Гром справа (Гром небесный) - Страница 8

«Я так поняла, что она занята. Мне сестра сказала вместо нее».

«Ничего и не сестра, — заявила монахиня тоном, который как минимум можно было назвать мирским. — Она не член нашего ордена и никогда не будет, пока матушка имеет какое-то влияние, это точно».

Она встретила удивленный взгляд Дженнифер и улыбнулась, как смущенный старый гном. «Может быть, меня приземляют плоды земные. Пусть меня наказывают за это, но я всего навсего человек, а на ее милость нужно огромное терпение. Сестра Мария-Луиза присматривает за плодами земными! — Она так смешно передразнила испанку, что Дженнифер, вопреки настроению, не смогла сдержать улыбки. — Святая дева, а она-то что делает в своих шелковых платьях и мантильях, с кольцами на пальцах? — Она подняла растение и ловко посадила его на место. — Не ее дело встречаться с тобой и так тебя расстраивать. Есть разные способы сообщать людям плохие новости, и сразу видно, что она для этого не подходит. Не буду отрицать, что она хорошо здесь всем командует, но она не должна пытаться делать за матушку ее дела, как и все остальное! Я говорила это раньше и скажу еще! А, я заставила тебя улыбаться, девочка. За это мне многое простится».

Как только про это было сказано, стало очевидным — богатое черное платье испанки приобрело монастырский вид только на этом фоне и с добавлением креста и четок. Это была вовсе не ряса монахини, а копия, причем намеренная, платья какой-то благочестивой средневековой леди. Не удивительно, что все казалось неправильным. Дженнифер смотрела на грубую рясу сестры Луизы, хлопчатобумажное покрывало и белое обрамление жизнерадостного старого лица. Крест на груди сестры Луизы сделан из серебра, на испачканной землей руке — простое серебряное кольцо ее духовного обручения. Ряса приподнялась, когда она вставала, и показались грубые черные чулки и довольно-таки изношенные ботинки.

Монахиня продолжала вполне счастливым голосом: «Да, донья Франциска хорошо ведет хозяйство, у нее есть голова на плечах и она умеет себя вести. И она еще учит. Да, к чему бы она не приложила руку, она все делает хорошо, это уж точно, только вот, если бы она занималась только собственными делами… — Но тут сестра Луиза несколько запоздало взяла себя в руки и продолжила, стараясь прекратить жизнерадостное злословие, говорить прилично и солидно. — Она пришла сюда во время испанских событий, уже много лет назад. Ее семья занимала хорошее положение, древняя, как горы, и очень богатая, как я поняла, почти королевская. У нее имя длиннее рук, de что-то el кое-что у что-то там еще, ну ты знаешь эту чушь. Ну вот, с ними случилась беда, и они потеряли все. Никогда не слышала, как все это произошло, она не особенно со мной разговаривает, но она уехала из Испании каким-то темным способом прямо сюда. Матушка много лет назад знала ее родственников, семья доньи Франциски оказывала нашему ордену много благодеяний много лет назад. Может быть, поэтому матушка разрешила ей остаться, хотя никогда не разрешала принять постриг. А она ужасно хочет сделать это с самого дня своего появления».

Дженнифер, заинтересованная вопреки всему, спросила: «И за все это время она, как это называется? Не приняла сан?»

«Исповедовалась. — Сестра Луиза совершенно не по-монастырски хихикнула. — А сан не приняла. Это очень чудно, и, конечно, не знаю, правильно это или нет, но все говорят, — она быстро осмотрелась, как профессиональная сплетница, — все говорят, что матушка об этом и слышать не хочет, хотя разрешает ей управлять делами, она казначей и очень хорошая учительница. Нет, говорит, у нее призвания. По крайней мере, так передают».

Дженнифер, вспоминая ощущение пламенной личности, которое прорывалось через патрицианскую маску и прикрытые глаза, подумала, что может понять, почему мать-настоятельница упорно запрещает испанке принимать участие в таких делах, как ее собственное. И неестественный эффект костюма испанки, может быть, тоже намеренный? Вот что удивляло, так это настойчивое желание такой женщины находиться в таком маленьком изолированном месте. Но, возможно, это объясняли какие-то семейные связи… Дженнифер неожиданно вспомнила, что несколько раз называла донью Франциску сестрой, а та ничуть не возражала.

Сестра Луиза наблюдала за девушкой умными голубыми глазами. «Думаешь, что я противная старая сплетница, а, может, я и есть. Но, если моя болтовня отвлекает тебя от бед, от нее больше пользы, чем вреда. Лучше стало, роза моя?»

«Да, спасибо, сестра. Честно, я вообще-то не совсем еще в это поверила. Не слишком легко поверить, что Джиллиан… В смысле, ведь все по-другому, когда видишь это сама, правда?»

«Знаю. Донья Франциска рассказала тебе об этом, да?»

«Между прочим, она рассказала очень мало. Или я была в таком состоянии, что ничего не усвоила. Знаю, что была катастрофа, и кузина появилась тут во время урагана, заболела и умерла».

«Да, дорогая. — Грубая рука непроизвольно двинулась к серебряному кресту. — В ту ночь был ужасный ураган. Эта местность не зря называется долиной Ураганов. — Она любопытно посмотрела на Дженнифер. — Ты англичанка?»

«Да».

«А кузина — француженка?»

«Она тоже была англичанкой».

Монахиня откровенно удивилась. «Англичанка? Но она говорила…»

«Да. Она говорила, как француженка. Ее мама была француженкой, видите ли, и замуж она вышла за француза. Но отец был англичанином, и она родилась на севере Англии».

«Понятно, — монахиня кивнула. — Но все равно странно, что она про это не говорила, даже про своего мужа».

«Он умер довольно давно».

«Понятно. Но ты… Она знала, что ты сюда собираешься?»

«Да, конечно. Сама написала и позвала меня. Рекомендовала отель в Гаварни и сказала, что узнает, не смогу ли я поселиться ненадолго здесь, в монастыре».

«Тогда уж точно, — сказала сестра Луиза, — это очень странно, что она про тебя никому не говорила».

«Я тоже так сначала подумала. Но, конечно, если у нее была лихорадка и высокая температура, она вряд ли вспомнила бы…»

«Да, конечно. Но часто она была в сознании. Вот почему так странно…»

Дженнифер резко выпрямилась и уставилась на монахиню. «Вы хотите сказать, что у нее не все время было лихорадочное состояние?»

«Конечно, нет. Ты знаешь, как это бывает. Период лихорадки сменяется периодом, когда разум пациента совершенно ясен. Слабость, но здравый рассудок. У нее бывали такие моменты, насколько я знаю».

«Но донья Франциска дала понять, что Джиллиан, моя кузина, все время была в лихорадке и не имела возможности меня вспомнить!»

Плечи сестры Луизы поднялись вверх уж совсем не по-монашески. «Ну, я-то тебе больше ничего не могу сказать, девочка. Сама я не видела твою кузину, а поняла так от Челесты…» «Челесты?..»

«Это одна из сирот, самая старшая, милая девочка. За твоей кузиной ухаживала она и донья Франциска». «Донья Франциска этим занималась?» «Это точно. Она это умеет. Именно она ее впустила и настояла, что будет сама за ней присматривать с помощью Челесты. У нас маленькое сообщество. Хотя у доньи Франциски не отнимешь темперамента, и свой испанский нос она высоко задирает, она хорошо врачует болезни. Знаю это на собственном опыте — у меня ревматизм каждую зиму, и она очень помогла».

«И Челеста сказала, что у кузины были эти периоды ясности?»

«Не помню, говорила ли она это прямо такими словами, но так я ее поняла. На самом деле, поэтому-то я и сажаю тут эти цветы, знаешь, как они называются, девочка?»

«Нет. А как?»

«Горечавка. Это веселенькие цветочки. Весной земля на могиле будет вся голубая».

Дженнифер вытаращила глаза. «Но…»

«Да, горечавка цветет сейчас в горах, знаю. Посмотри, вот несколько в вазе. Но я сажаю весенние. Сама их выкопала, чтобы у нее была горечавка весной. Знаешь, ей понравился цвет. Челеста сказала. Вот из этого я и поняла, что твоя кузина могла говорить хоть немного. Она сказала Челесте, что это ее любимые цветы. Вряд ли говорила бы про это в лихорадке, как ты думаешь?»