Грустные клоуны - Страница 23

Вилли спустился в холл. Едва он вышел из лифта, как три репортера поднялись из кресел и устремились к нему. Одного из них, француза, Вилли знал, тот регулярно спрашивал у него, что он думает о Хичкоке и Говарде Хоксе. Двое других были американцами и появились здесь явно не случайно. «Сукин сын Росс», — подумал Вилли. В любом случае история с болезнью не пройдет, нужно было придумать что-нибудь другое.

— Привет, Вилли. Пару часов назад говорили, что вы чуть ли не при смерти.

— Сожалею, парни, но у меня нет для вас ничего интересного, — сказал Вилли.

— В чем причина задержки вашего отъезда? Мисс Гарантье покинула отель три дня тому назад, и никто не знает, где она находится.

Вилли достал сигару изо рта, но изгиб его губ от этого ничуть не изменился.

— Сейчас я вам все объясню. Мне нравится конкуренция. Я всегда любил дух состязательности. Поэтому я решил продлить пребывание моей жены во Франции, чтобы дать шанс Али Хану, Рубирозе, Анелли и всем тем, кто считает себя абсолютным чемпионом-соблазнителем.

Репортеры вежливо рассмеялись, но Вилли знал, что так просто он от них не отделается. Если не бросить им подходящую кость, эти типы будут следовать за ним по пятам до тех пор, пока не найдут Энн, и тогда всему придет конец.

— А если серьезно, Вилли, что произошло?

Вилли улыбался. Он чувствовал себя загнанным в угол, но знал, что в конце концов что-нибудь придумает. Он всегда придумывал. Ответ должен быть невероятным, крайне шокирующим, достойным его репутации. Только так он сможет выкрутиться и в то же время сохранить свой имидж.

— Я скажу вам, ребята.

И, конечно же, он придумал. Мысль пришла к нему совершенно естественно, как благословение небес.

— Накануне отъезда я еще раз просмотрел «Ромео и Джульетту». Мисс Мур обладает незаурядным талантом, по ей не хватает той абсолютной наивности, без которой не может быть Джульетты. Я всю ночь размышлял над фильмом, и меня наконец озарило. Я нашел новую интерпретацию образа и принял важное решение.

Он мастерски выдержал паузу.

— Я решил вырезать из фильма все сцены, в которых занята мисс Мур. То же самое касается и роли Ромео. В общем, я решил переделать фильм в духе нашего времени. Сегодня Ромео был бы молодым буржуа-идеалистом, юным интеллектуалом левого толка, мечтающим о справедливости и мире. Преодолевая трудности, он наконец находит совершенство там, где только и можно найти его на этом свете — в образе прекрасной юной девушки, чистой и девственной. Вот, господа, «Ромео и Джульетта» нашего времени.

Вилли смотрел на журналистов, которые после минутного замешательства, вызванного этой потрясающей новостью, уставились на него с почтением, достойным лучшего представителя Голливуда.

— Кого вы предполагаете взять на главные роли?

— Еще не знаю. Это сложный вопрос. Ветераны испанских Интернациональных бригад слишком стары, так же, как и молодые коммунисты, истерзанные германо-советским пактом и сталинскими репрессиями. Вероятно, буду искать какого-нибудь подростка из Будапешта или Праги, отец которого был повешен. В общем, вы улавливаете идею, Фильм в духе нашего времени.

Он задумался, подняв руку с сигарой и устремив глаза в небо…

— Джульетта, или социализм с человеческим лицом, и Ромео, ее вечный поклонник.

Журналисты с минуту молчали. Потом француз задал вопрос местного значения:

— Месье Боше, собираетесь ли вы принять участие в карнавальных торжествах в Ницце?

Вилли рассмеялся.

— Я всю жизнь только этим и занимаюсь. И я счастлив, что деньги израсходованы на конфетти и танцы, а не на пушки и снаряды.

Последняя фраза должна была подчеркнуть его неопределенную репутацию человека левых взглядов.

Он смотрел на журналистов взглядом человека, полностью контролирующего ситуацию. Крошке Мур придется пережить сильнейший шок в своей жизни, и это как нельзя лучше отвечало его имиджу. Впрочем, он вовсе не собирался вырезать ее из фильма, через день-два надо будет собрать пресс-конференцию и объяснить, что это заявление было сделано смеха ради, чтобы поиронизировать над проникновением идеологии во все формы искусства.

— Как поживает клочок лазурного берега, загримированный под Вилли Боше? — произнес рядом чей-то голос.

Вилли обернулся: перед ним, держа руки в карманах черного пальто, стоял Бебдерн. В его облике было нечто от немецкого экспрессионизма, и это нечто делало его похожим на казненного еврея.

— На площади Пайон работает ярмарка, — сказал Бебдерн. — Мы могли бы пойти покататься на карусели. Вы читали сегодняшние газеты? Тысячи убитых в Корее, не меньше в Индокитае. И это только цветочки.

Маленький человечек вызвал у Вилли настоящий прилив нежности.

Он взял его за руку.

— Пойдем, милейший.

Они провели на карусели целый час, и Вилли почти удалось отвлечься и забыть об Энн, но, когда карусель останавливалась, тревожные мысли снова были тут как тут. Фотографы следовали за ними по пятам, и снимок Вилли Боше, сидящего верхом на розовой деревянной лошадке и улыбающегося своей легендарной улыбкой, спустя год появился на обложке книги, посвященной ему Стэнли Робаком. После этого они отправились в «Карессу». Ла Марн выбрал «Карессу» специально для Вилли, посчитав, что тому понравится это название. Вилли добросовестно напивался, но начинал чувствовать, что для полного успеха ему понадобится посторонняя помощь, помощь некоего всемогущего и всесильного Сопрано, тайного властелина мира, способного распознать настоящих сукиных сынов в этой огромной куче дерьма.

— Вот что я скажу, милейший, — орал он. — Гёте был обманщиком. История про Фауста — сплошное вранье. А истина заключается в том, что нет никакого дьявола, готового купить вашу душу. Нет покупателя. Нет дьявола, нет властелина мира. Есть только сволочи — самозванцы голливудского типа, окопавшиеся в Кремле и других местах. Некому покупать вашу душу, которая не стоит даже ломаного гроша. Покупатель существует только в мире Голливуда, на цветной кинопленке. Я сниму фильм на эту тему: «Обманщик Гёте» или «Правда про Фауста». Нет никакого демона-спасителя. Нельзя отправляться за такой добычей в леса детства!

Он невольно вспомнил волшебное заклинание, которому его научила мать:

— Что? — испуганно спросил Бебдерн. — Это еще что такое?

— Моя задница, — спохватившись, быстро ответил Вилли, чтобы сохранить лицо.

— Это хорошо, — удовлетворенно ответил Бебдерн.

Обход баров продолжался до полуночи, и в конце концов Вилли заметил, что где-то поменял брюки: те, что теперь на нем были, совсем не подходили ему по размеру. Всемогущий Сопрано, властелин мира, способный исполнить самые сокровенные мечты, к этому моменту так и не появился, зато им составляли компанию две потаскухи, одна из которых казалась просто красавицей, когда удавалось отличить ее от другой, и тщедушный молодой человек, которого Вилли тут же, при всех присутствующих в баре, захотел взять на роль Джульетты только для того, чтобы доказать, что между ним и Энн все было кончено. В это время Ла Марн объяснял одной из потаскух, — другой, собственно говоря, и не было, — что это хорошо известный процесс, и что есть коммунисты, которые становятся ярыми антикоммунистами, переходят на другую сторону баррикады и устраиваются на службу в ЦРУ только по причине любовных терзаний. Избавившись от девки и хилого юноши, они перешли в другое заведение, но и там все было то же самое: над головами все так же лежала крышка и они все так же варились в собственном соку. В какой бы дансинг они ни заходили, оркестранты узнавали Вилли и исполняли мелодию из его последнего фильма. В конце концов, он подошел к одному из музыкантов, схватил его за галстук и стал трясти, как соломенное чучело.