Грешница - Страница 19

- Тримиля лялюля фируома... - И вдруг взвизгнула, ударилась что есть силы лбом об пол: - Не знала я, господи милостивый, прости, нет у меня ведь греха!.. Не знала, а то разве б осталась ночевать в этом нечестивом доме...

- Ой, что ж это такое? - вскрикнула Прасковья Григорьевна, но Евфросинья цыкнула на нее зловещим шепотом:

- Помалкивай - с самим ведь говорю!

Она отползла в угол и там зашептала что-то, закивала головой, но вдруг рванула на себе волосы и снова закричала:

- Не надо, господи, не тронь ее, прости, ведь неразумная она, сама не знает, что творит! Замолит грех, я буду за нее молиться... Прости... Послание Иоанна? Хорошо, господи, передам...

Она замолчала, но долго еще стояла на коленях, всхлипывая и беззвучно шевеля губами.

- Сестра, что тебе господь-то открыл? - робко спросила Прасковья Григорьевна.

Но Евфросинья вместо ответа сказала:

- Дочь свою позови. Иль тута она?

- Тута.

- Хорошо. Воды кто-нибудь дайте, в горле пересохло.

Ксения поднялась с колен, пошатываясь, принесла из сеней кружку. Во дворе закричал петух, но не как всегда, звонко и весело, а хрипло, раздраженно. Так же хрипло ответил ему молодой петушок. Ксения вздрогнула от неожиданности, остановилась с кружкой посреди избы.

- Ну, чего? Давай воду-то! - быстро сказала Евфросинья. - Иль испугалась, иль сила какая не допускает ко мне? Ну, стой, стой, сама возьму.

Кряхтя, она встала, взяла у Ксении воду, отпила глоток и поставила кружку на окно.

Афанасий Сергеевич замотал портянки, натянул сапоги и, стыдливо отвернувшись, застегивал штаны. Прасковья Григорьевна все еще стояла на коленях, смотрела на Евфросинью косыми от испуга глазами.

- Ну не томи, сестра, говори, что господь открыл тебе? - спросила она.

- Встань, - сказала Евфросинья, - можно уже. А ты, срамная, что стоишь в одной рубашке? - зло проговорила она, обернувшись к Ксении. Стыд потеряла? Оденься поди. - И когда Ксения, натянув платье, вернулась из сеней, запричитала: - Я-то с чистой душой зашла в этот дом, я-то думала, отдохну среди божьих людей! А тут срам, тьфу... Грехом пахнет. Не учуяла грешного запаха. Чуть не спалил меня господь вместе с домом этим нечестивым... Да что же это делается, да как же верить людям? А я-то ее любила, а я-то, неразумная, любовалась кротостью ее: вот, думала, ангельская душа, чистая, непорочная, как звездный свет... Ой, матушка, ой, родная, да что же это такое? Ухожу я из этого дома, ухожу, господь разгневается еще больше... - Евфросинья лихорадочно шарила вокруг себя, ища что-то. - Да где ж пальто мое, не вижу ничего, неужто наказал господь, зрения лишил? Ой, света белого не различаю, помилуй, господь!.. Где пальто, нечестивцы?

- Да вот оно, вот. - Прасковья Григорьевна сдернула с вешалки Евфросиньино пальто, но сразу же выронила его из рук, потому что Евфросинья закричала:

- Не касайся, не касайся своими руками, все вы тут, верно, грешники!..

- Объясни, сестра, - глухо сказал Афанасий Сергеевич, - в чем грех наш, чем мы прогневали господа?

- Не знаешь? Иль притворяешься? Дочь твоя - блудница. С мирским слюбилась.

Она подскочила к Ксении, замахала руками.

- Все мне сказал господь, все... Ты думаешь, он не видит? Он все видит. Страшной казнью хотел он тебя казнить, да выпросила я прощение. Велел господь передать, что казнит он тебя в ту секунду, как подойдешь к шоферу своему, к Лешке-обольстителю.

- Господи, - простонала Ксения, - все видит бог! - И бухнулась на колени. - Батя, маменька, сестра, грешница я, но не блудница... Полюбила я его, думала, к вере путь укажу... Он библию взял почитать... Хотел на собрание к нам прийти...

- И это знаю, - прервала ее Евфросинья, - все знаю. Он партийный, к нам не найдет дороги, тебя завлекает. Кто он есть такой, сказано в святом писании. Господь велел, чтоб прочла ты второе послание апостола Иоанна. Где книга святая?

- В сенях, - едва вымолвила Ксения.

- Знаю, просто так спросила. Брат, принеси.

Афанасий Сергеевич прошел мимо Ксении и так глянул на нее, что она отшатнулась, но сразу же обхватила его ноги, прижалась к ним.

- Батя, родной, простите, батя!

Он нагнулся, с силой расцепил ее руки и ушел в сени. Прасковья Григорьевна сидела на стуле, закрыв глаза, раскачивалась из стороны в сторону. Ксения рванулась было к ней, но Евфросинья прикрикнула:

- Куда, стой на месте!

Она взяла библию у Афанасия Сергеевича, раскрыла и ткнула пальцем:

- Тут читай.

И Ксения прочла:

- "Ибо многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист".

- Теперь ясно, почему господь так разгневался, - сказала Евфросинья, - с антихристом с самим ты слюбилася, с сатаной... Подойдешь к нему - казнь тебя страшная ожидает. Так велел передать господь. Велел замолить грех, сказал, что через брата Василия сообщит дополнительно. Вам за то, что не углядели дочь, тоже велел замаливать грех. А теперь плачьте все, плачьте и просите у господа прощения. Мне тут делать нечего, мне нельзя в вашем доме больше оставаться...

В этот день Ксения не пошла на ферму, вместо нее отправилась мать. Это отец так распорядился: Ксения должна забыть и о работе и о еде, должна молиться день и ночь, пока не замолит свой грех. Но Ксения все равно не могла бы работать сегодня: она словно оцепенела от страха. Афанасий Сергеевич отпросился с работы и уехал в город к брату Василию. Он не кричал на Ксению, не упрекал, а только смотрел на нее с ужасом и брезгливостью.

Ксения закрыла за ним на задвижку дверь, легла на топчан в сенях. Было непривычно тихо, так тихо, что у Ксении гудела голова. Перед глазами, свисая с потолка, покачивалась веревка, на которую подвешивали копченую ветчину. В комнате стучали ходики.

Скрипнула калитка, кто-то тяжелыми шагами подошел к двери. Ксения подобрала ноги, сжалась, она знала: это Алексей.

Он дернул дверь, спросил:

- Есть кто-нибудь?

Ксения молчала, боясь пошевелиться. Она слышала, как обошел Алексей вокруг дома, крикнул где-то в саду: "Вымерли, что ли? Эй, люди!" - снова подергал дверь, заглянул в окно. Она увидела его приплюснутый стеклом нос, его глаза и зажмурилась. Он не заметил ее, потолкался по двору и ушел.