Грезы и тени - Страница 23

Добрый художникъ сработалъ ту статую, что на ней почилъ Духъ Божій! A волосы, пане, на той статуѣ не изъ сырца, либо изъ пеньки, какъ то бываетъ въ другихъ каплицахъ, — нѣтъ: и на видъ, и на ощупь — человѣчій волосъ… И — можетъ ты, панъ, не изъ тѣхъ, что чудамъ вѣрятъ, — но вѣрь или не вѣрь, a ростутъ тѣ волосы изъ года въ годъ; уже стали длинные, какъ женская коса, a все растутъ… и какъ дойдутъ они до пола — ни-вѣсть, что случится; кто говоритъ, что будетъ свѣтопреставленіе, кто, будто наша Жечь Посполита встанетъ изъ гроба и снова глянетъ на міръ грозными очами… Ге! я и не заметилъ, что ваша мосцъ — москаль, и такія рѣчи тебѣ не по сердцу… Ну, такъ я лучше разскажу тебѣ, какъ нашъ Христусъ прибылъ въ Браиловъ.

Давно то было, еще при стародавнихъ круляхъ польскихъ: може, еще за Яна Собесскаго, а, може, и того дальше… Ты меня, панъ, извини: я старикъ, темный, многимъ наукамъ не учился… что люди говорятъ, съ того и моя рѣчь, a не изъ книжекъ… Коли ты человѣкъ ученый, такъ знаешь, что нашъ Браиловъ не одинъ стоитъ на свѣтѣ, a есть, еще гдѣ-то въ Турещинѣ другой Браиловъ, что поганцы пятой давятъ…

Гулялъ нашъ браиловскій панъ, гулялъ вольный гетманъ Потоцкій съ удалой дружиной по Днѣстру, Дунаю и Черному морю, билъ поганскіе корабли, шаркалъ по Поганскимъ берегамъ, села поганскія дымомъ пожаровъ пускалъ по вѣтру. Много славы на землѣ досталъ Потоцкій: самъ султанъ въ Стамбулѣ боялся его, какъ ночной мары! A того больше, досталъ заслуги на небѣ, потому что сколько душъ христіанскихъ вызволилъ онъ изъ мусульманской неволи, со сколькихъ людей поснималъ тяжкіе кайданы, одинъ Богъ милосердный сосчитаетъ; y насъ же грѣшныхъ и цыфирю не хватитъ. Воюетъ Потоцкій Турещину, колотитъ освященнымъ въ Ченстоховѣ каробелемъ (кривая сабля) по турскимъ тюрбанамъ, темницы ломаетъ, кайданы разбиваетъ… Только въ одну ночь спитъ онъ на коврахъ въ своей легковесельной чайкѣ и слышитъ во снѣ голосъ:

— Гой ты, гетмане, гетмане! Много ты, добрый лыцарь, поработалъ для Бога, a самой большой работы не исполнилъ; много ты невольниковъ выручилъ изъ турской обиды, a самый дорогой и лучшій невольникъ еще въ темницѣ… Какъ вызволишь ты его, — такъ всѣ тебѣ грѣхи простятся: и къ папежу въ Римъ не надо ѣхать за отпущеньемъ.

Потоцкій чуеть, что сонъ не спроста, что говоритъ съ нимъ ангелъ Божій, и говорить:

— Аньелку! a гдѣ же той невольникъ? Лишь бы знать, a сабли не жалко…

— Ступай, — говоритъ ангелъ, — до браиловскаго паши…

— Эге! — возражаетъ Потоцкій, — я вижу ты, аньелку, не знаешь, что тотъ паша обѣщалъ за мою голову двадцать тысячъ червонцевъ? не знаешь, видно, и того, что со мной дружина малая, a въ Браиловѣ сто тысячъ турковъ кромѣ янычаровъ? A видалъ ли ты, какія въ Браиловѣ муры (стѣны, да валы и на нихъ пушки да гарматы (мортиры)?.. Я свой лобъ не въ полѣ нашелъ, чтобы подставлять его на вѣрную смерть…

— Волка бояться — въ лѣсъ не ходить! — говоритъ ангелъ, — a что я тебѣ говорилъ, то вѣрно. Сдѣлай, какъ совѣтую: хорошо твоей душѣ будетъ.

Проснулся Потоцкій — задумался. И охота ему Господу Богу угодить, и знаетъ онъ, что не такая Браиловъ крѣпость, чтобы ее осилить… Да и турки за мурами храбры, чортовы дѣти, не хуже нашего брата!..

Думаетъ гетманъ, крѣпко думаетъ. Видитъ это вѣрный его гермекъ (оруженосецъ) Длугошъ и спрашиваетъ:

— Для чего ты, васьпанъ, ходишь такой замысленый?

— Молчи, Длугошъ! не съ твоимъ разумомъ разобрать мое замысленье.

— Вонъ оно что, мосьпане! — говоритъ Длугошъ, — не такъ ты поговаривалъ, когда крымскій ханъ держалъ тебя, малолѣтка, аманатомъ въ Бахчисараѣ, какъ птицу въ золотой клѣткѣ, a я глупымъ своимъ разумомъ промышлялъ, какъ тебя вызволить изъ неволи… Нехъ бендзе такъ! былъ Длугошъ въ умныхъ, зачѣмъ ему не побывать въ дурняхъ…

Стыдно стало Потоцкому, подѣлился онъ съ Длугошемъ своей думой, a Длугошъ сейчасъ и придумалъ:

— Или, вашмосць, мало y насъ червонцевъ? Гдѣ сила не возьметъ, тамъ золото одолѣетъ. Скидай лыцарскій доспѣхъ, надѣвай жидовскій кафтанъ… идемъ въ Браиловъ торговать райю!

Долго ли, коротко ли, пришли богатыри въ Браиловъ. Водитъ ихъ паша по тюрьмамъ и застѣнкамъ, за мужчину беретъ по алтыну, за марушку — полушку, и такая уйма полоненнаго народа была въ томъ Браиловѣ, что, хоть и не велика цѣна, a y Потоцкаго уже и денегъ не стало хватать… A тѣмъ часомъ ангелъ опять явился ему въ ночи.

— Ну, — спрашиваетъ Потоцкій, — вотъ сдѣлалъ я по твоему! Доволенъ?

— Ничего ты не сдѣлалъ, — говоритъ ангелъ.

— Отто добре! Да гдѣ же онъ кроется, твой христіанскій невольникъ? Въ городѣ теперь всѣ тюрьмы настежь, потому что сидѣть въ нихъ некому… я всѣхъ колодниковъ выкупилъ…

— A заглядывалъ ты въ подвалъ подъ домомъ паши?

— Нѣтъ, не заглядывалъ… да кому тамъ быть? подвалъ сто лѣтъ какъ замурованъ…

— Хорошій ты, пане ксенже, воинъ и христіанинъ добрый, a много лишняго разговаривать любишь. Ты своимъ человѣческимъ разумомъ не разсуждай, a слушайся и, если велю тебѣ заглянуть въ подвалъ, то и загляни…

Пошелъ на другой день Потоцкій къ пашѣ, проситъ отомкнуть подвалъ. Выслушалъ его паша, бороду гладитъ:

— Отомкнуть можно. Отчего не отомкнуть? за деньги все можно. Только что ты тамъ, жидъ, искать будешь?..

— Что найду, то и куплю, эффенди! не бойся: за цѣной не постою.

Засмѣялся паша:

— Видалъ я дураковъ, a такихъ, какъ ты, жидъ, не видывалъ! Золота ты истратилъ много, полонъ набраль великій, все тебѣ мало! Ты, должно быть, того и не знаешь, что не провести тебѣ своего полона и на сто верстъ, a будешь ты уже и голый, и нищій, и благодари еще своего Бога, ежели самъ не попадешь въ кайданы. Ты слыхалъ ли, что бродитъ по Дунаю такой пройди свѣтъ и урванъ Потоцкій?.. Охочъ онъ грабить и вѣшать вашего брата…

— Эге! a ты, эффенди, видно, и не знаешь, что вотъ уже мѣсяцъ, какъ Потоцкій кормитъ своимъ вельможнымъ тѣломъ морскую рыбу. Смѣлъ больно сталъ. Мало было ему разбивать мѣстечки да городки по Дунаю: поплылъ разорять Анатолійскій берегъ. Да не повезло ему: встрѣтилъ на морѣ великую силу. Три дня билъ его дружину изъ пушекъ требизондскій паша, разметалъ по синему морю легкія чайки, a княжескую ладью перешибъ ядромъ пополамъ и — всѣмъ, кто, на горе свое, сидѣлъ въ ней, и памяти не осталось.

Обрадовался паша. Не въ домекъ ему, что лыцари его дурачатъ. Повѣрилъ, хоть и подивился, что не пригнали къ нему съ такой важной вѣстью гонцовъ изъ Стамбула. Ну, да ужъ жиды такой народъ, что всякую новость знаютъ за сутки прежде, чѣмъ самому случиться дѣлу. Мовша разскажетъ Ицкѣ, Ицка Срулю, — глядь, гонецъ-то пока еще ѣдетъ да доѣдетъ, a жидовская молва обогнала его на тысячу верстъ.

— Спасибо, жиды! утѣшили вы меня. Нѣтъ вамъ ни въ чемъ отказа. Я пойду съ муллами благодарить Аллаха за смерть Потоцкаго: такъ ему и надо было потонуть, собакѣ! A вы откройте подвалъ и ройтесь въ немъ по всей своей доброй волѣ.

Спустились въ подвалъ лыцари. Темно, сыро; нога скользитъ по плѣсени; селитра на стѣнахъ; со сводовъ каплетъ, жабы шлепаютъ по плитамъ толстыми брюхами!.. Гдѣ здѣсь живому человѣку быть? И недѣли не протянулъ бы, отдалъ бы Богу душу. Пожалъ плечами Потоцкій:

— Знать, то не ангелъ Божій говоритъ со мной во снѣ, a водитъ въ соблазнъ хитрое привидѣніе. Айда до дому, Длугошъ, покуда цѣлы, да не надумался паша, что мы съ тобою за птицы

И уже повернулъ было къ двери, a старый гермекъ хвать его за полу.

— Стой, пане ксенже! a то что за чудо свѣтитъ въ углу?

Взглянулъ Потоцкій, такъ и обомлѣлъ! На ногахъ не выстоялъ, повалился ничкомъ на полъ темницы. A за паномъ повалился и Длугошъ. Лежатъ и глазъ поднять не смѣютъ. A свѣтъ разгорается все ярче и ярче, точно солнце взошло въ подвалъ… И шелъ тотъ свѣтъ отъ святой статуи Христовой, что, брошенная отъ невѣрныхъ въ подвалъ, многіе годы лежала никому невѣдомо въ сору и въ паутинѣ.

Подхватили богатыри статую на плечи, вынесли изъ подвальныхъ потемокъ подъ ясное небо. И молился, и радовался Потоцкій:

— Такъ вотъ какому невольнику пришлось послужить своей лыцарской удачей. Великою милостью взыскалъ ты меня, Боже, что поручилъ мнѣ такое святое дѣло!