Грозовой Сумрак - Страница 3

Помню я ее в человеческом облике – гибкая, фигуристая красотка с выбеленными природой и жарким солнцем волосами. Яркие юбки вихрем взлетают с каждым движением в танце, искристая широкая улыбка не сходит с губ. Редко-редко мелькнет лунный отблеск в глазах, почудится на миг пышный волчий хвост, но люди обычно этого не замечают. Куда им, когда такая девица завидные кренделя в пляске выписывает да скачет через высокий весенний костер, не подобрав пышных волос!

– Интересует, но не так, как тебя. – Я перебирала кончиками пальцев холодные пряди волос зимней сестры, и тяжесть в груди, вызванная отгремевшей более двух веков назад историей, потихоньку отпускала. – Покорить людей нашей способностью чаровать очень просто, а я хочу их понять. Почему они сгорают в скоротечных чувствах дотла, почему рвутся на поле битвы во имя чужой, не своей цели?…

– И зачем ищут исполнения желаний среди сумеречной нечисти, ведь так? – Ильен села, внимательно глядя на меня сквозь бело-серую челку. – Это люди. Они лишены долгой жизни, но взамен наделены великой свободой воли, особенно те, кому посчастливилось родиться без дара колдовства. Может, именно поэтому они тянутся к тому, чего избегают ши-дани, но, как показала история, не чураются некоторые из фаэриэ. В стремлении показать, что и они могут то, что другим не под силу.

Мы замолчали. Холодный ветер, что гнал по небу серые дождевые облака, утих, а солнце вновь проглянуло сквозь потихоньку рассеивающуюся пелену туч. Я потянулась к изящной, сделанной из множества скрепленных друг с другом с помощью воска полых стеблей тростника флейте и поднесла ее к губам.

Чистый, нежный звук разлился над глубоким озером, заполнил собой пространство, скользнул на крыльях ветра меж хрупких стволов трепещущих осин, эхом отозвался где-то в глубине Осенней рощи. Мелодия рождалась неторопливо, степенно. Она захватывала все больше и больше, становилась все сложнее, богаче и напевней, раскрывалась постепенно, как пышный, яркий, словно обагренный кровью, георгин под осенним солнцем. Траурный цветок в память уходящему лету.

Флейта принимала мое дыхание и отдаривалась чудесной музыкой, той, что смертные иногда слышат в молчаливом осеннем лесу в гулкой, звенящей тишине. Эхо чего-то невыразимо прекрасного, но уже ушедшего. Подобно флеру духов, остающемуся после того, как вышла за дверь прекрасная женщина, навсегда запечатлевшая свой образ в глубине податливого человеческого сердца, мелодия моей флейты плыла сквозь Осеннюю рощу, принося успокоение мне и разгоняя унылые облака над озером. Только в Алгорских холмах я могла играть так – вплетая медно-золотую нить звука в канву мироздания, оставляя там свой блескучий след и где-то что-то изменяя. Слегка, самую малость – но навсегда. Эхо моей флейты достигнет поверхности, отзовется в людских землях даже весной – и осенью в лесу на малозаметном деревце появятся листья с золотыми, блестящими на солнце прожилками.

– Хорошо играешь, сестра, – вздохнула Ильен, как только отзвуки последней ноты растаяли в хрупкой осенней тишине. – А я могу только выть на луну долгими зимними ночами.

– Ты недооцениваешь свои песни или же просто напрашиваешься на похвалу. – Я улыбнулась, убирая флейту в кошель на поясе. – Ты поешь, задевая за душу, делясь лунной тоской и свирепой радостью звериной охоты, а когда дело доходит до людских баллад – тебе нет равных. И ты об этом прекрасно знаешь.

– Слышать эти слова от тебя все равно неизмеримо приятней, чем просто знать о своих скромных достоинствах.

Я рассмеялась, поднялась с поваленного бурей высохшего древесного ствола, служившего мне скамейкой, и, поманив сестру за собой, направилась в сторону своего дома.

Недаром человеческие легенды гласят, что каждый, кто вступил под своды Алгорских холмов без сопровождающего, рискует лишиться разума. Все дело в том, что все ши-дани Холма живут в одном месте, но в разном времени, и жилище в Осенней роще – тоже одно на всех, только хозяева не пересекаются без приглашения, потому что живут в разных днях. Потому и приглашение в гости у нас отличается от человеческого. Мы говорим друг другу просто: «Приходи в мое время».

Я живу в день разгара осени, который может быть таким, каким я пожелаю, но иногда Осенняя роща подкидывает мне сюрпризы, начиная с рассветом день, канувший в реку забвения за сотню лет до моего рождения, или же показывая далекое будущее. Как-то раз я обнаружила в своем времени человека, который пришел в Холмы с провожатой из летних ши-дани. Она отвлеклась на тропинке, пролегающей через туманные поля, что неразрывно связана с происходящим на поверхности, являясь якорем, не давая нашему Холму исчезнуть в потоках великой реки, слишком быстро пересекла Алую реку по белоснежному мосту, и ее гость отстал, оказался сам по себе. Я вывела мужчину наверх, но не учла, что летняя привела его из прошлого. Он очутился на своей земле спустя полвека с того дня, как увлекся златокудрой ши-дани, прячущей под длинной изумрудно-зеленой юбкой козлиные ноги, и последовал за ней в Холмы, и лишь старики в его родной деревне помнили, что вроде бы был когда-то такой человек.

Мне исправлять содеянное было поздно, летней подруге запретили на долгий срок водить к себе человеческих гостей, но наверху появилась очередная легенда о том, как можно пробыть в жилище феи всего лишь полдня, а, вернувшись домой, обнаружить, что прошло целых пятьдесят лет.

Дом в моем времени выглядел несколько иначе, чем у знакомого с юности ши-дани, живущего всего на три дня позже меня – у него в результате магии Холма дом превратился в великолепный дворец из слоновой кости, немного вычурный, поражающий искусной отделкой окон и дверей, с высокими серебряными шпилями на медных крышах башенок. Мое же жилище внешне выглядело симпатичным двухэтажным домиком из дерева и камня, почти таким же, какой можно увидеть в богатой деревне в долине у Алгорских холмов. Покатая крыша, выложенная красной черепицей, стены из серого камня, окна забраны мозаичными витражами. Простой узор на деревянной двери, над ней – серебряная подкова. Небольшой родничок тихонько шепчет свою песенку, пробиваясь из-под земли в двух шагах от корней старого дуба, шелестит листвой боярышник, растущий рядом с узорчатой деревянной беседкой, каплями крови на ветках кажутся его алые плоды.

Внутри дом кажется гораздо больше, чем снаружи, в нем тихо и просторно. Снопы золотого осеннего солнца льются сквозь витражи на окнах, разноцветными пятнами ложатся на лакированный дубовый пол, тихо поскрипывающий в такт моим шагам. В гостевой комнате стоит стол, покрытый густо вышитой крестом беленой скатертью, короткие лавки, на которые небрежно брошены шерстяные цветастые одеяльца, чуть поодаль – камин, рядом с которым плетеные кресла-качалки кажутся простоватыми, но Ильен сразу же забирается в одно из них, устраиваясь поудобнее. Моей зимней сестре этот дом нравится больше величественных дворцов, потому-то она так часто и приходит в мое время.

– Фиорэ, одолжишь мне на Бельтайн одно из своих платьев? Они гораздо больше похожи на то, что носят наверху, в отличие от моих костюмов.

Ильен приняла из моих рук позолоченный кубок с подогретым красным вином и улыбнулась. Я лишь плечами пожала, оглядывая сестру с головы до ног.

– С учетом того, что все твои наряды – это плащи да набедренные повязки…

Ильен невинно захлопала ресницами, копируя мимику человеческих девушек, и якобы стыдливо прикрыла пышную грудь серебристым волчьим хвостом. Я невольно улыбнулась – из всех ши-дани зимние больше всех походят на зверей в своем естественном облике, их тела покрывает мягчайшая шерсть, подобная меху животных, оставляя гладкими лишь ладони, ступни и лица. Они не нуждаются в одежде, но, приходя в гости, обычно прикрываются искусно расшитыми набедренными повязками, набрасывают на плечи богато украшенные плащи, мягкими складками ниспадающие до самой земли.

– Подберем тебе что-нибудь. – Я уселась в соседнее кресло, отпивая из бокала осеннее вино. Сладкое, как мед, густое и темно-красное, словно кровь из вены, оставляющее на кончике языка привкус черной смородины и спелой вишни.