Гуманная пуля - Страница 2

Книга написана увлекательно, живым языком, она прочитывается буквально на одном дыхании, и это при том, что повествует она о вещах самых серьезных: о судьбах науки, России и всей человеческой цивилизации.

В книге много интересных исторических фактов, неизвестных широкому читателю, и много прогнозов, ближних и дальних. Автор развертывает перед нами сценарии будущего России и захватывающие дух картины мировых научных и политических событий XXI века, но нигде не отрывается от реальности. Каждый прогноз – плод напряженных раздумий, участником которых автор делает и читателя.

Это книга о трагедиях – пережитых прошлых и неминуемых будущих. Но горечь ее и тревога далеки от безысходности. Напротив: как раз то, что в России в наше время создаются такие книги, и внушает надежду.

Две главы из этой книги – «Наука и олигархия» и «Наука и будущее России» – были опубликованы в журнале «Нева», № 7, 2000. Сейчас книга выходит отдельным изданием, в полном объеме, и мы можем только порадоваться за автора и за читателей, к которым она попадет.

Гуманная пуля – не оксюморон, не изыск автора, а научный термин, который в начале XX столетия появился в военной медицине и оттуда перелетел в публицистику, символизируя благотворное влияние научного прогресса на судьбы человечества. Меняя оттенки звучания от успокоительного к ироническому и обратно, он продержался на слуху до самого августа 1914-го.

В этой книге мы будем не раз обращаться к истории – для того, чтобы лучше понять современность и попытаться заглянуть в будущее.

А в современности Россия не просто теряет свою промышленность, свою инженерию и науку. Уже подрастает поколение, которое почти убеждено, что автомобили-иномарки где-то вольно размножаются и бродят стадами в прериях, только отлавливай, а видеомагнитофоны в заграницах растут на кустах: срывай, упаковывай, отправляй в магазин. В стране, где чуть ли не единственный вид деятельности, приносящий доход, – перепродажа, и у старших-то утрачивается понимание того, сколько понадобилось научных открытий и инженерно-технических решений, чтобы создать не компьютер даже, а простенький кварцевый будильник «Made in Taiwan».

Мало того, взгляните на многих инженеров и научных работников, особенно из числа специалистов оборонной промышленности. На тех, кто получает нищенскую зарплату в своих полумертвых, обезлюдевших НПО, либо уже выброшен оттуда и, пропитания ради, осваивает немногие востребованные ныне занятия, вроде ремонта квартир или той самой, ненавистной мелкой торговли. Обманутые, обворованные, эти люди – по странному свойству человеческой психики – немалую долю разочарования и презрения обращают вовнутрь, на самих себя, на свои оказавшиеся бесполезными знания и способности. Словно это научно-технический прогресс, которому они служили, их обманул и не смог защитить от бездарности правителей, гангстерской наглости «новых русских», тошнотворной тупости масс-культуры.

Россия переживает второе за сто лет разочарование в науке. Переживает в одиночку. А первое разочарование, начавшееся под гром августовских пушек 1914-го, было всеобщим. Ему предшествовало всеобщее очарование.

Веком воистину победной научно-технической революции, эпохой безгрешного, общеполезного ее торжества был не XX век, а XIX. За какое-нибудь столетие, время жизни одного крепкого старика, мир изменился больше, чем за несколько предшествующих тысячелетий.

XIX век начинался при свечах, с ручными мануфактурами, парусниками, дилижансами, средневековыми эпидемиями чумы и холеры, а заканчивался – громадными заводами, использующими точные станки и сложные химические технологии, океанскими лайнерами, автомобилями, электрическим освещением, телефонами, радиосвязью и, наконец, медициной, вполне сравнимой с современной.

Благотворность перемен ощущалась и осознавалась в развитых странах всеми слоями общества. По свидетельству Марка Алданова, к началу XX века в среде интеллигенции вера в научно-технический прогресс заменила религию. Перспективы казались безграничными. Считалось, что наука в самом скором времени избавит человечество от всех бед, и прежде всего от такого пережитка дикости, как война.

Одни авторы утверждали: развитие промышленности, кредита и акционерства, железные дороги, пароходы, телефоны и телеграф настолько тесно связали экономику и всю жизнь самых разных стран, что война между ними стала так же невозможна, как война между различными частями одного и того же организма.

Другие с огорчением признавали, что войны, увы, возможны и в век разума. Однако, благодаря все той же науке, причиняемые войнами страдания неуклонно уменьшаются. Вот самый известный и вдохновляющий пример. В конце XIX века при переходе на бездымный порох калибр винтовок уменьшили с 10–12 до 6,5–8 мм. Пули приобрели вытянутую, обтекаемую форму, свинец заключили в твердую оболочку из медного сплава. В ходе англо-бурской и русско-японской войн обнаружилось, что эти новые пули наносят несравненно более легкие раны, чем прежние, крупнокалиберные, из сплошного мягкого свинца.

Явление «гуманной пули» породило целую лавину восторженных публикаций, от серьезных исследований в медицинских журналах до безграмотных статеек в бульварных газетах. Словосочетание «гуманная пуля» на время сделалось одним из символов прогресса. Эти пули воспеты художественной литературой (вспомнить хотя бы известный, многими читанный в детстве роман Буссенара «Капитан Сорви-Голова»).

В недалеком же будущем, утверждали оптимисты-футурологи, война и вовсе сведется к борьбе немногих, технически совершенных единиц. Как рыцари, будут сходиться дредноуты на море, дирижабли и аэропланы в небесах. А народы воюющих стран, точно зрители на турнире, станут наблюдать за ареной и болеть за свои команды.

Прекрасные иллюзии вдребезги разлетелись в 1914-м, от первых же залпов всемирной бойни. О «гуманности» пуль никто больше не вспоминал: густые ливни этих пуль, извергаемые усовершенствованными пулеметами, скашивали цепи солдат, как траву. К тому же, главным поражающим фактором стала артиллерия, а осколки снарядов давали страшные рваные раны.

Что же проглядели оптимисты начала XX века, бурно радовавшиеся быстрому развитию науки?

Илья Эренбург писал: «Наибольшая опасность для человечества проистекает из того обстоятельства, что научный прогресс опережает прогресс моральный». Если не вступать на зыбкую почву рассуждений о том, что такое моральный прогресс, источник опасности можно обозначить более сухо: рассогласование между нарастающей скоростью научного прогресса и медленным течением социальных процессов приспособления общества к новым научно-техническим состояниям.

Одно из самых грозных порождений этого запаздывания – явление так называемого демографического перехода. О нем сейчас пишут и говорят довольно много, но почему-то без упоминаний о его искусственном происхождении. В результате он начинает казаться неким природным явлением, вызывая подчас недоуменные вопросы. Например, почему население какого-то отсталого региона, до недавнего времени малочисленное, вдруг лавинообразно увеличивается?

Между тем причинно-следственные связи здесь достаточно просты. Для любого народа, прежде, чем он вступает на путь научно-технического прогресса, характерен сельский образ жизни, с низкой производительностью труда и высокой рождаемостью, которая компенсируется высокой смертностью. Численность населения прирастает умеренными темпами.

Но уже на ранних стадиях прогресса развитие медицины (гигиена, борьба с инфекционными болезнями, прививки и т. п.) вызывает резкое снижение детской смертности и увеличение средней продолжительности жизни, а развитие сельскохозяйственных технологий (удобрения, высокоурожайные культуры, механизация) обеспечивает быстро растущее население продовольствием. Таким образом, естественные ограничители размножения устраняются прогрессом, в то время как новые, обусловленные самим прогрессом, еще не успели выработаться. Происходит «демографический взрыв» – начальная фаза демографического перехода.