся наша великолепная семерка. Старая гвардия Наполеона. Ребята высокие. Медвежьи шапки чуть не задевают за стропила русской избы, глаза горят, губы угрюмо сомкнуты, усы топорщатся. Все бледны и сосредоточенны. Еще бы! Решается судьба всей кампании и будущего мира!

Еще мгновение. Вот он, гром среди звездного неба. Ударили пушки. Интересно, сколь долгую атаку сможет устроить Ермолов? Но нам много времени не понадобится.

Входим с Де Брюни к императору. Бледный приземистый человечек. Огромный лоб выдает недюжинный ум. А его суровый взгляд порой повергает в трепет целые армии. В том числе и нас, французских генералов. Но нынче взгляд у него не уничтожающий, скорее вопросительный. Бонапарт встревожен.

– Что там творится, Д’Обержон? – резко выкрикивает он.

– Ермолов атакует, – отвечаю.

– Итак, мосье Д’Обержон и Де Брюни, – отрывисто произносит император, – мне известно, что вы достойнейшие офицеры. И вас не сможет напугать горстка русских солдат. Сейчас мы их отбросим. Позовите ко мне Мюрата.

– Нет, ваше величество, нас не могут напугать русские солдаты. Мы сами русские солдаты, – отвечаю.

Теперь Бонапарт продемонстрировал свой знаменитый суровый взгляд. Но Де Брюни стоял сзади, а я опустил глаза и схватил Наполеона за руки. В свете свечей его перекошенное лицо моментально побелело, и проклятия должны были посыпаться на меня, но рот ему закрыл платком Де Брюни. Запах хлороформа распространился по комнате. Через минуту император спал.

– Где взял? – спрашиваю Жан-Батиста про усыпляющее.

– Сам сделал, – отвечает, – а шампанское так и не выпили.

– Некогда. Переодевай его.

Наши соратники отправили всех курьеров подальше, а слегка помятый Пьер Дежан был готов к сотрудничеству.

– Это, – показываю ему на одетого в гвардейский мундир полковника русской артиллерии Наполеона, – раненый пленник, – и кивер ему прямо на нос надвигаю, чтобы не узнали случайно. – Запомнил? – рявкаю на него.

– Конечно, мосье, – испуганно отвечает адъютант.

– Вперед, – командую. Краем глаза успеваю заметить, что Де Брюни прихватил бутылку шампанского, апельсин оставил. Ладно, думаю, может, и будет повод отметить. Однако нам еще сквозь всю наполеоновскую армию пройти. Только бы он не проснулся.

Наполеона уложили в самую грязную телегу, которую только нашли в лагере, посадили четверых наших гвардейцев. Мы шли пешком, следом за телегой. Лошадей вели на поводу. Дождь прошел недолгий, дорога не раскисла. Де Брюни держал Дежана под ручку, иногда подбадривал кончиком острого кинжала, спрятанного в рукаве. Идем медленно и печально. Войсками город забит, но нас беспрекословно пропускают – несколько высших офицеров во главе с адъютантом императора везут по личному приказу Наполеона больного русского полковника для обмена на захваченного вчера генерала Пьера Ватье, о чем еще днем было договорено и о чем всем встречным с удовольствием и даже с излишней радостью сообщает Дежан.

Я думаю. Часовых Дежан предупредил, что императора до утра беспокоить нельзя, по его личному распоряжению, хоть вся русская армия будет штурмовать Малоярославец. Впрочем, пушки Ермолова уже умолкли. Наступило затишье до утра. Надеюсь, в присутствии адъютанта императора и высших офицеров наполеоновской армии, то есть меня и Де Брюни, никакой капрал не будет всматриваться в лицо русского полковника, который к тому же болен лихорадкой. А сердце колотится, как ненормальное. Любая случайность может сорвать дело. Нет, должно получиться.

Прибываем на аванпосты. Резким криком призываю капитана уланов. По-моему, это поляки Понятовского.

– Принесите мне белый флаг, – приказываю.

– Но мы не сдаемся, пан полковник? – растерянно спрашивает он.

– Нет, – отвечаю, – мы меняем полудохлого русского офицера на генерала Ватье. Придержи мне стремя, – прошу пешего польского солдата. Тот с бешеным усердием бросился к моему Барабану, чуть не боднул коня в брюхо.

Я сажусь в седло, разворачиваю белый флаг, трогаю коня. Двое наших скачут чуть впереди с факелами, так, чтобы мой белый флаг был освещен. Чахлые лошадки влекут нашу телегу. Взглядом показываю Де Брюни, чтобы приглядывал за адъютантом. Оба они там же, в телеге с Бонапартом. Жан-Батист справляется. Только Дежан хотел крикнуть, что это не русский, это их любимый император в телеге валяется, как Де Брюни его крепко обнял и так сурово прижал, что Дежан только скорбно кивнул головой в ответ на пожелание удачи от уланов.

Под барабанный бой взял я у поляков одного барабанщика, мы двинулись к русским навстречу. Вот и полковник Никитин. Радостный такой. Улыбка, правда, кривая в свете факелов и глаза, будто красным налиты, волнуется.

Телегу эскадрон русских драгун обступил. Все штуцерами вооружены, в сторону французов целятся. Сердце колотится и уже в висках стучит. Еще бы версту проехать…

– Убедительнейшая просьба, господин полковник! – кричу на скаку. – Отдайте им генерала Ватье. Время выиграем.

– Непременно, господин полковник, – отвечает он мне и отправляет вперед на французские позиции драгунов с пленным генералом.

А я даже удивляюсь. Час прошел, а Бонапарта не хватились. Хотя для каждого француза, от солдата до маршала, приказ Наполеона – это святое. Сказал не беспокоить, значит не беспокоить. Зато без императора, без его железной воли, без его категоричных приказов, армию ждут разброд и шатания. И это замечательно. Мы сорвем планы Евро-Американских Соединенных Штатов.

Скоро мы добрались до русского лагеря. Волнение улеглось, зато усталость навалилась, будто не пару, а сотню-другую верст проскакали.

– Господин полковник, – обращаюсь я к Никитину, – пора нас разоружить и поместить под арест.

Саблю свою снимаю и прямо в деревянных ножнах ему протягиваю, оба пистолета отдаю, и чувство сожаления просыпается. Привык к этому примитивному оружию начала девятнадцатого века, расставаться жалко. Соратники мои тоже сдали оружие.

– Поторопимся, господа, – кричу и коня пришпориваю, – где тут в плен сдаются? А то у нас перевоплощение скоро.

Точно, думаю, и оружие стало привычным, и в местную жизнь вжились. К лошадиному навозу принюхались, и даже жрем что попало. И желудок выдерживает, что удивительно. Ведь засланцы мы, родом из будущего.

В нашем времени осталось всего два государства-гиганта, две империи, два полюса, которые своим взаимным притяжением и отталкиванием двигают весь мир по пути прогресса. Страны третьего мира плетутся либо за нами, Русско-Китайско-Японским Союзом, либо за Евро-Американскими Соединенными Штатами. И конечно, Штатам очень хотелось нарушить равновесие. Они до сих пор верят, что однополярный мир лучше, для них по крайней мере. Вот и начали на Западе интересоваться и экспериментировать с историей. Различные модели развития человечества строили. То, понимаешь ли, Ленина, Владимира Ильича нашего, в Финляндии на весь семнадцатый год в их знаменитой тюрьме «Вантаа» запирали – он там написал великолепный утопический роман про коммунизм «Мир без денег», то Чингисхана с пути истинного сбивали, пытались в буддизм обратить и в Индию отправить да там и закусать насмерть кобрами. А то неандертальца Уыха из пасти саблезубого тигра вытаскивали, ценными навыками снабжали и даже интеллект прививали искусственно. Чтобы конкуренцию составить кроманьонцам. И ничего. История всё равно возвращалась на накатанные рельсы.