Грустные клоуны - Страница 43
Мы приехали в Мантон, и до отхода поезда оставалось еще полтора часа. Вот уже два дня для меня был самый благоприятный период, я захотела воспользоваться последним шансом и сказала ему об этом.
— Где?
— Мне все равно где.
Они пошли в отель напротив вокзала.
Нам дали сорок третий номер, на четвертом этаже. Мы поднялись пешком, потому что не было лифта. Держась за руки, мы сели на край кровати. Вошел коридорный в зеленом фартуке, с усталым выражением на лице, по нему было видно, что он уже привык к таким «постояльцам».
— Я забыл принести полотенца.
Одно полотенце он положил на умывальник, другое — на биде, но все это происходило где-то очень далеко, в другом мире, и потому не задевало.
Я разделась настолько, насколько это было необходимо, чтобы не терять времени.
Мы встали.
Я взял тебя под руку, но лестница была слишком узкой, и ты резко высвободила руку, как мне показалось — со злостью, но внизу я увидел, что ты плачешь, и мне стало легче.
Я рассчитался, и мы вышли на улицу.
Мы вошли в здание вокзала, и ты тут же побежал за чемоданом в камеру хранения, и ты быстро сжал мою руку, чтобы извиниться за то, что отпускаешь ее.
Потом я вернулся, чтобы попрощаться, но поезд уже подходил к перрону и останавливался всего лишь на минуту. Я почувствовал мокрую щеку на своей щеке, я видел за твоей спиной носильщика в синем комбинезоне, который с улыбкой смотрел на нас, пока ты рыдала на моем плече, и, мне кажется, я ответил ему улыбкой на улыбку. Наверное, это нечто вроде мужской застенчивости.
Я вскочил в вагон, когда поезд уже трогался, а она сделала несколько традиционных шагов по перрону, он высунулся из двери — рукав рубашки развевался на ветру — и стоял так до тех пор, пока не потерял ее из вида. Потом он вошел в пустое купе, сел у окна и посмотрел на пустое место напротив — место, зиявшее пустотой и хохотавшее над ним во все горло, и все пять мест, зиявших пустотой и хохотавших над ним во все горло; он слушал перестук колес, которые смеялись над ним; он смотрел на голубое небо, которое паясничало на телеграфных проводах; и он остался со своим пустым рукавом и стиснутыми чубами в Истории, в ее разверстой глотке, в хохоте и насмешке; он позволил увлечь себя, унести, поставить в строй, растворить в обшей массе, и вернулся на арену священной борьбы, на арену идеалистического цирка, чтобы исполнить свой постоянно обновляющийся номер борьбы за правое дело, новые кульбиты и падения под крики «браво!», оскорбления и насмешки, окунулся в атмосферу ненависти и издевательства, при этом его единственным надежным союзником было сомнение, а окружавший его хохот — данью всему тому, что способно устоять перед смехом.
Он погиб в Индокитае: подорвался на мине, отправившись в сопровождении друга на секретную встречу, цель которой так и не удалось выяснить. Похоже, он долго бродил по нейтральной полосе, и не ясно, стал ли он жертвой ошибки, западни или же его подвело зрение. Что касается тех, кто всегда относился к нему с некоторым недоверием, как к опасному мечтателю, то они даже подозревали его в намерении перейти на сторону неприятеля. И только благодаря страничкам из записной книжки, которую он оставил в чемодане, удалось установить некоторые из двигавших им мотивов. В частности, рядом с фразами полувековой давности, оказавшимися пустым звуком, — «Назад, пушки! Назад, пулеметы!», «Ни победителей, ни побежденных!», «Благородный мир! Почетный мир!» — была написана другая фраза, которой суждено было иметь успех намного позже и стать чрезвычайно популярной на других экранах: «За исторический компромисс». Последними словами, которые можно было прочесть в записной книжке, были: «С протянутой рукой…» Короче говоря, по выражению одного журналиста, «это как две капли воды напоминаю сентиментальную прогулку». Во время этой прогулки его путь совершенно естественным образом пролег через минное поле.
Здесь нельзя не отметить и весьма странный аспект этого несчастного случая.
Минное поле находилось в глубине леса, и люди, которые нашли Рэнье, отметили, что по странному стечению обстоятельств его вытянутая рука сжимала хвост обезьяны, убитой взрывом. Обезьяна выглядела невероятно удивленной. Ла Марн лежал рядом со своим другом, вцепившись в его пустой рукав. На его лице застыло выражение мрачного удовлетворения, свойственное человеку, который всегда говорил, что все закончится именно так. Среди личных вещей Рэнье нашли фотографию знаменитой кинозвезды и — на одной из страниц записной книжки — начало цитаты из Горького, если не точный текст, то, по меньшей мере, точный смысл которой он, сам того не зная, все-таки нашел: «… на арене буржуазного цирка, где гуманные идеалисты и люди большой души играют роль грустных клоунов… Нет. На арене цирка, где грустные клоуны исполняют свой номер братства и примирения… Нет. Нужно будет уточнить».
В ближайшее время его тело должно быть доставлено во Францию.