Граф Соколов — гений сыска - Страница 79

— Это в первую очередь! И что делается с этой целью?

— Целая система мер! — резво откликнулся Доброво. -— На каждом из вокзалов учреждено непрерывное дежурство полицейских надзирателей и филеров. Причем подобраны самые опытные и осведомленные люди, имеющие опыт политического сыска. Все они не только знают в лицо возможно широкий круг революционных преступников, проходивших по наблюдению, но и способны распознавать революционера на основании специфических особенностей последнего, его поведения.

— Тут, безусловно, следует обратить особое внимание на приезжих инородцев, — заметил Джунковский.

— Да, конечно! Полицейские надзиратели обязаны следить за всем, что делается в общих залах вокзала, буфете, парикмахерских и уборных. Ведь именно тут — мы это знаем по прошлому опыту! — подрывные элементы устраивают конспиративные свидания, переодеваются, приклеивают бороды.

Лыкошин вновь помахал пальцем:

— Не упустите из виду багажные отделения! Именно сюда порой сдают на хранение оружие и динамит. Весной этого года в Петербурге на Финляндском вокзале багажный кондуктор обратил внимание на небольшой чемоданчик, который сдавал какой-то молодой еврей. Чемоданчик был неподъемным. Чемоданчик вскрыли: в нем, как вы, коллеги, догадались, находился динамит! Установили наблюдение, но загодя динамит заменили кусками простого мыла. Еврейчик по фамилии Лакшин через день вернулся, взял чемоданчик. Его проследили. И что же? Лакшин привел филеров на Гончарную. Сделали обыск, обнаружили целый арсенал взрывчатки и оружия. Более того, тут же находилась известная психопатка Блажнова. Вот что такое сугубое внимание! Правда, Блажнова бежала из клиники судебной психиатрии Сербского. Есть агентурные сведения, что она сейчас в Москве — готовит теракт на Государя. Учтите это!

Тут дружно начали вспоминать разные любопытные случаи охоты на политических преступников. Совещание уже шло четвертый час.

Наконец Джунковский подвел итоги разговоров, поблагодарил Лыкошина и добавил:

— Слава Богу, у нас не какая-нибудь захолустная Швейцария! Наше Отечество порядком держится! Не только на вокзалах, но и в меблированных комнатах, в гостиницах, в каждом частном доме мы установили строгое наблюдение. Ни дня без прописки! Первые наши помощники — дворники, лакеи, гардеробщики. Беспаспортных, нарушителей правил прописки и всех бездельников, болтающихся в столице, — в арестантские вагоны и вон из Москвы, до самой Сибири, — и обратился к Доброво: — Михаил Сергеевич, ты что-то добавить желаешь?

— Мы, государственные чиновники, — сказал Доброво, и на его лице появилась озабоченность, — являемся лакомой приманкой для террористов. Ведь каждый из нас, по сути дела, полностью незащищен. Всякое такое убийство нагнетает на общество страх, приближает те великие потрясения, о которых говорил Петр Аркадьевич Столыпин. Вот почему столь важны меры по изначальному пресечению террора.

...Вечером того же дня в “Славянском базаре” на Никольской губернатор Владимир Федорович Джунковский дал ужин в честь высокого гостя — товарища министра внутренних дел Лыкошина.

Один за другим звучали, как всегда у нас бывает, пышные, цветастые тосты.

И лишь Доброво сказал очень коротко и удивительно просто:

— Выпьем, господа, за то, чтобы счастливо пережить визит Государя!

Сердце, видать, чувствовало надвигающуюся беду.

Соколов в сопровождении Джунковского и Кошко вышел за порог. Утреннее свежее солнце, пробив густую зелень сада, золотыми пятнами разбрызгалось по земле. Обильная роса облила высокую некошеную траву.

Возле крыльца в позе терпеливого ожидания стоял невысокий мужичок с невзрачным рябоватым лицом, с белесыми бровями и в изрядно выгоревшей ситцевой в синий горошек рубахе, перевязанной кушачком. Завидя начальство, мужичок торопливо сдернул с головы холщовый картуз, поясно поклонился.

Джунковский объяснил:

— Это тот самый Еремей Прошкин, местный дворник. Доложи господину, что ты видел этой ночью?

Дворник, прищурившись, блеснул хитроватым глазом:

— Давать предисловие? Или сразу, как я убивство обнаружил?

— Говори толком, не отвлекайся!

— Стало быть, с предисловием! — Дворник задумчиво, ощутив вдруг важность собственной персоны, почмокал губами и начал рассказ тем заученным тоном, который появляется после многократных повторений. — Сижу вчера себе на посте возле ворот на лавочке. Темень уже наступила, потому как фонари зажгли. Думаю насчет самовара, потому как Лушка, Поповых горничная, давно поставила и дымом в мою сторону пахнет. Эх, думаю, знать, пора свою душу удовольствовать, хотел было идти чаевничать с вареньем, клубничное нынешней варки, да как раз к воротам коляска парой запряженная подлетает.

— Номер видел? — спросил Кошко.

— А как же без номера? — возмутился дворник. — Как учили! Первей всего нумерок на задке разглядел — шесть сотен семьдесят шесть. А тут чуть не на голову господин спрыгивает. Высокий, усы вверх густо закручены, а сам в громадной бархатной шляпе с перьями. Строго так говорит, словно енерал какой: “Тута владения Поповых?” Докладаю по всей форме: “Так точно, ваше превосходительство!” Тогда господин командует: “Стало быть, здесь живет действительный тайный советник Доброво? Беги к нему, доложи: художник Левицкий желает видеть!” И кучеру приказывает: “А ты жди!” Доложил я Михаилу Сергеевичу про художника, а он весь как мелом облился — белый стал, а руки затряслись. Торопливо так отвечает: “Скажи, что меня нет! Или, лучше, что я сплю, — подумал чуток и махнул эдак ручкой. — Зови! А сам, Еремей, сиди возле ворот”.

Сразу я понял: разговор секретный! Ишь, не желает, чтоб я слыхал, к воротам отсылает, будто сам не знаю, где мне по положению находиться следует.

Провел я художника к Доброво, а к воротам не вернулся. Уж очень меня любопытство одолело: чего он так перепугавшись? И так меня разобрало, что я под открытым окном присел, слушаю. Сначала они благородно так говорили, по-французски, а потом на наш язык перешли и друг другу обиды выкрикивали, особенно художник старался: “Я за Маргариту не стерплю!

Презираю, лицо смажу, собственными ручками задушу!” Интересный вот такой разговор. А тут Лушка кричать меня начала: иди, мол, Еремей, чай поспевши! И искать пошла и возле под окном заметила. Я ей руками знаки подаю: иди, дескать, послухай, а она лишь глотку дерет: “Самовар, самовар!” Потому у нас обычай — поздний самовар. Так из-за Лушки я и не выяснил обстоятельств дела, пошел чаевничать.

Выпил я два стакана с сахаром и вверх донышком на блюдечко опрокинул. Вышел от Лушки — она под лестницей живет, в двухэтажном. Глянул, и на сердце облегчение — нет коляски, уехал скандалист! А у господина Доброво свет горит. Думаю: польщу их благородию, скажу “спокойной ночи” — они очень культурность всякую уважают и на водку дают. Постучал я в дверь деликатно — молчок! Сильнее — снова тишина. Я уже так долбил, что, поди, на Спасской башне слыхать было. Подергал за ручку — изнутри задвинуто. Сумнение меня разобрало. Неужто гость чего позволил? Пошел к окошку, а их превосходительство вот так — нехорошо как-то об стол облокотились. Побег к Лушке, она вникать умеет, потому как умная. Говорит: “Залезай, толкни его, может, уснувши”, а сама возле окошка переминается.

Влез, в личность их глянул — а изо рта язык кровавый торчит, глаза на лоб вылезли. Заорал я, побег сообщать. Все! — Дворник Еремей утер фартуком лицо.

— Левицкого арестовали? — спросил Соколов.

— Он сбежал из дома, — поморщился Кошко. — Сейчас у него обыск делают. Извозчика тоже ищем.

В тоне начальника сыска явно звучало раздражение: сами, мол, не дураки, кое-что умеем!

И в этот момент, словно по велению Мефистофеля, у ворот остановилась легкая коляска. На булыжную мостовую спрыгнули извозчик и двое агентов.

— А вот и человек номер шестьсот семьдесят шесть! — потер руки Джунковский. — Весьма любопытно будет тебя послушать, — обратился к извозчику. — Как зовут?