Гроссмейстерский балл - Страница 47

Барабанщик и зурнач играли неистово.

— Вера! Инга! — выкрикнул Манукян.

Девушки отодвинули столик на черных ножках и закружились возле пылающего Манукяна. Парни повскакали с тахты… Гопак, барыня и лезгинка. Кто-то остервенело стучит по табурету. Борский колотит вилкой по графину. Нет начальства, нет подчиненных. Есть Жора, Шура, Вера, Инга… Филиппу казалось, что он всех знает десять, двадцать, тысячу лет.

Стас уперся подбородком о ладонь и наблюдал, чуть прикрыв глаза. Забылся и стал выкрикивать:

— Асса, асса!..

Музыка так же резко оборвалась, как и возникла. Все тяжело дышали. Бобины продолжали крутиться. Удобная штука — магнитофон! Мелодия за мелодией. Медленный вальс. Или танго. Стас не понял. Он подошел к Вере. Пригласил ее.

— Что вы танцуете? — проговорила Вера.

— Танго. Пусть танго, — ответил Стас. Ему хотелось знать, о чем разговаривают Борский и Филипп.

— Джаз — это искусство. А дилетанты превратили его в увеселение, — говорил Борский.

Филипп кивал.

Вера смотрела на Борского и улыбалась.

— Придет весна, поедем, Верочка, в Сухуми, — напевал Стас.

Это сбивало Веру. Она и так едва следила за мелодией.

Борский взглянул на Стаса и продолжал разговор:

— Утесов, Рознер — это не то. У них джаз по составу оркестра, а не как вид музыкального искусства…

Стас и Вера топтались рядом с Борским.

— Вера, плюньте на этих пижонов. Поехали в Ленинград, Верочка, — говорил Стас. — «Там будем кушать мы урюк, рахат-лукум»… Есть такая песенка, Верочка. Плюньте на них…

Борский сжал руку Стаса выше локтя. Чуть прикрытые хмельные глаза Стаса на уровне глаз Борского. Они одного роста.

— Ты пьян. Иначе я б тебе набил морду. — Тощий Борский кажется раза в два моложе Стаса.

— Мне?! — изумился Стас, рывком освободил руку и повернулся к Вере.

— Вы мне противны. — Вера отошла к девушкам.

Стас растерялся. Филипп хотел что-то сказать. Но не успел. Стас вышел из комнаты.

Черное-черное небо усеяли звезды. Луна огромная и сытая. Если приглядеться, луна лениво сгоняет звезды в тайгу. И многие уже сидят на верхушках лиственниц. Как птицы на проводах. Деревянные дома высвечены мутными пятнами. Тихо.

Стас сел на ступеньку. В сознании смутно всплывали чьи-то лица, голоса. Он сжал ладонями виски.

У дома стоял олень. С роскошными рогами. Под самым окном, где гремел магнитофон. Олень слушал музыку.

— Олешка, олешка, — проговорил Стас.

Олень насторожился. Стас вернулся в комнату и вывалил в карман пиджака сахар из вазочки.

Когда он снова вышел на крыльцо, оленя не было.

— Где же ты?! — крикнул Стас и, заплетаясь вялыми ногами, спустился с крыльца, держа в руке сахар.

Неожиданно из темноты появились рога. Стас поманил оленя сахаром. Олень вытянул мягкие губы.

Стас играл с оленем. Олень удирал от него и возвращался. Временами Стасу казалось, что олень качается и даже взлетает. Стас не мог понять, куда он зашел.

Вдруг он услышал треск. Тяжело проковылял несколько шагов и едва различил рогатую башку, торчавшую из ямы. Ноги Стаса скользили по какой-то фанере.

— Допрыгался?! — крикнул Стас, увидев испуганные оленьи глаза.

Он присел у ямы. Чертовски хочется спать. Если немного вздремнуть. Только немного.

Олень захрипел. Ему не терпелось выбраться. Стас приоткрыл слипающиеся глаза и похлопал ладонью по фанере. Как дрессировщик.

— Алле! Алле! Ну!

Олень дернул головой. Стас ухватил его за рога и потянул. Неожиданно олень рванулся и вскинул передние ноги. Стас не успел отпустить рога и свалился в яму. Обожгло ледяным холодом! В яме была вода.

— Ах ты, стервец поганый! — Стас бил оленя по спине. Под ногами скользили какие-то круглые предметы. Брюки намокли до колен. Стас принялся выпихивать оленя из ямы. Кругляши, что скрывала вода, служили отличной опорой. Олень ошалело крутился, окатывая Стаса брызгами… Наконец он выскочил из ямы. Следом вылез Стас. Ледяной холод выбивал хмель. Надо бежать за оленем. Он выведет к поселку…

Борский включил магнитофон с записью утренней зарядки. На всю мощность.

— Ты будешь ждать этого алкоголика? — спросил он Филиппа.

Филипп не ответил. Он ходил вокруг стола, согнув руки в локтях, и с шумом вдыхал через нос и выдыхал через рот.

Борский оделся и вышел. Стас не просыпался. Филипп решил подождать минут тридцать. Все-таки Стас вчера здорово поддал. Вернулся мокрый, окоченевший…

Пожилая женщина закончила мыть пол в соседней комнате и появилась в дверях с ведром. В руках у нее была латунная трубка, похожая на авторучку.

— Пиджак забрызганный бросили. Я хотела его развесить, да из кармана эта штука и вывалилась.

Филипп взял трубку. Дозиметр.

— Саша тоже неаккуратный, — продолжала женщина. Филипп навел дозиметр на окно. Чтобы высветилась шкала. — Я говорю ему: Сашенька, ты у себя дома, в столице, тоже так все разбрасываешь? — Женщина замолчала. Ее встревожило лицо Филиппа.

— Что, разбила чего?! Я ведь не виновата…

Слова женщины едва доносились до сознания Филиппа. Сашенька? Кто это — Сашенька? Ах да, ведь так зовут Борского. Филипп встряхнул дозиметр. Очень сильно. Так встряхивают градусник. Филипп посмотрел в окуляр. Цифра «ноль» стояла в левом конце шкалы. Индикаторная нить зашкалила вправо. За цифру «пятьдесят». Это значит… Это значит — дозиметр зафиксировал дозу облучения свыше пятидесяти рентген… Но сколько именно?!

Филипп достал из кармана свой дозиметр. Индикаторная стрелка стояла в левом конце шкалы, рассекая цифру «ноль». Стас схватил дозу. Но где?! Ведь они все время вместе! Филипп выскочил из дома и побежал в контору.

Манукян и Борский сидели в камералке, рассматривали карту изогам. В соседней комнате насвистывал приемник. Вальс. Свист. Мужской голос. Свист. Позывные. Эфир прострочен пунктиром.

— Что там, кино? — недовольно произнес Манукян, когда Филипп протянул ему дозиметр, — Не мешай. Видишь, люди работают.

Филипп не закончил и первой фразы, как Манукян выхватил дозиметр и впился черным глазом в окуляр.

— Ничего не вижу!

— На окно наведите. Надо осветить шкалу, — подсказал Филипп.

— Теперь вижу. — Манукян передал дозиметр Борскому и взял второй.

— Так вот, тот, что показывает «ноль», — мой; другой — Стаса, — проговорил Филипп.

Манукян хрипло и непонятно выругался.

— Сколько же действительно он схватил? — спросил Борский.

Манукян постучал в стенку. Пунктир оборвался. На пороге появился радист Костя.

— Срочно вызови Нюрбу. Пусть высылают самолет, — проговорил Манукян. — И дозиметристов.

— Ясно! — ответил Костя. — Целую. Манукян?!

— Никаких «целую»! Что за манеру взяли?

Костя смотрел на начальника и ничего не понимал.

— Ну, тогда самолет будет немедленно. Поймут, что у нас ЧП.

Через секунду из-за стенки донесся голос Кости:

— «Тайга», «Тайга». Я «Алмаз». Отвечайте! Перехожу на прием!

…Когда Филипп вернулся домой, Стас лежал на тахте и рассматривал яркий журнал. На обложке негр, прикрыв в экстазе глаза, играл на трубе.

— Не верится, что завтра наконец-то смотаемся отсюда, — сказал Стас.

— Где ты был вчера вечером? — спросил Филипп.

— Не знаю. Я давно не был таким пьяным. Помню только, вытаскивал оленя из ямы. — Стас перевернул страницу. — Ты по-английски петришь?

— Из какой ямы?

— Понятия не имею. Все как в тумане.

— Из ямы с контейнерами?

Стас снова перевернул страницу. Еще одну. В памяти возникли странные кругляши на дне ямы.

— Не думаю. В яме была вода.

— Талая вода. Днем еще довольно жарко…

Стас положил журнал и повернулся к Филиппу.

— Что это тебя так заинтересовало?

— Ты схватил дозу.

— Психуешь? — Стас вновь принялся рассматривать журнал.

— Уборщица мне отдала дозиметр. Он выпал из кармана твоего пиджака.

Филипп показал латунную трубку и протянул ее Стасу. Тот не взял.