Грустная Снегурочка - Страница 6

Когда розовый туман чуть расступился, возникло встревоженное лицо мамы, потом все вокруг застыло прохладной желтоватой массой, и в ней очутилась Аоза-Снегурочка, но мой папа ударил по бутылке молотком и по стеклу побежали трещины, и появился Володька Большаков, потом наша круглая отличница Люда Боброва, и опять посыпались разноцветные звезды, а мне было жарко под колючим пледом, и белая шубка Аозы превратилась в белый халат незнакомой женщины со строгим лицом. Женщина положила руку мне на лоб и сильно нажала, так что Иванов торопливо смахнул щупальцем со лба третий глаз и щупальце превратилось в обыкновенную человеческую ладонь... Я глотал какую-то кисловатую, пахнущую лекарством жидкость, а потом и вовсе провалился в темноту, где раздражающе ярким фонарем мигала красная звезда, за которой была пустота, одна пустота и больше ничего хорошего.

Мне давали еще какие-то лекарства, делали уколы (не люблю уколов!),

и потом оказалось, что я проспал чуть ли не целую неделю. Мама, конечно, страшно перепугалась и все твердила услышанное от врачихи нелепое слово "синдром", да и папа, хоть и улыбался ободряюще, и подмигивал, но выглядел тоже не очень. Выяснилось, что в своем бреду я рассказал про Ивановых, поэтому вся фантастика была убрана из моего шкафа.

Будто в ней было дело! А вообще я думаю, это их розовый туман сыграл со мной такую штуку.

Еще день мне не позволяли вставать, хотя я чувствовал себя абсолютно здоровым, и когда мама с папой ушли на работу, принялся слоняться по квартире, заново переживая происшедшие события. Потом сидел у окна в своей комнате, смотрел на уходящее к горизонту заснеженное поле и опять чувствовал себя неуютно, как у них. И еще мне было очень грустно. Потом забежал перед школой Володька и принес вместе с другими новостями вот такую невеселую новость: позавчера Аоза сказала нашей классной, что уезжает, а вчера ее уже не было в школе. Володька ушел, а я продолжал сидеть у окна, и на подоконнике передо мной стояла бутылка с грустной Снегурочкой.

Я обнаружил ее утром в нашей лоджии. Снегурочка лежала на снегу

и была совсем-совсем печальной, и я понял, что Аоза вернула подарок и отправилась дальше, в другие спокойные края.

Володька ушел, а я сидел у окна и думал. "Эх, вы, - думал я. - Найдете уютный мирок и будете счастливы, если это можно назвать счастьем, если можно назвать счастьем такую жизнь, когда живешь и когда тебе хорошо, когда спокойно живешь, но знаешь, что где-то очень плохо, что где-то может погибнуть целый мир. Разве можно быть счастливыми, зная об этом?"

Вот так я и думал, и смотрел в окно,и мне хотелось плакать, а Снегурочка грустно смотрела на меня.

На следующий день я пошел в школу и все относились ко мне как к больному, аж зло брало. Я же был совсем здоровым, просто какой-то там тормоз у меня внутри вовремя не сработал, но ведь его наладили! Здоровым я был и злым, и мог в одиночку переиграть хоть всю команду "шестибэшников". Один - всю команду! Аозы в классе не было. Класс казался тихой-тихой пустыней. Класс находился в школе, а школа возле пустыря, а пустырь в городе, а город - на нашей Земле, и Земля показалась бы совсем маленькой, если смотреть на нее с высоты, оттуда, где вечерами бродят звезды, и, конечно, ее не разглядеть из другого мира, где совсем-совсем чужое небо, и где можно жить спокойно, наплевав на все, и сидеть вечерами на каких-нибудь инопланетных диванах и радоваться тому, как хорошо удалось спрятаться в укромном местечке. Так прячутся кошки, кидаясь в отдушины подвала под нашей девятиэтажкой, а потом осторожно глядя оттуда круглыми перепуганными глазами. Мой город стоял на моей Земле - и пошли они к черту, все эти пугливые Ивановы...

А вечером я вошел в соседний подъезд, поднялся по лестнице и остановился у стены со знакомой кривой надписью. Стена была бело-синей, безнадежно прочной и не было в ней никаких дверей. Пнул я ее от злости ботинком, стукнул кулаком, вытащил из кармана ключ от квартиры, зачеркнул надпись про ЦСКА и "Спартак" и нацарапал сверху: "Скатертью дорожка!" Потом подумал и замазал рукавом, но все равно осталось видно. Стукнул еще раз, на всякий случай, и почувствовал: сейчас зареву как девчонка. Подобрал портфель и пошел домой. И всем назло весь вечер смотрел с папой хоккей, потом разное барахло свое перебирал - много его у меня скопилось в коробке из-под телевизора, еще с первого класса, потом лег и долго не мог уснуть. Смотрел в окно и представлял, что вижу все эти близкие и далекие звезды, считал их и пускал по небу в разные стороны. На самом-то деле не видел я никаких звезд, потому что небо было сплошной темной тучей и оттуда сыпалась какая-то мелкая белая ерунда.

...Хотите верьте, хотите нет, но все же я еще надеялся. Не то чтобы думал об этом постоянно, нет, конечно, но Снегурочка-то все время стояла на подоконнике и каждое утро и каждый вечер смотрела на меня.

Когда в конце августа я вернулся из лагеря, в степи за окном уже громоздилась новая девятиэтажка и над ней занес длинный клюв высоченный подъемный кран, словно собираясь схватить и унести в далекие края.

Я вошел в свою комнату и сказал "привет" дивану и книжному шкафу, письменному столу, клюшке и ящику с барахлом. Солнце зацепилось за угол новой девятиэтажки и освещало мой пустой подоконник. Да, пустой, потому что Снегурочка исчезла. Я подошел к подоконнику и прочитал слова, написанные на листке, вырванном из тетрадки в клеточку.

"Мы возвращаемся домой".

Я, конечно, сразу узнал почерк Аозы, я ведь помнил, как она выводила мелом круглые буквы на классной доске.

"Мы возвращаемся домой".

Она оставила записку и взяла Снегурочку, которую я подарил ей в странном мире, заполненном розовым туманом.

Я сел на диван и положил записку на колени. Мне было тепло и грустно, как пишут в книгах. Я понимал Аозу и ее отца, этих пришельцев, поживших немного на моей Земле. Им было неловко опять встречаться со мной и они только на минутку заглянули сюда, возвращаясь из своего укромного местечка в неизвестной галактике, и отправились дальше. Назад, на свою неуютную родину.

Честное слово, я тоже пошел бы с ними и постарался чем-то помочь,

но где отыскать их мир? И потом, я ведь был нужен здесь, на моей Земле.

И все-таки верю, что снова увижу ту девчонку, которая когда-то стояла

у окна в пустом классе, а потом шла по нашему бесконечному пустырю.

Верю, что увижу ее, и не грустную, а смеющуюся, потому что не о чем будет грустить. Я встречу ее, и разобью бутылку, и Снегурочка тоже улыбнется, и мы сотворим навсегда весну и лето, и запретим зиму.

Нет, пусть будет и зима, но зима только для хоккея, чтобы опять громить "шестибэшников", то есть, простите, теперь уже команду седьмого-"б".

Кировоград, 1987.