Группа - Страница 6

Входит Клава. Успела переодеться, в руках пакеты.

Клава. Ну что, не опоздала я?

Хлоя. Клава, может быть, вы мне ответите, мы здесь ждем кого-то?

Рубцова(Хлое). В руки себя возьмите! (Клаве.) Оставила бы пакеты внизу. Где остальные?

Клава. Опять поехали в Мэстрэ, за новой кожей! Утром там ангору купили. Вот так, Хлора Матвеевна, учитесь, как отовариваться надо!

Хлоя. Товарищ Рубцова, объясните, почему я здесь сижу?

Клава. Действительно! Там такое красочное зрелище, такой набор красок! Ангору они даром взяли, Нина Михайловна!

Рубцова. Какие-нибудь с собой есть сувениры?

Клава. Да, я взяла в гостинице… А кожа почем тут, вы не знаете? Говорят, значительно дешевле, чем во Флоренции.

Катя. А при чем тут Флоренция?

Клава. Флоренция считается центром итальянской кожи.

Катя. Только ты этого вслух никому не говори. Я итальянцев хорошо знаю. У итальянцев центр находится там, где он в это время стоит, понимаешь, через его пупок центр проходит. В Союзе можно с итальянцами все, что угодно делать, но как только попадешь в дом, тебе итальянская свекровь задает вопрос: сколько ты простыней привезла из страны победившего раз и навсегда социализма? Начинаешь ты ей объяснять, что в Иванове наши ткачихи не взял встречных обязательств, ну как раз забыли взять, я говорю, в Иванове. Ну вот… А хазбент оказался, понимаешь, на поверку тифози. Он приходит к русской женщине после футбола, облегчает семенники и уходит на футбол. И весь день, понимаешь, надо ему готовить маджари, он хочет очень есть маджари. Я пожила в Италии чуток, пожила. Нет, уж лучше пьющий финик, понимаешь, финик, последний запойный финик, чем ихняя мама мия. Я причем, я была такая белла донна! Ну какая я тут была донна! Меня мой Марио охранял, оскалив зубы, с пеной у рта, потому что вокруг так цокали языками…

Молчание.

Клава. А что, эта «блистательная» приехала?

Катя. Приехала. Татьяна вообще никогда не опаздывает, но она раньше не выйдет. На моих раскосых сейчас утро. А здесь почти ночь. (Смотрит на часы.) Мы в каком временном поясе, девки? Как вылетели три дня назад из Калифорнии родимой, так я часы ж еще не переводила. Так… какая у нас страна? Италия. Так, нажимаем Италию… почти что на полдня вы постарели, Кэт!

Клава. Чего ж консул сказал, что приедут с мужьями, а внизу три мужика. (Кате.) Слушай, с ней три мужика! Или у них тут как, на каждую «блистательную» по трое?

Катя. Охрана тела.

Молчание.

Клава. Я не поняла.

Катя. Охрана тела.

Хлоя. Я тоже не поняла.

Катя. Рано что-то вас Султанидзе захватил. Ничего, с непривычки с нами, девушками, не такие чудеса случаются. Секретарь он ее, Татьяны — телохранитель-секретарь, остальные — гондольеры. Она две гондолы откупила до утра.

Клава. А ты кто?

Катя. А ты, откуда ты упала?

Клава. С плавбазы семьсот сорок семь.

Катя. В каких морях обретаешься?

Клава. В Ледовитых. Как вид? Никого не испугаю?

Катя. Нет! Здесь же карнавал! Ты кого изображаешь? Тут и не такое увидеть можно. Вот в Англии, например, одежду сейчас рвут, р-р-рвут, иначе, знаешь, на тебя не посмотрят. Целая там вообще идет даром, почти что так отдают, мол, бери.

Клава. Да? А где это? Ты говоришь, в Англии? А в Италии?

Рубцова. Клавдия, сядь!

Клава (Кате). Вы посольская?

Катя. Не-е-ет! Я водку пью только в шестой части света.

Рубцова. Сядь.

Клава. А она кто?

Рубцова. Не знаю.

Входит Лена. Красивая, мрачная. На ней сверкают и вспыхивают кольца, броши, серьги.

А за окном слышно, как карнавал все набирает силу.

Катя. Лена, шах недаром курево от своих жен прятал, недаром. Он не дурак, шах, он не дурак… Понимаешь, зачем он нужен тогда, да, Лен?

Лена. Слушай, куда это мы приплыли?

Катя. Я сама не могу рассечь. Татьяна сказала, заедет на пять мнут.

Лена. Опять она о чем-то с консулом договаривается.

Катя. Видишь, какая машина, честное слово! Представляешь, сколько она дел провернула за полдня. Я ж еще проснуться как следует не успела… Чего ты насупилась, Лен? Слушай, мне тоже не по себе стало. Слушай, я как портреты вождей разглядела, знаешь, как-то даже побежал холодок за ворот, да?

Молчание.

Чего ты напряглась? Не бойся! Слушай, Ленка, тебя что, шах замордовал, чего ты всего боишься? Тебя ж просто узнать нельзя. Слушай, все время забываю спросить: ты такие кольца в уши продела, чтобы тебя что, на поводке водить? Сними, не позорься! Чего ты столько золота на себя нагрузила? В Америке золото только негры носят. Татьяна аж поморщилась, когда увидела тебя в этом золоте. Я ей внушила: девочка, с консерваторским образованием, погибает на Ближнем Востоке.

Лена (сняла украшения). Довольна? Когда мы с ней поговорим?

Катя. Лен, а я не знаю. Когда до тебя очередь дойдет. Все от нее зависит. Я информацию в нее вложила.

Лена. Она не могла нас на обед взять? Сидели в вестибюле, ждали, как горничные.

Катя. Заказала бы сама, кто тебе не давал? Привыкай, тут хапок не проходит — это не Союз.

Лена. Не знаю, я бы не могла не пригласить!

Катя. Лен, она обедала с консулом в «Гранде Мурильо», обед там стоит столько, сколько месяц моего пансиона. Ты видела, в какой я здесь «Лагуне» поселилась? Я вчера съела булочку за весь день, в траттории… теперь вот ты приехала. Завтра съедим мой весь брэкфаст на двоих на целый день. Она в «Даниэле» На Сан-Марко имеет люкс… прямо в окне стоит Санта Мария де ла Салютэ, а я в пансионе «Лагуна» вижу стену.

Лена. Пусть скажет, ехать мне в Штаты или не ехать.

Катя. Знаешь, что она скажет? «Вы свободный человек, Лена».

Лена. Я рассчитываю на тебя, Катя! Мне больше вообще не у кого попросить здесь.

Катя. Лен, а разве я не встретила тебя, не делюсь последним? В свою кровать положила рядом.

Молчание.

Если ты на ее деньги рассчитываешь, то напрасно. Татьяна копейки лишней не выпустит. Она меня с собой сюда взяла, чтоб ей не скучно было, понимаешь? Ты не думай, что она не считает. Еще как считает! Она машина. Она даром не делает ни одного шага. Но я ее уважаю, потому что это личность, потому что она всем доказала! Она зубами здесь грызла, понимаешь, зубами! Она, в какую страну ни приезжает, она на том языке и говорит, понимаешь? Ей муж еще до смерти бизнес передал. Я была у нее в доме, и не один раз у нее в доме была, в Малибу — в двух шагах от океана. Но вот съехались на дину человек семьдесят к ней. Я знала: там будут стоящие люди. Я триста долларов отдала, специально камни с зубов перед этим сняла, надела костюм за полторы тысячи от Версачи и двинулась в зал. А прислуживали в этот вечер японцы, потому что она заказала в японском ресторане суши. А на дверях у нее стоит такое мексиканское мурло здоровое и требует у меня тикет при входе. Я говорю: я подруга хозяйки, ты что ж меня не узнаешь, я ж в доме бываю! Тикет, — говорит, — плиз, и всё! И не пустили меня. А она ведь видела издали, что меня не пускают, она ко мне шагу навстречу не сделала, потому что тут был имидж, тут было общество. А ведь, если меня увидят, что я к ней подхожу, они ж всё поймут, что она такая же дворняга. Ну, села я в машину. Знаешь, как ревела! Ехала вслепую, как дурра, миль сто пятьдесят, наверное, давила. Приехала в русский ресторан «Атаман», там нажралась с евреями, очнулась в чьей-то студии в Санта-Монике вся затраханная… Ну, чего ты розовеешь?