Гражданин тьмы - Страница 84
Могучая воля магната скукожилась в мягкий комочек. Холодея, с замирающим сердцем, он задал окольный вопрос:
— Говорят, у тебя, Вовчик, с администрацией какие-то проблемы?
— С какой администрацией?
— С президентской, Володя, с какой еще?
— Воши! — процедил Громякин. — Ельциновская шантрапа… Добавь водочки, не жидись.
Ганюшкин налил в стакан. Казалось, вот-вот — и он ухватит, в чем штука, что происходит. Но ледяное чувство обреченности сдавило грудь. Громякин осушил вторую порцию, подслеповато моргал наглыми глазенками, в которых на донышке застыл страх. В этом тоже не было ничего особенного. Известный своими шумными скандалами, Громяка был трус, каких свет не видел. Не боялся разве что блевать. Но его нынешний страх был необычного, как и губы, синего цвета. И никогда, никогда он не посмел бы отозваться так о кремлевской братве. "Воши!"
— Ты зачем пришел-то, Вова? — взяв себя в руки, поинтересовался Ганюшкин, вовсе не желая услышать ответ. Громякин утер рот тыльной стороной ладони.
— Повидаться, — ответил, бессмысленно пуча глаза.
— И больше ни за чем?
— Нет. Зачем еще?
Этого Ганюшкин не выдержал. Мозг истерично просигналил: "Беги! Неважно, куда, но подальше от Громяки". Начал подниматься — и услышал сигнал мобильника. Прижал аппарат к уху. Незнакомый мужской голос вежливо, почти утвердительно спросил:
— Владимир Евсеевич у вас? Передайте ему трубочку, пожалуйста.
Ганюшкин молча передал телефон, и ему почудилось, что Громякин растерялся, не знает, что с ним делать. Мысль совершенно абсурдная. Но лишь только Громякин прижал трубку к уху, ему стало вообще не до мыслей. Он еще никогда, даже у подопытных в хосписе, не видел, чтобы так мгновенно старело, опустошалось, словно высасывалось изнутри, человеческое лицо.
Громякин вернул ему трубку, потом полез в карман пиджака, достал блестящую небольшую коробочку вроде табакерки, деревянным голосом произнес:
— А теперь, Гаюшка, объясни, что это значит? Будь любезен. Открой и посмотри.
Гай Карлович машинально принял табакерку, машинально нажал серебряную кнопку на крышке. Последнее, что увидел в жизни, был столб черного огня, высвободившийся из его собственной руки. Они с Громякой в обнимку, подброшенные силой этого столба, взлетели вверх как на гимнастический снаряд, и в мгновение ока очутились вместе на небесах.
Сидоркин с удовольствием проследил, как из разбитого окна в искрах и дыме взметнулись над городом две призрачные фигуры, причем у одной в руке была зажата бутылка, но облегчения не почувствовал, как и горя. Впереди еще много дел, но если все получится как задумал, по плану, то к вечеру он сможет навестить в больнице Сергея.
…Петрозванов сперва не мог понять: ночь или день на дворе. В какой-то момент задремал, забылся, а когда открыл глаза, в палате никого не было. Сколько спал? Час? Два? Может, сутки? Нет, сутки вряд ли… Его вроде готовили к операции. "Тома", — позвал слабыми голосом. Но никто не отозвался. Когда засыпал, точно помнил, девушка была в комнате. Вчера ее не было, а сегодня опять была. Петрозванов, борясь с забытьем, отсчитывал время по своеобразным столбикам: кто приходил, когда кормежка…
Дежурил в коридоре новый парень, Сергей с ним уже познакомился, но не был в этом уверен. Вроде познакомился, а вроде нет. Вроде того зовут Мишаней. Туман, туман, туман… И этот мозговой туман, перемешанный с болью и продолжающимися перетеканиями частей тела, не нравился Сергею. В таком состоянии он слишком уязвим, хотя принял меры на случай нападения. Очень серьезные меры. В тумбочке лежал железный шкворень, который Тамара принесла с кухни, и под одеялом в пределах досягаемости все тот же десантный тесак, но не это главное. С помощью Тамары он разработал сложную систему нырка с кровати. Для этого понадобились четыре полотенца и свернутая в жгут простыня. Он гордился своим инженерным талантом. Надо лишь посильнее потянуть за конец жгута, торчащего под мышкой, и вся конструкция, вместе с матрацем, перевалится на пол. При определенных обстоятельствах неоценимый маневр. На полу, как на борцовском ковре, есть возможность поползать, не то что на кровати. Конечно, Петрозванов сознавал, что все это полумеры, а если пришлют нормальных ребят, ему не вывернуться, как в первый раз. Не помогут ни шкворни, ни ножи, ни перевалочная конструкция, а спасет только чудо. Будучи элитником, он не верил в чудо, а верил в боевое мастерство и трезвый расчет.
Старлей чувствовал, что обложен плотно, со всех сторон, как волк, и стыдился того, что стал слишком легкой добычей. От отчаяния начал подбивать Тамару на совместный побег, но та поддавалась туго, не принимала его уговоры всерьез. Никогда ему не было так худо, как в этой палате, на пороге вечности. Он пытался делать упражнения для сохранившей подвижность правой руки, зато одурманенный лекарствами и болью умишко вот-вот грозил выйти из подчинения, чего он опасался пуще всего.
— Мишаня! — позвал на сей раз собровца, но дверь отворилась и вместо добродушного малого в палату вошла пожилая санитарка в сером халате, с пластиковым ведром и шваброй. Прежде Петрозванов ее не видел, но обрадовался хоть кому-то.
Санитарка плотно прикрыла дверь, намочила швабру в ведре и, делая палкой неловкие круги, приближалась к нему боком. По неуверенным движениям Сергей предположил, что она на сильной поддаче, как и положено больничным санитаркам на работе.
— Почему не здороваешься, матушка? — обратился к ней, — Скажи хотя бы, сейчас ночь или день?
Женщина выронила швабру и обернулась к нему улыбающимся лицом, на котором наивно светились круглые кроличьи глазенки. В один миг Петрозванов понял, кто к нему пришел. И поддельная санитарка тоже больше не прикидывалась. Подмигнула заговорщицки:
— Вечер, сынок, поздний вечер. Хорошим мальчикам пора баиньки.
— Убивать будешь? — уточнил Петрозванов.
— Ничего личного, — объяснила злая баба, — В соответствии с контрактом… Не горюй, парень, с такой раной ты все равно не жилец.
— Тоже верно, — согласился старлей, уже зажав в правой пятерне рукоять ножа.
Обманная санитарка срамным жестом, будто хотела почесать промежность, нырнула рукой под халат и вытащила черную «беретту» с навинченным серебристым глушителем.
— Закрой глазки, — посоветовала. — И не будет бо-бо. Петрозванов ударил ножом по вытянутой руке в самый последний момент, когда палец убийцы уже завис на крючке. Полоснул удачно, будто вырезал из ладони оружие, и, не дожидаясь результата, дернул жгут. Конструкция сработала и с грохотом вывалила его на пол. Там он приложился затылком о паркет — и все дальнейшее видел сквозь сиреневую пелену. Санитарка размахивала окровавленной лапой, в которой не было пистолета. Подула на нее. Укоризненно заметила, наступив Петрозванову ногой на грудь.
— Шалунишка ты, чекист. Разве так можно? Обидел пожилого человека при исполнении. Теперь придется тебя резать, а ведь это больнее.
В пальцах сверкнуло длинное тонкое лезвие обыкновенной бандитской выкидушки и устремилось к его горлу. Опять в последний момент он закрылся рукой — и, не почувствовав боли, увидел, как острие, прошив ладонь, выскочило между указательным и средним пальцами. Убийца выдернула нож, подобралась удобнее, подошвой давя на кадык:
— Ах, балда, живчик какой! Угомонись, служивый. Контракт есть контракт. Надо же понимать.
Женщина явно растягивала удовольствие, и это устраивало Петрозванова. Он успел немного отдышаться и приготовился еще раз перехватить нож, но это не понадобилось. Увлеченные поединком, оба не заметили, как в палате появился третий. И этот третий был Сидоркин.
— Брось нож, мамаша, — насмешливо окликнул от двери. — Спектакль окончен.
Санитарка подняла голову, словно услышала дальнее эхо. По детскому личику скользнула гримаса досады.
— Ты кто? — спросила, не оборачиваясь.
— Дед Пихто, — ответил Сидоркин. — Бросай нож, тебе говорят.