Гуманная пуля - Страница 21
Об атомном отставании СССР от США в 1945–1949 годах знали все. Хотя бы потому, что газеты и радио то и дело повторяли слова Молотова: «Будет и у нас атомная бомба!» Многие знали, что есть еще одно отставание, о котором газеты не пишут – отставание в электронике. Что отставали и прежде, хотя, может быть, в меньшей степени. Что в 1941 году наши специалисты на немногочисленных отечественных радиолокационных станциях действовали успешно, особенно под Ленинградом (например, не позволили немцам уничтожить внезапными ударами с воздуха скопившийся в Кронштадте Балтийский флот). Но в ходе войны для развития сложнейшей радиоэлектронной отрасли не было возможностей.
Вот и объяснение – война виновата. В войну выручали западные союзники, поставлявшие, хоть и в небольшом количестве, современные РЛС. А с примитивностью радиотехнического и приборного оборудования наших самолетов приходилось просто мириться. В конце концов, для того, чтобы разгромить нацистскую Германию на земле и в воздухе, и такого уровня хватило.
И лишь немногие из тех, кто знал о нашем электронном отставании от американцев, с быстротой наваждения обернувшихся из союзников во врагов, понимали, что отставание это – пострашней атомного, и что не только и не столько война здесь причиною. Что звенит тревожный звонок для всего режима.
Ни авиация, ни ракетная техника, ни ядерные вооружения, ничто не развивалось в XX веке с такой стремительностью, как радиоэлектроника. В России и в Советском Союзе научно-технический прогресс зависел прежде всего от талантливых одиночек, от групп и коллективов единомышленников, преодолевающих своей энергией сопротивление бюрократического режима. Но электроника с невероятным темпом изменений самих ее основ (уменьшение радиоламп от размеров обычной осветительной лампочки до наперстка – горошины – спичечной головки, появление транзисторов, микросхем и т. д.) потребовала такой непрерывной и все ускоряющейся смены технологий и оборудования, такой немыслимой в других отраслях и все возрастающей точности, чистоты, массовости производства, что решающей оказалась не столько способность талантливых людей выдвигать новые идеи, сколько способность всей промышленности молниеносно реагировать на возникающие новшества и перестраиваться.
Тоталитарный режим, где любой «вопрос» должен проползти снизу вверх и сверху вниз по иерархической лестнице с обязательным согласованием и утверждением на каждой из ступенек, тем более режим сталинского социализма, планирующий «от достигнутого» на пятилетки, семилетки и даже двадцатилетия вперед, тем более в острой его форме – с репрессиями и нагнетанием страха, подавляющего инициативу, – такой режим, конечно, был обречен плестись в хвосте, отставая все больше и больше.
Но в 1946 году со всей ясностью это понимали немногие. Самому Сталину тогда казалось, что преодолеть кричащее и наиболее опасное отставание – в авиационной электронике – можно испытанными средствами: репрессиями и подстегиванием.
Начали, конечно, с репрессий. Первым делом арестовали, выбили на допросах признания во вредительстве и посадили наркома авиапромышленности Шахурина (выдающегося организатора, проведшего отрасль сквозь всю войну) и главкома ВВС маршала Новикова. Один из основных пунктов обвинения: выпускали и принимали самолеты с отсталым против американского оборудованием.
А затем началось подстегивание. Сталин принял решение, подобного которому не бывало в истории науки и техники. На наших дальневосточных аэродромах в 1944–1945 годах совершили вынужденную посадку три новейших американских стратегических бомбардировщика В-29 «Суперфортресс» – «Летающая сверхкрепость», подбитые во время налетов на Японию (с таких же четырехмоторных гигантов были сброшены и первые атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки). Советский Союз в то время с Японией еще не воевал, и, согласно международным правилам, самолеты интернировались. Летчиков подобру-поздорову отправили в Штаты, а «сверхкрепости» не вернули даже после войны, несмотря на недовольство американцев. И Сталин отдал приказ: скопировать «Суперфортресс» в точности, один к одному!
А. Н. Туполев, в ту пору уже «вольный», брался создать самолет лучше, чем у американцев, и несомненно создал бы. Но – именно самолет. Дело же заключалось в том, чтобы воспроизвести всю электронику, которой буквально был начинен гигантский бомбардировщик. Уровень ее в 1946 году казался нашим специалистам фантастическим: сложнейшая навигационная система, вычислители, автоматы координат. «Суперфортресс» имел в разных точках 30-метрового фюзеляжа пять установок крупнокалиберных пулеметов, обращенных в разные стороны: две сверху, две снизу, одну в самом хвосте. И стрелок каждой установки с помощью радиолокационных прицелов и дистанционного управления мог при необходимости вести огонь по атакующим истребителям из любой другой установки и даже сразу из нескольких.
Воспроизводство В-29 стало второй по важности проблемой после атомной. (И даже равнозначной: без бомбардировщика-носителя и бомба оказалась бы ни к чему). Работы захватили чуть не все научные организации страны и множество заводов. В условиях непрерывного подстегивания, то есть жуткой гонки под постоянной угрозой репрессий за малейшую задержку или ошибку, громадный самолет разобрали вначале на отдельные агрегаты и блоки, которые после тщательного изучения разобрали на узлы, а те, после их изучения, – на отдельные элементы вплоть до радиоламп, резисторов, конденсаторов, винтиков и заклепок. В обратном порядке воспроизводили, собирали, состыковывали, испытывали. И в июле 1947 года первый скопированный бомбардировщик под названием Ту-4 отправился в первый полет.
Участники этой эпопеи впоследствии писали, что воспроизводство «Суперфортресса» вызвало настоящую революцию в нашей науке и технике, и были правы. Возникли новые научные направления, возникли целые новые отрасли промышленности. Хотя, если вдуматься, «революция» означала лишь то, что некоторые области электроники ценой неимоверных усилий были в 1947 году подогнаны к американскому уровню 1942 года, когда создавался «Суперфортресс». Причем серийное производство, начавшееся в 1948–1949 годах, по уровню технологий и по масштабам все равно уступало американскому 1943–1945 годов (В-29 выпускался тысячами, Ту-4 – сотнями).
Казалось, к концу жизни Сталин добился полного успеха: замордованная, затоптанная научно-техническая интеллигенция быстро и четко выполняла все, что он приказывал. В 1949 году, всего через четыре года после американской атомной бомбы, взорвалась первая советская, ее повторявшая. Конечно, помогла разведка, вернее, некоторые американские физики, пацифисты и друзья Советского Союза, передавшие многие секреты ядерной технологии. Но наши ученые не были простыми копировщиками. Ситуация в атомной отрасли складывалась по-иному, чем в электронике. Проблемы здесь все же более локальны, технические решения так быстро не устаревают, серийность изделий несравнима, а концентрация талантов и степень мобилизации государственных ресурсов оказались просто невиданными. И почти одновременно с бомбой-копией была готова более совершенная, оригинальной конструкции. А первую транспортабельную термоядерную бомбу Советский Союз испытал даже раньше, чем США (в августе 1953 года, уже после смерти Сталина, но создана-то она была при нем).
Советские реактивные истребители МиГ-15 и МиГ-17 с английскими двигателями, усовершенствованными В. Климовым, были ничуть не хуже, если не лучше американских «сейбров», что показала война в Корее. Выпущенный в 1952 году бомбардировщик средней дальности Ту-16 с отечественными, в то время самыми мощными в мире двигателями Микулина, превосходил громоздкий В-47 «Стратоджет». И Туполев уже создавал сверхдальний турбовинтовой гигант, способный через полюс достичь самого сердца надменной Америки.
Сплошные успехи. А если отставание в электронике и кибернетике (тьфу-тьфу, в электронно-счетном машиностроении!) сохранялось и даже нарастало, то, значит, надо было всего лишь кого-то еще посадить, а прочих лентяев сильней подстегнуть, – и все будет в порядке.