Грядет новый мир (СИ) - Страница 36

Когда нам показали тех, кого вернули от тварей, мне захотелось бежать. Это было природное, чистое желание, основанное только на инстинктах. Я вдруг узнал, что есть вещи похуже смерти. Миллард объяснил нам, что произошло с этими несчастными, и у самой страшной казни появилось название – лишение странной души. Пятка меня совсем не смешила как эпицентр моей странности, а вот угроза расстаться с рассудком – очень. Я похолодел настолько, что даже устроенный Эммой нам всем горячий душ не помог. Алтея создала стену изо льда, такой конфигурации, что Эмма могла топить ее одной рукой, а другой – греть, и эта вода спускалась по импровизированному шлангу на того, кто по очереди должен был мыться за ширмой в широком тазу. Еще никогда я не обходился таким миниатюрным количеством воды и мыла, но во второй раз я понял, чем человек отличается от зверя: он не может существовать нормально, не моясь. Хотя, если честно, иногда я встречал в подземке таких вонючих личностей, рядом с которыми свиньи были чистоплотнейшими созданиями в мире. В общем, нам просто становилось лучше. У странных циркачей нашлись старые вытертые халаты разных размеров, целый ворох, из которых они сооружали себе постели и в которые заматывались, чтобы не замерзнуть здесь. Мы отвоевали себе угол, в котором тут же накидали эти халаты так, чтобы собрать подобие постели. Девочки устроили свое совещание, обсуждая, стоит ли им принимать участие в крестовом походе странных против тварей. Мальчики совещались отдельно, и я хотел принять участие, когда Енох оттолкнул меня. Этим он вызвал удивление у Хью и Горация. Удивлен ли Миллард, я, к сожалению, так и не увидел.

-Нужно поговорить, - только и бросил он, первым выходя в коридор. Мы некоторое время заходили в комнаты, ища подходящую. Наконец нашлась одна, похожая на чулан. Здесь было темно, и только узкая полоска света падала на лицо Еноха, когда он встал напротив меня.

- Хочу кое-что прояснить, - произнес он зло. Я растерялся. Когда я успел разозлить его? – Ты не имеешь права принимать участие в обсуждении наших действий до тех пор, пока не примешь решение.

Я молчал. Похоже, что для меня наступил переломный момент. Я хотел бы сказать ему, что влюбленность в него пересиливает желание жить, но в это невозможно было поверить. Я бы не поверил. В общем-то, в этом была между нами колоссальная разница: ему было нечего терять ради меня, кроме собственной жизни, которую он не ценил, а я должен был оставить все, чем я жил и обманывал себя, успешно, кстати, ради человека, которого не знал даже недели. Да, я был влюблен, сильно, пожалуй, до сумасшествия, и я мог бы с пылкой отцовской самоотверженностью заявить, что это любовь, но часть моей матери внутри меня твердо давала понять – я не имею права так утверждать. Мне было холодно, и я устал, голод мой не утолялся этой жалкой едой, я пострадал от черепно-мозговой травмы, я видел смерть, трупы, я убивал. Разве недостаточно этого было, чтобы просто хотеть домой?

-Когда ты родился, Енох? – спросил я грустно, ведь только так я мог объяснить ему, почему я должен уйти.

- Третьего декабря девяносто второго, - произнес Енох, смотря на меня в упор.

Тысяча восемьсот девяносто второго. Чуть больше, чем сто двадцать лет жизни.

-Мне семнадцать, Енох, - с трудом прошептал я. – Не сто семнадцать.

- И что дальше?

- Я хочу повзрослеть, - и это звучало гадко по отношению к Еноху. Он действительно мрачно смотрел на меня. Я не хотел объяснять, потому что это прозвучало бы жалко. Получалось, что я воспользовался им. На самом деле все внутри меня разрывалось от боли, и его взгляд топтал остатки меня. Я должен был вернуться домой, чтобы проверить, не является ли Енох просто моей первой любовью, сила которой только в новизне чувств. Я должен был оторваться от него сейчас, чтобы не совершить ошибку, которая была бы страшна для нас обоих. Что, если у нас не получится? Разница между нами более ста лет. Да, я не чувствую ее, но кто знает, в каких мелочах это проявиться. Пыл отца во мне дрался с благоразумием матери. Если я люблю его, я вернусь, несмотря ни на что.

- Твое право.

Ничего в его лице не выдало реакции Еноха на мое решение. Лучше бы он ударил меня, чем согласился. Я лично перерезал веревку нашей связи, отстраняясь от него. Тогда я считал, что так будет правильнее. Я не знал, что любви не нужна пауза, чтобы стать реальностью. Любви нужны испытания.

-Я вернусь домой, - пробормотал я срывающимся голосом. И если я не умру от тоски по тебе, то я напишу извинения. Не нужно было подпускать меня к себе. Я все всегда ломаю. – И больше всего на свете я буду ждать твоих писем.

- А я что, должен ждать твоего царского решения? – Ярость Еноха пробила ледяной его тон. Я вздрогнул. – Сидеть и ждать, пока ты решишь, достоин ли я твоей устроенной жизни там? Я переживу тебя, Джейкоб.

- Я не, - я провел рукой по лбу. В узкой полосе света я видел лишь часть его лица. Как же больно было смотреть на него сейчас. – Я думаю только о тебе, постоянно, даже если меня будут пытать, мне будет больно только потому, что я не буду знать, где ты и что с тобой.

- И поэтому нужно уходить? – Я больше не мог выносить всего этого. В его голосе что-то дрогнуло, этот треск я ощутил всем своим сердцем, словно сломался пополам я. От этого я возненавидел себя еще больше. Миллионы подростков не думают головой в семнадцать. Но мне просто нужно было поступить как хороший мальчик. А я плохой, слишком плохой.

- Я боюсь, что этого не хватит надолго, - сказал я себе под нос, опуская взгляд. – Что все это сгорит в один день, и я буду еще большим уродом тогда, чем сейчас.

- А если нет, Джейкоб?

Я не хотел слышать его таким. У меня было ощущение, что я топлю верного мне щенка. Меня тошнило от самого себя, я ненавидел свою упертость, я делился на две части так явно, что психический диагноз был не за горами. Мои руки дрожали, когда я закрывал глаза, чтобы не дать им пролить позорных слез слабости.

-То я совершаю самую большую ошибку в своей жизни.

Я благодарил все, что только можно, за тьму, которая скрывала эти следы моей трусости и слабости с моих щек. Смотреть на Еноха было выше моих сил. Я скорее пристрелил бы кого-нибудь в упор, чем посмотрел бы на него. Я признался ему в том, что не знаю, люблю ли его. Я говорил правду, горячую, ненавистную, неправильную правду, от которой мое тело сжималось от отчаяния и сожаления. Я должен был укротить свое эгоистичное сознание. Так лучше. Так правильно. Чем раньше я прерву это, тем меньше боли испытаем мы оба. Но разве бывает боль сильнее, чем эта, которую я чувствую каждым сантиметром своего тела? От этой боли мое сердце бьется неправильно, неритмично, и я больше всего на свете хочу, чтобы он запретил мне уходить. Если бы он приказал мне, пригрозил, причинил боль, я бы убедил себя, что мне страшно уходить от него. Но Енох не мог так. Он просил меня об искренности, и я был предельно честен. Я достаточно уважал его, чтобы не врать.

-У меня есть хоть один шанс? – Он не договорил, но я так прекрасно знал, о чем говорит Енох. Я кивнул. Правда – это все мое оружие. Я слышал, как глубоко он вдохнул. Его холодные руки легли на мое лицо. Шрам от того, что видела эта кладовка, не заживет больше никогда, потому что всю свою жизнь я буду помнить то, во что превратил его своим неосторожным кивком. Я должен был прекратить все это, но что за вид насилия над собой, когда желаемое проситься прямо к тебе, а ты должен отвернуться? Я не мог. Если я был слабым во всем, почему я должен был быть сильным перед своими желаниями? Внутри меня все кричало о том, чтобы я не трогал его. Потому что если я хоть на миллиметр трону его, то мое здравомыслие полетит ко всем чертям. А я ведь уже причинил ему боль, идентичную своей. Отказаться от решения сейчас значило сделать эту боль бесполезной. Но губы Еноха на моих губах были такими мягкими, такими горячими, что только сумасшедший не ответил бы ему. Мое тело кричало о желании быть с ним каждую секунду, мой разум тонул в нежности, которую я испытывал к нему с нарастающей силой, моя логика буксовала перед его недостатками, которые я обожал еще больше. И только благоразумие делало меня Джейкобом Портманом, человеком, отказавшемся от подарка судьбы. Благоразумие не могло управлять моим телом, и поэтому я сдался через несколько секунд, отвечая ему в этом медленном, непривычном для Еноха ритме. Мои руки легли на его плечи и съехали по спине, я поддался его рукам и прижался к нему, мечтая, чтобы меня стукнула селективная на рассудительность амнезия. Если бы я забыл о том, что правильно, я мог бы наслаждаться этим каждый день. Я мог бы жить Енохом. От его горячего дыхания над моими губами мне было жарко посреди этого гигантского ледника. Отключите мне этот идиотский центр в моей голове, ведь мне так хорошо с ним.