Грозное лето - Страница 4

— Мне донесли, что во вверенном мне Санкт-Петербургском военном округе случилось вопиющее нарушение устава: вы соблаговолили позволить учинить свадьбу своего воспитанника в неустановленном месте, в казармах военного училища. За беспрецедентное своеволие ваше, господа генералы, я повелел вынести вам порицание.

Генерал Жилинский и Караган вытянулись в струну и лишились дара речи. Училище находилось в ведении генерального штаба и военного министерства, и великий князь никакого отношения к нему не имел, но бесцеремонным был августейший дядя царя и не признавал никаких субординаций, да к тому же терпеть не мог военного министра Сухомлинова и вот разносил его подчиненных. И генералы покорно склонили головы и не сразу подавленно произнесли:

— Виноваты, ваше императорское высочество.

— Впредь сего не случится, ваше императорское высочество.

Великий князь прошелся по огромному кабинету — высоченный, как столб, и тощий, как жердь, и спросил более миролюбиво:

— А жених кто таков?

— Молодой донской офицер, сын полковника, героя японской кампании, — с готовностью ответил генерал Караган, почувствовав: кажется, пронесет.

— С Дона? И родитель — полковник? И герой японской кампании? Сын пошел в папашу! Кто рекомендовал в училище?

— Генерал Самсонов, — ответил всегда мрачный Жилинский.

— Знал, кого рекомендовать, генерал Самсонов. А невеста кто такая?

— Дочь подполковника, тоже героя японской кампании, ваше высочество.

— Соответственная партия, — одобрительно произнес великий князь и неожиданно добавил: — Передайте молодым мои поздравления.

— Слушаюсь, — отчеканил начальник училища.

— Фамилия офицера и чин? Успехи в военных науках каковы?

— Подпоручик Орлов. Успехи с отличием, — ответил Жилинский.

— Представьте подпоручика Орлова к внеочередному производству в поручики. За отличия в военных науках определить в артиллерийскую академию без вступительного экзамена. Порицания вам, господа, не будет.

— Слушаемся, ваше императорское высочество!

— Слушаемся, ваше…

— Довольно, довольно, господа. Можете быть свободны.

Августейшим атаманом войска Донского был цесаревич Алексей.

Великий князь знал, что делал, ибо это его повеление непременно станет ведомо царю — и ему будет приятно, что своенравный дядя покровительствует подопечным наследника, донцам.

Александр и Максим Свешников, узнав, что пирушкой заинтересовался Николай Николаевич, приготовились к самому худшему: академии им не видать, а уж в аресте и сомневаться было нечего. И вдруг такая милость снизошла от грозного великого князя, что голова могла закружиться. Но голова у Александра Орлова не закружилась, а закружилось все вокруг него: друзья, преподаватели, начальство, а тут еще Жилинский добавил и, вызвав его к себе, сказал:

— Гордитесь, поручик Орлов, августейшим к вам вниманием великого князя и полагайте, что вы уже зачислены в академию. Я рад, что не ошибся в вас, и поздравляю от всей души.

Потом Александр и Надежда обвенчались в скромной церкви и устроили прием. Впрочем, прием устроила Мария, в Финляндии на загородной даче дяди, военного министра Сухомлинова, по всем правилам своего круга. С участием отпрысков видных государственных деятелей. И Александр с Надеждой прямо отсюда пошли вверх.

Александр был принят в академию без сучка и задоринки, как и повелел великий князь, а Надежда была принята в офицерский госпиталь, и началась у них новая жизнь, полная напряжения такого, что некогда было пойти в театр. Родные в письмах упрекали: пора бы подарить и внуков, Верочка вон сразу осчастливила двойней, но Александр отговаривался: успеется, жизнь только начинается, да и со службой еще не ясно, куда придется ехать и чем заниматься после академии. Собственно, чем заниматься придется — это ясно: или служить в Главном артиллерийском управлении, куда его уже пригласил Кузьмин-Караваев, его начальник, или командовать батареей, что было бы делать куда легче у себя, в Новочеркасске, где и его знают, где и он всех знает, но в Новочеркасск не было вакансий. Вакансии были в Варшавском военном округе, которым командовал теперь Жилинский, но тут произошла первая семейная сцена: Надежда решительно отказалась покидать Петербург и заявила:

— Ни в коем случае, милый муженек мой, в Варшаве нам делать нечего. И Новочеркасск — это наше прошлое. Наше будущее — Петербург. Притом не ординарное, имея в виду такое к тебе отношение начальства. Да и мне положительно нет никакого смысла покидать столичный госпиталь и менять его на ординарный лазарет Варшавы или Новочеркасска.

— Но сие от нас с тобой, дорогая, не зависит. Куда прикажут, туда и поедем служить, — возразил Орлов с легким возмущением.

— Нет, Саша, нет, милый, мне не все равно, где служить и с кем. И тебя же ожидает блестящая карьера именно в Петербурге. Подумай: сам Николай Николаевич благоволит тебе, можно ли желать лучшего? — старалась убедить его Надежда.

Александр грустно усмехнулся. Наивные эти женщины! Великий князь давно и забыл о нем, а она все еще пребывает в блаженном состоянии, как будто он зачислил ее в свою свиту.

И мягко сказал:

— Надя, не будем говорить прежде, чем все окончательно не станет на свое место. Меня еще не выпустили из академии, мне еще предстоит практикум в полевых условиях, и я предпочитаю уехать для этого в Персиановку. Что будет, если я провалюсь на первых же стрельбах, а затем — при выпуске из академии? Конец карьеры.

— Ерунда. Ты слишком образован для того, чтобы конца не последовало.

— Покорно благодарю за столь лестное мнение обо мне, дорогая, но прошу тебя: прекратим сей бесполезный разговор, право, — сказал Александр, раздражаясь все более, и жестко добавил: — Будет так, как угодно судьбе. У солдата не спрашивают, куда он намерен идти в атаку: ему приказывают идти туда, куда требуют обстоятельства.

Надежда подошла к нему, погладила его по голове, поправила пробор с левой стороны и проворковала:

— Саша, милый, я люблю тебя, но позволь мне напомнить тебе, что я не только твоя жена, но и медичка и давала клятву Гиппократа служить людям. Извини, но служить только мужу, даже любимому, это далеко не все для современной женщины вообще, а для медички — особенно. Не пытайся убедить меня в противоположном.

Александр грустно улыбнулся и произнес иронически:

— Понимаю: эмансипация, проклятый вопрос нашего бытия. Прекрасная половина рода человеческого имеет право и должна пользоваться всеми возможностями сильных. Но…

— А мой супруг не желает этого понять потому, что он — ретроград, — прервала его Надежда.

— Это — резонерство, Надя. И я этого тебе не говорил.

И Надежда оставила его в покое, прошлась по комнате — тонкая, гибкая, с гордо поднятой темно-русой головой и причудливой прической на ней — и вдруг заявила:

— Саша, милый, я никогда не предполагала, что ты можешь быть самым обыкновенным солдафоном. Прошу тебя: оставь свои шуточки и глупое подчеркивание превосходства мужчины над женщиной. Я не позволю даже любимому садиться мне на шею. Для того чтобы нам эмансипироваться вообще, следует прежде всего сделать это у себя дома, что я и делаю.

Александру надоело слушать подобное, так как это было не впервой, и он сказал довольно грубо:

— Вот что, Надежда: если ты решила так вести себя в семье и подобным образом добиваться эмансипации, ничего хорошего из нашей супружеской жизни не образуется. Эмансипируйтесь, как вам заблагорассудится, но прежде всего и ранее всего будьте нашими женами, любимыми, но никак не думскими цицеронами, в коих у нас нет недостатка.

— То есть ты хочешь сказать, что тебе не нравится такая жена? — спросила Надежда, сузив глаза так, что одни щелки от них остались — маленькие, черные, как две черточки на белом ватмане.

Александр вспылил:

— Я хочу сказать, что об этой твоей программе в кавычках тебе следовало бы сообщить мне тогда, в Смольном.

— И ты, надо полагать, взял бы свое предложение обратно?