Гризли - Страница 30

Некоторое время он сидел так и грустно всхлипывал. Но не делал дальше ни шагу. Медвежонок не сомневался, что друг, которого он уже успел полюбить, скоро вернется. Он всегда возвращался и еще ни разу не обманул ожиданий медвежонка. Затем Мусква пустился на поиски клейтонии и кандыка, стараясь при этом не отходить очень далеко от места, где проходила экспедиция.

Весь этот день он провел в лугах, заросших цветами, у подножия склона. Светило солнце, было очень приятно. И он отыскал здесь немало столь милых его сердцу луковиц. Медвежонок рылся в земле и наелся досыта. Днем он соснул.

Но, когда солнце стало садиться и тяжелые тени гор надвинулись на долину, погрузив ее в темноту, ему стало страшно. Что там ни говори, а ведь он был еще всего-навсего медвежонком в самом младенческом возрасте и до сих пор только одну ужасную ночь — ночь после гибели матери — провел один. Тэр заменил ему мать, а потом Ленгдон — Тэра, и до сегодняшней ночи ему еще не привелось по-настоящему почувствовать одиночество.

Он забился в чащу боярышника неподалеку от следа, оставленного экспедицией, и все ждал, настороженно прислушиваясь и принюхиваясь. Ярко засверкали звезды, но сегодня их красота не могла выманить медвежонка из его укрытия; И только на рассвете он, осторожно крадучись, выбрался из своего убежища.

Солнце снова приободрило его и сделало смелей, и он побрел обратно, через долину. Запах, оставленный прошедшими здесь накануне лошадьми, становился Все слабей и слабей и вот наконец совершенно исчез. Этот день Мусква питался травой и несколькими корешками кандыка.

Ночь застала его на вершине склона, по которому экспедиция проходила из долины, где побывали Тэр и Исквау. Медвежонок устал, живот у него подвело от голода, и в довершение всего он окончательно заблудился. Эту ночь он проспал в дупле поваленного дерева.

На следующий день отправился дальше и много еще дней и ночей бродил по долине в полном одиночестве. Он прошел неподалеку от озерца, возле которого они с Тэром повстречали старого гризли, с жадностью обнюхал рыбные кости и горестно всхлипнул.

Проходил он и по берегу глубокого, темного озера. Снова довелось ему увидеть птиц, пролетающих, как тени, в лесном сумраке. Проходил по плотине, построенной бобрами. А две ночи проспал по соседству с запрудой, образованной упавшими деревьями на том самом месте, откуда не так давно он следил за Тэром, который ловил рыбу. Он уже почти забыл Ленгдона, думал больше о Тэре и вспоминал о матери. Так, как сейчас он скучал по ним, он никогда не скучал по человеку. Дикая натура Мусквы взяла свое.

Только в начале августа очутился он у края долины и перевалил через тот самый склон, на котором Тэр впервые услышал гром ружей белых людей и где впервые пули ужалили его. Медвежонку частенько приходилось укладываться спать на пустой желудок, но за эти две недели он заметно вырос и уже не боялся темноты.

Мусква прошел по глубокому, не знающему солнечного света каньону, который начинался выше грязевой лечебницы Тэра. И так как отсюда можно было выбраться только одним путем, то он наконец очутился наверху, у выхода из ущелья, через которое когда-то прошел, раненый Тэр, а следом за ним его преследователи: Брюс и Ленгдон. Но вот и родные места, его дом: внизу распростерлась вторая долина.

Само собой разумеется, медвежонок не узнал ее. Все, что он здесь видел, было совершенно незнакомо ему. Но долина была так прекрасна, полна такого изобилия и столько в ней было солнечного света, что медвежонок не спешил выбираться из нее.

Ему попадались целые заросли клейтониэд и кандыка. А на третий день своего пребывания в долине он впервые самостоятельно убил живую дичь.

Мусква чуть не наступал на маленького, не больше красной белки, сурчонка. Зверек не успел удрать, и медвежонок схватил его. Попировал Мусква на этот раз на славу.

Только еще через неделю прошел он по пойме ручья возле того самого склона, на котором погибла его мать. И если бы он поднялся на вершину склона и прошел по его гребню, то увидел бы ее кости, дочиста обглоданные зверьем и птицами.

Еще через неделю медвежонок оказался на небольшом выпасе, где Тэр задрал сначала карибу, а потом черного медведя.

Теперь-то Мусква понял, что он дома!

Дня два не отходил он от этой арены былого сражения и пира дальше чем на двести ярдов. И день и ночь медвежонок ждал появления Тэра. Потом в поисках пищи пришлось уйти подальше, но каждый день в тот час, когда тени, отбрасываемые горами, начинали удлиняться, он неизменно возвращался к чащице, где они с Тэром устроили когда-то свой продовольственный склад. Тот самый, который был так по-мародерски разорен и осквернен черным медведем.

Однажды в поисках кореньев он забрел очень далеко и находился примерно в полумиле от места, которое стало теперь его домом. В тот момент, когда чья-то огромная тень неожиданно упала на него, он обнюхивал подножие скалы. Медвежонок поднял глаза и с полминуты стоял, как громом пораженный. Сердце его стучало и прыгало так, как никогда еще в жизни. Перед ним стоял Тэр!

Великан гризли стоял неподвижно, как и медвежонок, и спокойно разглядывал его. Тогда Мусква с восторженным щенячьим визгом подбежал к нему. Тэр опустил огромную голову. Еще с полминуты оба простояли неподвижно, нос Тэра уткнулся в пушистую спину медвежонка. А потом Тэр, будто Мусква никогда и не терялся, как ни в чем не бывало зашагал вверх по склону, и счастливый медвежонок отправился следом за ним.

С тех пор много дней прошло в удивительных путешествиях и роскошных пирах. Тэр показал Мускве тысячу новых мест в обеих долинах и в разделяющих их горах. Были дни удачной рыбной ловли. Еще один карибу был убит в горах. Мусква все больше толстел и прибавлял в весе. К середине сентября он уже был ростом с большую собаку.

Затем появились ягоды, и Тэр знал, где их искать. Сначала в низинах поспела дикая малина, затем мыльнянка. А за ними — ни с чем не сравнимая черная смородина. Она росла в глубине леса, в холодке, и ягоды ее были чуть ли не с вишню, а по сладости она почти не уступала сахару, которым кормил Мускву Ленгдон. Черная смородина пришлась медвежонку по вкусу больше всего на свете. Она росла тяжелыми, огромными гроздьями. На усыпанных ими кустах почти не было листьев, и медвежонку ничего не стоило за какие-нибудь пять минут обобрать и слопать целую кварту смородины.

Но вот наконец миновала и ягодная пора. Наступил октябрь. Ночи стали очень холодными, случалось, что солнце не выглядывало по целым дням. Небеса помрачнели, и по ним ползли тяжелые облака. На вершинах гор снег становился все глубже и там, на высоте, уже больше не таял.

Снег выпал и в долине. Сначала только-только застелил землю белым ковром, на котором у Мусквы мерзли лапы. Снег этот пролежал недолго.

С севера задули холодные, сырые ветры. Монотонная музыка летней долины сменилась теперь заунывным воем ветра по ночам, тоскливым скрипом деревьев. И Мускве казалось, что весь мир становится другим.

В эти холодные, сумрачные дни Мускву особенно удивляло, что Тэр не уходит с ветреных склонов, — ведь ничего же не стоило взять да укрыться в низинах. И Тэр, если он вообще пускался в объяснения с ним, вероятно сказал медвежонку, что зима уже не за горами и что эти склоны — их последние кормильцы. Ягод в долинах уже не осталось и в помине, трава и коренья — что это за еда в такую пору… Им нечего сейчас попусту терять драгоценное время на поиски муравьев и гусениц, а вся рыба ушла в глубокие воды. В эту пору карибу становится чутким на запахи, как лиса, и быстрым, как ветер. И только на этих склонах еще можно кое-как пообедать сурками и гоферами — таков обед голодного времени. Тэр выкапывал их из земли, и Мусква изо всех сил помогал ему. Не раз им приходилось выбрасывать целые вагоны земли, прежде чем они добирались до уютных зимних квартир, где спало семейство какого-нибудь сурка. А иной раз им приходилось целыми часами копать, пока сцапаешь трех-четырех маленьких гоферов, которые не больше красной белки, но зато жирны просто на диво.