Гроза Византии (сборник) - Страница 25

– Но какая же наша вина?

– Не знаю…

– Не может быть, чтобы ты этого не знал.

– Вероятно, вам это скажут потом. Теперь же следуйте лучше за мной по доброй воле, иначе я и вас прикажу связать.

Тон, которым были сказаны эти слова, не допускал возражений. Зоя и Анастас поняли, что о сопротивлении не может быть и речи.

Дело было сделано быстро. Не прошло и часа, как Зоя, Анастас, Ирина и Изок – все вместе были заключены в мрачном тюремном подземелье…

Михаил же, увлекшись в этот вечер обычной оргией, так и не вспомнил о своем приказе. Не в интересах Никифора или Склирены было напоминать ему об этом.

Наступил день, в который должны были происходить ристалища на ипподроме. С первыми лучами солнца весь люд Константинополя поднялся на ноги. Изо всех четырнадцати его округов народ спешил на форум, куда выходило самое большое количество ворот ипподрома. Вся жизнь столицы теперь сосредотачивалась здесь. В других местах город казался вымершим. Лавки были закрыты, рынки пусты. Во всем Константинополе, кроме форума, царила мертвая тишина.

Зато здесь был настоящий хаос звуков. Кричали, пели, свистели, и все это смешивалось в оглушительный гул, похожий на рев какого-то тысячеголового чудовища. Везде шел отчаянный спор о том, кто должен победить в этот день.

Больше никакие вопросы не волновали толпу.

– Зеленые, Зеленые, Зеленые! – кричали во всю мочь сотни человек в разных концах форума.

– Голубые! – отвечали им тысячи. – Мы за солнце. Оно нас греет и взращивает жатву, без которой ни Голубым, ни Зеленым делать нечего…

– Долой Красных! Что солнце, когда есть зимний снег, да здравствуют Белые!

– Да здравствует весна, да здравствует первая зелень!

– Долой весну! Хлеб снимают осенью, да здравствуют Голубые!

– Да здравствуют Красные!

– Держу заклад, что клячи Красных растянутся на первой стадии. Я – за Зеленых; у них не кони – ветер.

Такие крики разносились по всему форуму.

У Красных и Белых сторонников было немного. Они пребывали теперь не в почете у византийцев. Они даже не играли и политической роли, тогда как борьба Зеленых и Голубых имела именно такое значение, как мы это уже знаем. Зеленые у простого народа никогда не были любимцами. Видя в Голубых своих представителей, народ, в особенности чернь, поддерживал их, как олицетворение самого себя. Поэтому на Голубых была заключена масса закладов, правда мелких, тогда как на Зеленых всегда ставились крупные суммы.

В народе раздавались крики нетерпения. Казалось, что слишком долго не открывали ворота ипподрома. Все горели азартом. Только появление колесниц, направляющихся к ипподрому, несколько успокоило толпу.

Первыми показались Красные. Толпа встретила их хохотом, свистом, насмешками, хотя и кони Красных, и возницы были превосходны. Та же участь постигла и Белых.

– Клячи, клячи, а колесницы – бочки водовозов! – гудела толпа при их появлении.

Однако дальше хохота, криков и свиста толпа не шла в выражении своей неприязни к малочисленным партиям.

Белые и Красные проследовали на ипподром, не обращая на толпу ни малейшего внимания. Они так привыкли ко всему происходившему, что эти сцены не представляли для них ничего нового.

Зеленые зато встречены были громкими криками одобрения. Хотя у них в толпе было не так много сторонников, как у Голубых, все-таки они пользовались уважением. Колесницы Зеленых гордо проследовали на ипподром, но, когда они скрылись, все на форуме стали оглядываться, как будто ожидая еще кого-то.

– Где же Голубые? Отчего их нет? – послышалось со всех сторон.

– Может быть, они уже на ипподроме?

– Когда же они успели попасть туда?

– Видел ли их кто?

Оказалось, что Голубых ни накануне, ни в этот день решительно никто в Константинополе не видел.

Толпа встревожилась:

– Где же они? Может быть, их не будет…

– Они должны быть! А то они разорят половину Константинополя. Что будет тогда с нами?

Но как раз в это время отворили ворота на ипподром. Толпа забыла на время свои страхи и живой волной хлынула вперед, стараясь поскорее занять места.

В один миг ипподром весь был заполнен народом.

Толпа шумела, кричала, ревела, требуя начала ристалища, но его нельзя было начать, пока император не займет своего места.

Между тем одна только его ложа оставалась пустою.

Вся знать Византии уже была налицо.

Сенаторы, великий логофет, подчиненные ему логофеты, эпарх и префект, драгоманы, великий герцог, великий друкирий, со своими свитами каждый, заняли отдельные ложи. Среди них видны были куропалаты, провестиары и протостраторы. Великий эпарх, в кольце варягов, и протоспафарий с телохранителями императора тесным кольцом окружили убранную золотом и серебром ложу, которую должен был занять сам порфирогенет.

Но вот со всех сторон понеслись громкие, восторженные крики.

Это византийский народ приветствовал своего повелителя…

Михаила несли на носилках. Он был одет с чисто восточной роскошью. Мантия из багряницы красивыми складками окутывала его. Из-под нее видны были только пурпуровые полусапожки с перевязями. На голове Порфирогенета красовалась корона в форме пирамиды, образуемой четырьмя золотыми дугами. Она вся была усыпана жемчугом и драгоценными камеями. На том месте, где дуги сходились, вдет был золотой крест, от которого по нижнему ободку спускались сплошные нити жемчуга.

Рядом с Порфирогенетом народ увидел женщину замечательной красоты. Она не была императрица, это видно было по отсутствию на ее голове короны. Тем не менее все в Константинополе знали, кто она. Это была красавица Ингерина, новая подруга Михаила Порфирогенета.

Рядом с носилками шел македонянин Василий. Он был один около императора и его подруги, и сразу всем стало ясно, что этот, так недавно никому еще не известный, человек, теперь – новый временщик, новый вершитель судеб Византии и ее народа.

Михаил был в обычном для него состоянии похмелья и лениво поводил мутными глазами направо и налево, ожидая, когда толпа перестанет кричать и успокоится.

Но вот наконец все стихло, и император подал знак к началу ристалищ.

Первыми выступили Красные и Белые, за ними из конюшен ипподрома показались колесницы Зеленых.

Колесницы стали выравниваться.

Голубых не было…

Толпа ожидала всего, но только не этого. Где Голубые? Что с ними случилось? Отчего они не вышли? С кем будут состязаться Зеленые? Неужели с этими жалкими Красными и Белыми… ведь тогда пропадет весь интерес состязания.

На мгновение толпа занялась новым вопросом, что случилось с Голубыми. Никто не мог объяснить этого, и теперь заговорило любопытство.

– Голубых, Голубых! – ревела толпа.

Напрасно, в надежде отвлечь внимание бесновавшегося народа, пущены были колесницы трех партий – на них никто не обращал внимания. Теперь уже приверженцы всех без различия партий требовали Голубых, все хотели знать, что случилось.

Как раз в это время, когда напряжение достигло высшей степени, несколько византийцев, разукрашенных голубыми цветами, перескочили барьер, отделявший арену от мест для зрителей, и знаками потребовали, чтобы толпа смолкла и дала им возможность говорить.

В этих людях все тотчас же узнали наиболее видных представителей партии Голубых, но все также были удивлены, что между ними не было их вождя Анастаса.

Разом все стихло. На ипподроме после оглушительного шума и рева наступила мертвая тишина.

– Народ константинопольский, – изо всех сил закричал один из Голубых, – ты желаешь знать, почему мы не вышли на состязание? Так это?

– Так, так, говори! – как один человек, отвечала толпа.

– Я готов тебе сказать это, но только с позволения нашего великого императора.

Михаил и сам был заинтересован, почему Голубые не явились на ристалище. Он повернул голову к говорившему и сделал утвердительный жест.