Гражданин тьмы - Страница 81

— Посмотрите на него, Антон, это же нормальный человек.

Сидоркин сразу его понял, коротко отрезал:

— Зомби.

— Нет, не зомби. Такое же страдающее существо, как мы с вами.

— Я не страдающее… Чего вы хотите, Анатолий Викторович? Чтобы я его отпустил? Да его тут же загребут в ментовку, а оттуда обратно в хоспис. Коррупция.

— Может быть. в хосписе все же лучше, чем в могиле? Сидоркин поежился: он давно не имел тесного контакта с интеллигентом совкового замеса, воспитанным на литературе девятнадцатого века. Испытание оказалось непростым.

— Анатолий Викторович, надо где-то раздобыть имитатор голоса — вот проблема. А вы озабочены какой-то ерундой. Сами же понимаете, наш Громяка не сможет стать человеком. Его стерилизовали. Как и его побратима из Думы. Только разными способами.

— Не скажите, еще какие бывают чудеса… Неужели нельзя сделать, чтобы он уцелел?

— Можно. И цена недорогая. Жизнь ваших детей, жены и ваша собственная. Мою с Надин я не считаю, это уж вроде отсевка.

Договорить не успели: из комнаты раздался женский визг. Когда пришли, застали любопытную сценку. Двойнику удалось заманить девушку за платяной шкаф, и той было уже не до смеха. С самыми серьезными намерениями и, похоже, с недюжинной силой и сноровкой он срывал с нее остатки халата. Сидоркин оттащил его, ухватив поперек туловища, и швырнул на кровать.

— Как не стыдно, господин Громякин! Насиловать чужую жену на заседании фракции…

— Где вы видите заседание, где?! Кто вы, собственно, такой?

Сидоркин не мог не признать, что профессор добился поразительного успеха: перевоплощение было полным. Больше того, несчастный зомби походил сейчас не только на знаменитого Громякина (тут, конечно, внешность), но на любого крупного демократического деятеля, наглого и двуличного, как крысенок. Майор уселся напротив кровати на стул, решив по горячим следам провести последнее экзаменационное собеседование. Взглядом пригласил Иванцова присоединиться. Обернувшись к Надин, бросил:

— Ты тоже хороша, голубушка. Прикройся хотя бы. Громякин блудливо стрельнул глазами, с кровати не вставал без разрешения: еще в «Геракле» в его бедный мозг вживили чип непротивления. На начальном этапе это была обязательная процедура, проводившаяся по личному распоряжению Ганюшкина. После электронной инъекции каждый минуту назад здоровый человек приходил к глубокому осознанию своего ничтожества, как если бы несколько часов подряд просидел у телевизора.

— Позвольте мне, — сказал Иванцов. — А вы контролируйте. Надеюсь, у меня получится натуральнее.

— Пожалуйста, — согласился Сидоркин.

Надин умчалась в ванную привести себя в порядок. Сидоркин угрюмо за ней проследил. Это была его вторая проблема, наравне с отсутствием имитатора. При странных обстоятельствах развивался их роман и оттого приобрел признаки шизофрении. В самом прямом смысле. Такого с ним прежде не случалось. Когда просто смотрел на нее, бывало, в сердце вонзалась игла и становилось больно, как при ножевом ранении. Ее приглушенная речь со множеством нюансов, ее желтые волосы, ее зеленоватые глаза-леденцы — весь ее облик поражал несоответствием реальности. Эту женщину откуда-то прислали, чтобы его помучать. Мучение заключалось в том, что в любой момент она могла исчезнуть, как фантом, умереть, вылететь в форточку, и тогда с его сознанием, вероятно, произойдут необратимые перемены.

Сам Сидоркин был реальным человеком, женщин давно изучил и на цвет, и на вкус, часто в них влюблялся, и его любовь, как у всех элитников, несла в себе элемент скрытой воинской дисциплины. Никто из возлюбленных не мог пожаловаться на его равнодушие или недостаток инициативы, с Надин было по-другому. Трепеща в его объятиях, она словно отсутствовала, но упрекала в этом его самого. "Любимый, — шептала угасающим голосом, — ну где же ты? Я тебя не вижу, не слышу, не чувствую!" Это при том, что он упирался рогом из последних сил, не жалея себя, от зари до зари.

Сидоркин знал, что полюбил, но не понимал кого. Его личный счет к магнату рос ото дня ко дню, и это тоже было связано с Надин. В хосписе ей что-то повредили, она пыталась, но никак не могла очеловечиться, стать снова нормальной бабой. Она так боялась его потерять, что не спала третьи сутки подряд. Он заставил ее выпить горсть таблеток из тех, которые получил от Варягина, голубых и зеленых, способных усыпить отряд гремучих змей: Надин только еще пуще разохотилась. Их ночные беседы напоминали кошмар на улице Вязов. К примеру, она вдруг начинала умолять:

— Дай мне яду, любимый, и покончим с этим сразу.

— С чем с этим? — уточнял он, хотя заранее знал ответ. И она знала, что он знает.

— Не с жизнью, конечно. От яда не умирают. Зато постараюсь освободиться. Как можно любить того, кто тебя убил?

— Не хочу убивать.

— Но ты же только этим и занят, любимый. Ему приходило в голову, что если еще дня два они проведут все вместе в этой квартире, то здесь останется лишь один здравый человек — двойник депутата Громякина.

— Приступим, — бодро объявил Иванцов. — Итак, милейший, назовите свои позывные.

Услышав кодовую фразу, двойник посуровел, напрягся, выпрямил спину. Ответил самоуверенным басом и, если бы не трусливый блеск в глазах, казался бы почти вменяемым.

— Громякин я, Владимир Евсеевич. Председатель партии. Друг Хусейна.

— Большая у вас партия, Владимир Евсеевич? Много ли в ней членов?

— Море.

— Какую программу поддерживаете?

— Либеральную, какую еще… Всех коммуняк под ноготь. Они народ в лагерях гноили. Двести пятьдесят миллионов.

— Вы женаты, Владимир Евсеевич?

— Однозначно. Дети имеются. По вероисповеданию христианин.

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят четыре.

Иванцов переглянулся с Сидоркиным и перешел к более трудным вопросам. К профилактическим.

— Владимир Евсеевич, как вы относитесь к нашим западным друзьям?

— Воши. Под ноготь вместе с коммуняками. У России только два друга — армия и флот.

Вернувшаяся Надин захлопала в ладоши, и Громякин снисходительно ей поклонился:

— За базар ответишь, поняла, тварь?

— Не отвлекайтесь, Владимир Евсеевич, — Иванцов наслаждался триумфом естествоиспытателя и в этот миг забыл обо всех прежних неприятностях и даже о том, что жить им всем, возможно, осталось с гулькин нос. Его Галатея, хотя и с перекошенным от напряжения лицом и с пустым взглядом, была прекрасна.

Сидоркин это тоже понимал, одобрительно хмыкал. Погрозил кулаком Надин, чтобы не озорничала. Девушка присела в сторонке, с сигаретой в руке, с пепельницей на коленях.

— Итак, — продолжал Иванцов, — западные соседи нам не друзья, и никто не друзья, но тогда скажите, пожалуйста, как вы понимаете слово «бизнес»? Вы же бизнесмен, верно?

— Однозначно.

— Вы владеете акциями, ценными бумагами, недвижимостью?

— Коммерческая тайна, — с достоинством ответил двойник, ловя во взгляде допросчика одобрение, которое было ему дорого, смягчало страх, поселившийся в больной душе.

— Мимика, — заметил Сидоркин. — Надо бы подкорректировать.

Двойник отозвался мгновенно и высокомерно:

— Этого — уволить. За хамство.

Надин хрюкнула от восторга — и Иванцов окончательно разомлел. Удивительный результат, удивительный! Кажется, пошел процесс самообучения.

— Мимика — ерунда, Антон, поверьте. Главное — смысл, логическое соответствие образу… Что, попробуем дальше?

— Конечно, — кивнул Сидоркин. — Дальше — больше.

— Владимир Евсеевич! — Иванцов чуть повысил голос, и двойник вжал голову в плечи, словно ожидая удара, — Соберитесь, голубчик. Еще минутку… Кто такой Ганюшкин?

С двойником произошла чудовищная метаморфоза. Он дернулся, как от тока, посерел, в глазах вспыхнули голубоватые сигнальные огни. Яростно жевал губами, будто челюсть слиплась. Наконец выдавил с трудом:

— Сука позорная! Он меня кинул!

— Каким образом, Владимир Евсеевич?

— Обещал, падла, два лимона в откат, а наколол в половину.