Гусариум (сборник) - Страница 47

– А за нас тогда почему?

– Наверное, оставались верными присяге, данной российскому императору.

– Всё одно – проститутки…

Французы тем временем практически вытеснили русских из низины, и на высоте закипел бой.

– Ну что, так и будем зрителями, товарищ лейтенант? – повернул к командиру злое лицо старшина. – Там наших убивают! НАШИХ!

– А что мы сделать можем, – пожал плечами Колошин. Он знал, что русские победят в этом величайшем в истории России сражении, но от того, что он остается при этом статистом, ему тоже было как-то не по себе. – У нас всего два пистолета на четверых. Предлагаешь идти туда и там погибнуть?

– У нас два миномета есть! И мин осколочно-фугасных целый штабель. А дотуда с нашей позиции добьет без проблем. Наоборот, угол возвышения надо будет максимальный ставить, чтобы траектория покруче была. Рискнем?

«А ведь он прав… Вот что значит опыт… А я руки опустил… Тютя!»

– Хорошо. Мины подготовлены?

– А чем мы, по-вашему, занимались, пока вы за кашей ходили, товарищ лейтенант, – расплылся в улыбке Нечипорук. – Солдат без работы – преступник. Вот я и трудоустроил Конакбаева с Савосиным, чтобы мысли дурные в башку не лезли.

Савосин, видя, что старшие приводят в боеготовность минометы, заволновался:

– Мы что, воевать собираемся? Зачем? Говорили же – просто так отсидимся, пока бой не закончится.

– Мы поможем русским войскам. Мы же русские, Савосин.

– Чем мы им поможем? – Савосина трясло: чудом оставшись живым в одной мясорубке, он, похоже, совсем не хотел погибать в новой. – Десятком мин? Да и нет тут СССР – тут царский режим! Я царю присяги не давал!

– Замолчите, боец! – повысил голос лейтенант. – Мы не государству присягу давали – стране. Нашей родине, России! Я вам приказываю…

– Себе приказывай! Ты там командиром был! А здесь мы все сами по себе! – не слушая его, визжал боец. – Конакбаев, старшина – не слушайте его!

– Заткнись, Савосин! – прорычал Нечипорук, передавая Конакбаеву, аккуратно сворачивающему колпачки предохранителей и раскладывающему мины рядком, очередную «чушку». – Помогай лучше – вон товарищ лейтенант не справляется. После боя поговорим.

– Вот вам бой! – выставил тощий кулачок, сложенный в кукиш, бывший детдомовец и тут же – второй. – А вот – после! Счастливо оставаться!

Он повернулся и, петляя, как заяц, кинулся в чащу.

– У-у-у, сученыш! – взревел старшина, выхватывая парабеллум и выцеливая спину, мелькающую меж белых стволов. – Порешу гада!

– Прекратить! – Лейтенант повис у него на руке, заставляя опустить пистолет. – Вы с ума сошли, Нечипорук! Пусть бежит! Баба с возу – кобыле легче.

– Вот же зараза, – с трудом отходил старшина, красный как рак. – Как же я его раньше не распознал? Ты-то хоть не побежишь? – повернулся он к Конакбаеву, спокойно продолжавшему работать, как будто ничего не произошло.

– Зачем побежишь? – пожал плечами боец. – Я не зайчик по лесу бегать. Я присягу давал. И отец мой давал, и дед давал. И прадед, наверное, тоже давал. Мы давно с Россией. Как я там, – он ткнул пальцем вверх, – им в глаза смотреть буду, если струшу? Ты лучше мины давай, старшина, закончились совсем уже.

– Молоток, Конакбаев! – хлопнул его по спине старшина. – Как тебя зовут-то хоть?

– Насыром, – чуть смутившись, ответил казах. – Мое имя по-русски немного смешно звучит… Насыром Исламовичем.

– А меня – Федором. Федором Дмитриевичем, но можно просто Федей.

– Сергей, – коротко представился лейтенант.

Все трое обменялись крепкими мужскими рукопожатиями. Тут не было больше русских, украинцев и казахов, командиров и подчиненных, православных, мусульман и атеистов – были три русских человека, три бойца, готовых сражаться за свою родину, как бы она не называлась – СССР, Российская Империя или просто Россия. Это была их земля, а позади была Москва. Ни шагу назад.

– Максимальный угол возвышения, – скомандовал лейтенант, напряженно вглядываясь в дрожащее изображение в окуляре трофейного «полубинокля». – Пробной серией из трех мин… Огонь!..

– Эх, здорово дают! – Командир 1-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии капитан Захаров оторвался от окуляра подзорной трубы. – Из чего это они там чешут? Такое впечатление, что батарея мортир там в лесу оборудована. Кто бы это мог быть? Не знаю такой у нас.

– Не могу знать, – ответил юный прапорщик Павлов. – Что-то секретное, наверное. Только смею заметить, поляки эту батарею уже почти подавили – реденько бьет, не то что вначале.

– Так и мы тоже, – усмехнулся капитан. – Реденько. Картечи уже нет, бомбы на исходе… Ядер тоже не густо. Вон, Рааль [6], немчура, экономит, бьет пореже, но верно. Не чета нам – широкой душе. Скачи, разузнай, кто там и что. За такое дело тех, кто на этой батарее, к георгиевским крестам представить нужно! Спасли, можно сказать.

Он не понял, что случилось – только что смотрел вслед ускакавшему адъютанту, на мгновение потемнело в глазах, а когда темнота рассеялась, над ним склонялись встревоженные лица артиллеристов.

– Что со мной? Ранен? – Он не узнал своего голоса – из горла неслось лишь какое-то бульканье. – Серьезно?

– Вам нельзя говорить, ваше благородие…

И только сейчас капитан почувствовал страшную, раздирающую боль в груди. Непослушная рука с трудом ощупала мокрый и горячий мундир на груди, пальцы укололись обо что-то острое.

– Пуля?..

– Ядро… Рикошетом…

– Ничего… – Капитану было всё труднее говорить, его душила кровь, заполняющая пробитые легкие. – Наша ли победа? Отступает ли неприятель?..

Тьма, уже вечная, снова заволакивала всё вокруг, но он продолжал упрямо спрашивать, брызгая пузырящейся на губах алой кровью:

– Отступает ли неприятель?..

Сергей стряхнул с груди землю и, пошатываясь, поднялся на ноги. В ушах тонко звенело, перед глазами плавали черные мушки.

Позиции больше не существовало: враг сообразил, откуда его разит безжалостная смерть (частые разрывы осколочных мин в плотном скоплении пехоты – страшная штука, и лейтенант ужаснулся, увидев их действие своими глазами), и, после нескольких безуспешных попыток, все-таки накрыл батарею артиллерией. Поляна превратилась в лунный пейзаж, окончательно стерший разницу между здешним и перенесенным из далекого будущего. Всё кругом было завалено осколками расщепленных деревьев и сломанными ветками. Конакбаев, стоя на коленях и раскачиваясь, будто пьяный, медленно, как во сне, подносил мину к стволу покосившегося миномета и всё никак не мог донести, а Нечипорук… Второй капонир был завален глиной – свежая воронка зияла совсем рядом с бруствером.

– Федор! – крикнул и не услышал себя Сергей. – Федор!!

В правом ухе оглушительно хлюпнуло, и череп взорвался страшной болью, снова бросившей лейтенанта на землю. Не в силах подняться на ноги, он подполз к Насыру, всё еще не могущему вставить мину в ствол, и дернул его за полу рубахи. Тот повернул к командиру безумное лицо с широко раскрытыми глазами… Нет, глазом: от левой, зияющей кровавой ямой глазницы по щеке струился ручеек крови.

– Не слышу, командир! – крикнул полуослепший боец. – Контузило, однако…

– Помоги старшину откопать!..

Они с трудом извлекли перемазанного кровавой грязью Нечипорука из-под тяжелого пласта земли. Старшина еще дышал. Медленно, с трудом, выплевывая с каждым выдохом на подбородок черные сгустки крови. Лейтенант принялся было расстегивать мокрый, стоящий колом ватник, но опустил руки: из-под разодранной, в клочьях торчащей розовой ваты, ткани выпирало что-то осклизлое, синюшное…

– В живот угодила – на тот свет проводила, – тихо, но внятно, не открывая глаз, произнес старшина. – Не тревожьте лучше, парни, всё одно ничем не поможешь… Медсанбат на той стороне остался.

– Молчи, тебе нельзя говорить!

– Можно… Теперь мне всё можно…

Федор распахнул глаза, и Сергей отшатнулся: и так светлые, они были почти белыми от боли – зрачок сжался в крошечную точку, не больше булавочного укола.