Гуманная пуля - Страница 8

Последним фехтовальным выпадом немцев стало создание лодок так называемой XXI серии. Это был уже предел «механических» усовершенствований. Скорости подводного хода возросли вдвое: максимальная (развиваемая на час-полтора) – с 8–9 узлов до 17, экономическая (длительная) – с 3 узлов до 6. Увеличились и глубина погружения, и время пребывания под водой. Пожалуй, именно лодки XXI серии, а не «Фау-2» и не реактивные самолеты явились наивысшим достижением нацистской науки и техники. После войны победители, хоть и изучали реактивные «мессершмитты», но копировать их не стали. Без «Фау-2» тоже обошлись бы. А вот захваченные «двадцать первые» лодки на много лет стали образцом для проектирования дизель-электрических субмарин во всех странах-победительницах.

В своих мемуарах немецкие подводники горько сетовали на то, что серийное строительство «двадцать первых» началось слишком поздно (они стали вступать в строй только в 1945 году), и уверяли, что, появись эти лодки раньше, они обеспечили бы перелом в «Битве за Атлантику» и даже в ходе всей войны. Поверить этому невозможно. Конечно, повышенная скорость и большая глубина погружения расширяли возможности, но успех мог быть только ограниченным и кратковременным. Развитие электроники союзников быстро свело бы на нет германский выигрыш в несколько узлов хода и в несколько десятков метров глубины.

Особенно показателен провал нацистского атомного проекта. Первые результаты исследований деления урана, показавшие возможность цепной реакции и создания атомной бомбы, в Германии и в США были получены почти одновременно – в начале 1939 года. В 1940 году Германия захватила в Бельгии половину наличных мировых запасов урановой руды. Другая половина находилась в бельгийской провинции Катанге и оттуда была переправлена в США. До весны 1942 года атомные исследования в Третьем рейхе и в США продвигались параллельно. Однако затем в Америке произошел резкий рывок вперед, а немецкий атомный проект забуксовал на месте.

Причин – несколько. Западные исследователи (тот же Лен Дейтон) часто придают наибольшее значение известному обстоятельству: до войны из Германии и стран, попавших под ее влияние, бежали в США и в Англию многие талантливые физики, одни из-за своего еврейского происхождения, другие – просто потому, что не могли принять нацистский режим. Только с 1933 по 1937 год из германских университетов было изгнано 40 % профессоров. Многие физики-эмигранты оказались участниками как американского атомного «Проекта Манхэттен», так и английских исследований. Конечно, все это резко снизило научный потенциал Третьего рейха и усилило мощь Америки и Англии.

Однако в Германии осталось достаточно крупных ученых-атомщиков «арийского» происхождения, более или менее лояльных по отношению к режиму, во всяком случае смирившихся с ним. Серьезная научная сила, тем более в сочетании с могуществом немецкой промышленности.

Сами физики-эмигранты, работавшие на союзников, хорошо знали своих коллег, оставшихся в Германии, и никогда не ставили под сомнение ни их способность создать атомную бомбу, ни достаточные производственные возможности рейха. Страшная мысль о том, что нацисты сделают свою бомбу раньше американцев, преследовала руководителей «Проекта Манхэттен» даже в 1943–1944 годах, когда в США на атомные цели расходовались миллиарды долларов, в дело были вовлечены сотни тысяч людей и строились громадные заводы. В действительности, бюджет немецкого атомного проекта на 1943–1944 годы составлял всего два миллиона марок. Исследования оставались, по сути, на лабораторной стадии. Почему?

Не выдерживает критики версия о якобы сознательном саботаже со стороны немецких физиков. Она была пущена в ход ими самими. Уже в плену, после Хиросимы, Вейцзеккер говорил: «Если бы мы все желали победы Германии, мы наверняка добились бы успеха». Макс фон Лауэ многозначительно намекал: «Если кто не желает сделать открытие, он его не сделает». Но это – не более, чем попытка выдать нужду за добродетель.

Значительно более серьезно звучат доводы о том, что, при всех производственных возможностях Третьего рейха, для него – в условиях войны, тяжелых потерь, особенно на восточном фронте, необходимости производить огромное количество обычных вооружений – была просто непосильной задача создать атомную промышленность.

Но некоторые историки не могут согласиться и с этой версией. Англичанин Д. Ирвинг, автор книги «Вирусный флигель» о нацистских ядерных исследованиях, пишет:

Можно сколько угодно спорить о том, хватило бы или не хватило у Третьего рейха производственных возможностей для изготовления бомбы, потому что в реальности в Германии не было предпринято даже попытки придать атомным работам сколько-нибудь значительный размах, сравнимый хотя бы с программой «Фау»!

Гейзенберг впоследствии говорил: «Весной 1942 года у нас не было морального права рекомендовать правительству отрядить на атомные работы 120 тысяч человек». Опять все сводится к моральным принципам немецких физиков (только вывернутым наизнанку: слова Гейзенберга прямо противоречат утверждениям его коллег о сознательном саботаже).

Дело станет намного яснее, если сравнить условия, в которых протекали атомные исследования в Германии и в Америке. В США все работы были сосредоточены в руках одной мощной организации – «Проекта Манхэттен». Занятые в нем ученые, при всех неизбежных сложностях человеческих отношений, соперничества и т. д., составляли единый творческий коллектив. Многие из них впоследствии сожалели о том, что сотворили, но не подлежит сомнению: вплоть до разгрома Германии они считали целью своей работы противодействие фашистской ядерной угрозе, и это их воодушевляло.

Главный администратор «Проекта Манхэттен» генерал Гровс, сам представитель военно-бюрократической машины, понимал, как тяжело согласуются действия этой машины с научным творчеством, и наставлял своих подчиненных: «Мы здесь собрали самую большую в мире коллекцию битых горшков (т. е. – чокнутых, так генерал аттестовал ученых), постарайтесь относиться к ним с пониманием!»

И при всем сознании своей ответственности, при всех неизбежных ограничениях секретности, занятые в «Проекте» физики не переставали чувствовать себя прежде всего свободными людьми. Известна история о том, как дурачился молодой Фейнман, разгадывая код цифровых замков на сейфах, запертых службой безопасности, и подкладывая туда записочки вроде «Угадай, кто здесь был». Пример, может быть, не самый значительный, но говорящий о многом.

Совершенно иное впечатление производит атомный проект нацистской Германии. Единой организации не было. Существовали, по меньшей мере, две основные группы физиков, которые не просто конкурировали, но прямо враждовали между собой, ведя ожесточенную борьбу за необходимые для создания атомного реактора материалы. А постоянные реорганизации – любимое занятие бюрократических режимов – только усиливали хаос. (Генерал Гровс в своих мемуарах иронически замечает: «Казалось, вопросам организации немцы уделяли намного больше внимания, чем решению самой проблемы».)

Немецкие ученые жили в атмосфере страха и взаимного недоверия. Главным стремлением было уберечь себя от возможных провокаций, так как в каждом институте среди сотрудников находились тайные агенты и осведомители.

Даже в условиях военного времени, когда невероятно дорог каждый час, немецкие физики собирались на конференции и совещания специально для того, чтобы найти хоть какую-то возможность пользоваться новейшими фундаментальными теориями, в создании которых видная роль принадлежала физикам-евреям. То есть сделать так, чтобы с одной стороны, конечно, пользоваться, а с другой – как бы отвергать, поскольку теории эти были официально объявлены «враждебными духу арийской науки» и еще, почему-то, «упадническими». Более бредовое занятие трудно себе вообразить.