Грядет новый мир (СИ) - Страница 39

Иди за мной.

Я двинулся вслед за Эммой. Мне было спокойно, но спокойствие это было грустным, горьким. Я уже догадывался, что по всей логике я не успею. Гораций мог видеть что угодно. С того момента я начал готовить себя к тому, что я не просто способствовал смерти Еноха, более того, я сказал ему то, что не люблю его. У меня не было желания теперь выяснять это, ведь если бы я признал это, я потерял бы свою новую боеспособность. Послышались крики, с поверхности спускались медики. Я перестал доверять всем и оказался прав.

Их.

Пустота бросилась к тварям, пока мы прятались от шальных пуль за стеной платформ. Я слышал, как пустота расправляется с тварями. Я даже не собирался смотреть на это, как Эмма и Эддисон, ликующие от появления нового союзника. Мне кажется, что пустотой теперь стал я. Что изменилось бы, если бы не было вчерашнего вечера? Я не считал бы себя сволочью, и где бы Еноха не держали бы, он бы знал, что я приду. Не могу не прийти. А теперь что, он уверен, что я смоюсь при первой возможности. Вот она, возможность, я могу уйти и жить под охраной этой пустоты, почему же я не ухожу? Разве война тварей и странных остановилась? Разве что-то со вчерашнего вечера кардинально поменялась? Я бы ушел, но их бы схватили на следующий день или через день, итог был бы один. Я был наивнее Горация. Я полагал, что я уйду, ребята вытащат мисс Перегрин и скроются в новой петле, и все снова будет хорошо. Все мои проблемы были от того, что я никогда ни о чем не думал заранее.

Идии было некуда. За этими тварями придут новые, и мою пустоту рано или поздно положат. Идти по туннелю было не менее опасно, к тому же поезда могли пустить в любой момент. Я думал. Мне не дали закончить это необычное для меня дело. Поезд приехал. Мы спокойно зашли в вагон и занесли складывающегося человека, устроив его на скамье. Пустота осталась одна, но она неслась за поездом, привязанная ко мне первым приказом идти за мной. В поезде я сел на скамью, позволив моим мыслям пережить последний день еще раз. Возвращаться домой посреди войны – это дезертирство. Мой дед никогда не простил бы меня за такое. Мало того, что я не ушел, черт с ним.

Я лишил всех веры в меня резко, в самый критичный момент.

-Мы найдем их, - произнесла Эмм. Я мрачно посмотрел на нее. Ее участие сперва показалось мне раздражающим, но затем я понял, что ей страшно. Я обнял ее, допустив, что могу дать ей необходимую защиту.

- А если не успеем? – спросил я.

- Все будет хорошо. Не может не быть. Посмотри, что ты делаешь с пустотами! – восхищенно произнесла Эмма. Она выглядела очень усталой, так что ее красота впервые по-настояшему померкла.

- Но тварей и пули я заговорить не смогу, - возразил я.

- Дело не в этом, - она покачала головой. – У тебя есть причина идти туда. Есть цель. Когда у Портманов есть цель, они всегда идут к ней, несмотря ни на что. Еноху повезло стать целью, а мне – нет, - она горько улыбнулась. Я пожалел ее, искренне, но винить деда не мог. Я едва не ушел сам.

- Я много чего наговорил вчера, - со стыдом признался я Эмме. – Того, что не хотел бы говорить в последний раз.

- Даже не смей так говорить, - вспыхнула Эмма. – Мы же отличная команда, разве незаметно? – Я фыркнул, посмотрев на всех нас со стороны. Та еще компания. Тощий длинный подросток, заклинатель пустот через раз, горячая во всех смыслах девчонка и говорящая собака. Класс. – Сейчас уже не так важно, что ты сказал, запомнится только то, что ты сделаешь.

- А если этого будет недостаточно? – Я боялся признаться в том, что смерть Еноха сломает меня так, что я больше никогда не соберусь. Дело было даже не в том, что я потеряю его, я уже второй раз мысленно это сделал. Боль приносит время, а у меня оно еще не прошло. Я волновался только о том, что мог сказать ему что-то неправильно, быть не таким откровенным, как нужно, из-за неспособности признать очевидное. Я не знал, люблю ли я Еноха. И даже более того, спустя много лет я все еще не знаю, что такое любовь, ведь говорящие об этом люди часто расходятся со скандалом, бьют друг друга, причиняя боль ежедневно. Я не могу называть свое чувство к Еноху любовью, потому что его многозначность и избитость мне не подходят. Любовь так часто проходит, что я не верю ей. Я полагаю, что зависимость – более точное слово, хоть и лишено романтического оттенка. Но зависимость со временем становиться лишь сильнее, а любовь – очень редко. Столько лет спустя я сохранил эту болезненную потребность в Енохе, как и в первые дни, так что пусть это будет любовь для истории, зависимость для меня.

Суть была одна. Я не сказал ему об этом. Я свел все к простой влюбленности, которая обязана была умереть перед лицом опасности, перед грязью, болью и кровью, перед смертью и убийством. Если бы я был влюблен в Еноха, а не зависим от него, разве смог бы я так сильно перенять его взгляд на вещи, разве смог бы я тогда простить ему убийства людей в деревне, даже если фактически они не умирали? Любовь заставляет человека подстраиваться, это верно, но зависимость ломает навсегда. Я сломлен. Я стал более жестоким, более равнодушным, и благодаря этому у меня появился шанс идти дальше. Без любимого человека слабеешь, тогда как за наркотик убьешь любого, у кого есть деньги, даже если вооружен лишь ложкой для супа. Зависимость мучительна, болезненна, она неутолима, горяча и с каждым днем становится все сильнее. В этом мне тоже еще предстоит убедиться еще не раз. Но в тот момент я спокойно признал свою зависимость, окончательно связывая себя с Енохом. В моем времени больше никто не связывает свои души, нет, все используют лишь тела, потому что их души опустели и измельчали, потеряв уникальность. Для людей моего времени тело вышло на первое место. Неудивительно, что я не вписывался. Все, что так патологически притягивало меня к Еноху, таилось в его голове. Это уже никогда не прошло бы, не перегорело. И я уверен, что не бывает половинчатых людей, нет, все дело в разности зарядов, которые мы представляем. Чем диаметральнее мы расположены, тем сильнее будет зависимость. Я был мягким, трусливым, весьма безинициативным персонажем, неустойчивым перед болью и смертью, склонным к фантазиям вместо реальности. Часть меня осталась прежней, и иногда я удивляюсь тому, как быстро и легко я изменился, но затем я понял, что подстроился под свою зависимость. Я перенял часть Еноха, отдав ему часть себя взамен. Этот обмен прошел незаметно, без физического столкновения, но лишь подумав о своем новом душевном состоянии, я признал, что в попытках понять его я зашел слишком далеко. Были ли редкие моменты его нежности проявлением моей собственной, которую я отдал за способность действовать, несмотря на страх? Удобнее думать, что да. Мне повезло, и зависимость моей души совпала с телом, и по отношению к Еноху я испытывал комбинированную жажду из моральной и физической страсти, которые не всегда удовлетворялись одновременно. Он был редкой, уникальной находкой, какая не каждому попадается на жизненном пути, а я грубо просрал возможность быть с ним.

Полагаю, я специалист в том, как просрать все на свете.

Эддисон подтвердил, что всех наших друзей увезли этим путем. Я прямо видел, как быстро пустота нагоняет нас. Проблема была в том, что она не успела бы вылезти на платформу, на которой нас уже, конечно, ждали бы твари. Поезд замедлил ход. Я первым сполз на грязный пол вагона, готовясь бежать в любой момент. Мое тело было накачано адреналином и готово к бою. Загнанным зверем я повторял про себя, что не имею права умирать. Я должен выжить, чтобы сказать Еноху, каким придурком я был. Не могу же я проиграть в тот момент, когда понял наконец, почему так лажал всю свою жизнь. Эмма сказала, что один из тварей зашел в соседний вагон. Пустота вцепилась в последний, ожидая моего появления. Я мог бы приказать ей пройти через весь поезд и покончить с тварью, но это было грандиозно для одной твари. Я должен был ждать. На следующей станции, независимо от того, здесь ли вывели наших друзей, нужно было уходить. Эддисон был нашим единственным шансом преследовать странных детей.