Гризли - Страница 7

Отступить от этого правила ему пришлось лишь однажды. Год назад он с позором изгнал отсюда одну форменную Ксантиппу.[19] Эта медведица упорно старалась внушить ему, что никакой он не хозяин здесь. Гризли для поддержания своего, мужского достоинства пришлось задать ей основательную взбучку. Она удирала из его царства со всех ног, и трое злых медвежат неслись за ней, подпрыгивая, как черные игрушечные шары, надутые воздухом.

Рассказать об этом следовало, так как иначе читателю будет непонятно то внезапное раздражение, которое охватило Тэра, когда он, огибая кучу валунов, почувствовал этот теплый и, главное, так хорошо знакомый ему запах. Остановившись, он повернул голову и негромко проворчал какое-то свое медвежье ругательство.

В шести футах от него находился медвежонок, один-одинешенек. Раболепно распростершись на белом песке, извиваясь и дрожа, он не знал, друг перед ним или враг. Ему было не больше трех месяцев. Он был еще слишком мал, чтобы странствовать одному, без матери. Острая рыжая мордочка и белое пятно на грудке свидетельствовали о его принадлежности к семейству черных медведей, а, не к гризли. Всем своим видом он старался дать понять: „Я потерялся… Не знаю, то ли заблудился, то ли меня украли… Я голоден, и мне в пятку попала игла дикобраза“. Но Тэр, не обращая на это никакого внимания, снова сердито заворчал и принялся осматривать скалы, отыскивая мать.

Ее нигде не было видно. Не слышно было и ее запаха. Поэтому гризли снова повернул свою огромную голову к медвежонку.

Мусква — так назвали бы его индейцы — подполз на своем животике на фут или два поближе и ответил Тэру, дружелюбно изогнувшись в знак приветствия. Потом прополз еще полфута. Раздалось ворчание. „Ни шагу дальше, — говорило оно достаточно ясно, — а то полетишь у меня вверх тормашками!" И Мусква понял и замер на месте, прижавшись к земле.

Тэр еще раз огляделся кругом. Когда же глаза его снова обратились к Мускве, то между ними оставалось уже меньше трех футов. Мусква смущенно ерзал по песку и жалобно хныкал. Тэр замахнулся правой лапой. „Еще один дюйм, и ты у меня получишь!“— проворчал он. Мусква весь изогнулся и задрожал. Облизнул губы красным язычком, сделав это отчасти с перепугу, а отчасти взывая к милосердию Тэра, и, несмотря на занесенную над ним лапу, подполз к гризли еще дюйма на три. Тэр еще раз проворчал что-то себе под нос, но уже потише. Тяжелая лапа опустилась на песок.

В третий раз он огляделся, потянул носом и снова заворчал. Каждый старый, закоренелый холостяк безусловно понял бы, что он хочет сказать. „Да куда же, в самом деле, запропастилась мать этого малыша?“— говорило его ворчание.

Но вот что случилось дальше.

Мусква подполз к раненой ноге Тэра, приподнялся, почувствовал запах незажившей раны и осторожно лизнул ее; язычок его был как бархатный. И, пока медвежонок зализывал его рану, Тэр стоял, не шевелясь и не издавая ни звука. А потом опустил свою огромную голову и обнюхал этот мягкий дружелюбный комочек. Мусква жалобно захныкал, как это делают все оставшиеся без матери дети. Тэр снова заворчал, но уже не сердито. Теперь это уже не было угрозой. Своим огромным горячим языком гризли лизнул медвежонка в мордочку.

„Ну ладно, пошли“, — сказал он, снова пускаясь на север. И за ним по пятам последовал оставшийся без матери маленький медвежонок с рыжей мордочкой.

Ручей, вдоль которого шел Тэр, был притоком Бэбин и брал свое начало неподалеку от Скины. Идя к его истокам, гризли забирался все выше. Местность становилась суровой и дикой. Когда ему на пути попался черный медвежонок Мусква, Тэр успел уйти уже миль на семь-восемь от верхней гряды Великого Водораздела.

Склоны гор отсюда выглядели уже иначе. Они были сплошь изрезаны узкими темными расщелинами. Во всех направлениях громоздились огромные массивы скал, зубчатые утесы, крутые сланцевые оползни. Ручей стал бурливым, и идти по нему было все труднее.

Тэр вступал в одну из своих горных цитаделей. Стоит захотеть, и сотни потаенных убежищ открыты для него в этих диких скалах. Здесь он в любое время убьет для себя крупного зверя, и человеческому запаху никогда не добраться сюда.

Оставив позади скалы, в которых он нежданно-негаданно обрел Мускву, Тэр уже полчаса продолжал все так же неуклюже взбираться вверх, казалось, совершенно забыв об увязавшемся за ним медвежонке. Однако он слышал, как тот идет сзади, и чувствовал его запах. А Мускве в это время приходилось туго. Пухлое тельце и толстые лапы еще не привыкли к такого рода путешествиям. Но это был отважный малыш, и только дважды за эти полчаса принимался он скулить: один раз, когда чуть не полетел со скалы в ручей, другой — когда слишком сильно наступил на лапу, в которой сидела игла дикобраза.

Наконец Тэр оставил ручей, свернул в одно из глубоких ущелий и шел по нему, пока не выбрался на небольшое плато посредине широкого горного склона. Отыскал здесь скалу на солнечной стороне заросшего травой холма, остановился. Может быть, детская дружба маленького Мусквы, ласка мягкого красного язычка, пришедшаяся так кстати, а может, и стойкость медвежонка в пути затронули наконец чувствительную струнку в сердце огромного зверя, и он сжалился над малышом. Во всяком случае, старательно исследовав воздух, Тэр растянулся на земле у скалы. И, пока он первым не сделал этого, маленький медвежонок с рыжей мордочкой и не подумал ложиться. Зато стоило только Мускве лечь, он почувствовал такую смертельную усталость, что уже через три минуты спал как убитый.

Еще дважды среди дня принятые лекарства оказали на Тэра свое действие, и вот ему захотелось есть. Этот голод нельзя было утолить муравьями да гусеницами. Даже гоферы и сурки и то не годились. К тому же он, вероятно, догадывался, что и маленький Мусква совсем умирает от голода. Медвежонок уже не раз открывал глаза и все еще лежал, нежась на солнышке, когда Тэр окончательно решил, что ему делать дальше.

Было три часа дня. А в июне и в июле в долинах северных гор в это время особенно тихо и сонно. Сурки уже успели насвистеться в полное удовольствие и распростерлись на освещенных солнцем скалах. Орлы над вершинами гор превратились в точки. Ястребы, уже набив зоб мясом, попрятались в лесу. Горные козлы и бараны залегли где-то высоко в горах, чуть ли не под самым небом. И вряд ли сейчас поблизости было хоть одно животное, которое бы еще не наелось до отвала и не спряталось. Горным охотникам хорошо известно, что в этот час отдыха разыскать медведя, а особенно плотоядного, очень трудно. Пришлось бы, не жалея сил, обрыскать вдоль и поперек все горные склоны и прогалины между лесными чащами.

Для Тэра этот час был самым благоприятным. Инстинкт подсказывал, что, пока все звери сыты и спят, передвигаться можно с меньшими предосторожностями, чем обычно. Сейчас было проще выследить добычу и подстеречь ее.

От случая к случаю ему и раньше доводилось убить козу или барана, а то и карибу среди бела дня, потому что в беге на близкие расстояния он не только обгонял горную козу или барана, но не уступал и карибу. И все-таки охотился он обычно на закате или в сумерках.

С громким „ууф“, которое мгновенно разбудило Мускву, гризли поднялся на ноги. Медвежонок вскочил, моргая глазами, посмотрел на Тэра, на солнце и отряхнулся. Тэр покосился на этот черно-рыжий клубок без особого удовольствия. После наступившего облегчения душа его жаждала сочного, кровяного мяса, так же как здоровому голодному мужчине подавай хороший кусок филе, а не какие-нибудь там разносолы или салат с майонезом. Но как тут загонишь карибу, когда под ногами путается чуть ли не умирающий от голода, но такой непоседливый медвежонок? Тэр призадумался. Мусква, казалось, сам понял все и тут же разрешил сомнения. Он забежал на дюжину ярдов перед Тэром, остановился и задорно оглянулся на него. Маленькие уши уставились вперед. У медвежонка был вид мальчишки, который старается убедить отца в том, что он уже подрос для того, чтобы его наконец-то взяли охотиться на зайца. Издав еще раз свое „ууф“, Тэр одним прыжком догнал Мускву и поддал ему лапой так, что тот кувырком отлетел от него на дюжину футов назад. Это было своего рода нравоучение, смысл которого был ясен без слов: „Знай свое место, если хочешь охотиться со мной!“