Говорит седьмой этаж
(Повести) - Страница 55

«Ишь ты, „очень благодарен“! — подумал я. — Даже сидя в воде, не может сказать просто „спасибо“. Какая сверхвежливость!»

Я стал подгонять к плоту распластанный на воде белый блин, который еще недавно служил Венику панамой.

— Да ну ее! Не надо ее… — Веник не договорил, зубы у него вдруг застучали, а все тело покрылось гусиной кожей. Только теперь он, видно, понял, как велика была опасность, и задним числом испугался.

По Сашиному знаку мы всеми шестью руками схватили «утопленника» и подняли его в воздух. Мы действовали по всем правилам: раскачивали Веника, растирали его… Он потихоньку отбрыкивался, но и тут не терял своей вежливости: заикаясь и дрожа, он объяснял, что мы «неразумно тратим силы».

— Ой, как же «неразумно»? — воскликнула Липучка. — Мы из тебя воду выкачиваем!

— Зачем же? У меня вполне нормальное состояние, — интеллигентно возразил Веник, взлетая к капитанскому мостику.

Мы, однако, не обращали на слова «утопленника» никакого внимания.

— Все сумасшедшие говорят, что они нормальные, а больные притворяются здоровыми, — сказал я и нажал Венику на живот, чтобы выдавить из него воду.

Тут он от боли впервые потерял всю свою вежливость и крикнул:

— Сам ты сумасшедший!

Мы, пораженные такой необычной для Веника грубостью, сразу кончили «спасательные работы», положили «утопленника» на «палубу» и поздравили его со спасением. Но он несколько минут не шевелился. Кажется, именно сейчас, после наших «спасательных работ», ему нужна была настоящая медицинская помощь…

В тот же день наш плот перестал быть спасательным судном.

— Он будет пограничным сторожевым катером! Понятно? — сказал Саша. — Белогорка будет пограничной рекой, а мы с вами начнем вылавливать нарушителей.

Нужно было придумать катеру какое-нибудь боевое и оригинальное имя.

— «Ласточка»! — предложила Липучка.

— Ну да, еще воробьем назови! — усмехнулся Саша. — Или канарейкой!

— «Верный, недремлющий страж», — предложил Веник.

Но Саше и это не понравилось.

— Ты бы еще в две страницы название придумал! Надо, чтобы коротко было, в одно слово. Вот, например: «Неистребимый»!

Это имя все приняли единогласно.

Я захотел устроить ребятам сюрприз. Поздно вечером я тайком пробрался к плоту и написал углем на ящике из-под рафинада, то есть на капитанском мостике, название нашего катера. «Вот уж завтра глаза вытаращат! Вот уж удивятся!» — подумал я. И отправился спать.

Первым удивился Веник:

— Любопытно, какой это грамотей нацарапал? «Неистрибимый»! Надо же так!

— Ну, и что? — не понял я.

— Между «р» и «б» должно стоять «е», а тут — «и». Уразумел?

Да, я сразу все уразумел. И вслух предположил:

— Какой-нибудь посторонний человек написал.

Веник пожал своими плечиками:

— Загадочно! Никто из посторонних, кажется, не в курсе того, как называется наш катер.

— Подслушал — и узнал. Подумаешь, «не в курсе»! Один ты в курсе, да? — набросился я на Веника. А про себя подумал: «Какое счастье, что Саша не проверяет мои диктанты и не знает моего почерка!» И еще я подумал, что надо заниматься теперь гораздо больше. С того дня мы стали писать диктанты не только по утрам, но и по вечерам — как говорится, на сон грядущий. А по ночам мне еще чаще стали сниться хороводы орфографических ошибок и двойки с ехидными закорючками.

«Нарушителей границы» мы искали главным образом в воде. Всех незнакомых нам мальчишек мы вытаскивали из реки на свой «катер» и требовали предъявить документы. «Нарушители» были или совсем голые, или в одних трусах, и потому документов у них не оказывалось.

— Странно, странно… — говорил Саша. — Как это вы пускаетесь в плавание без документов?

«Нарушители» смотрели на нас, как на сумасшедших. И я сам, между прочим, думал, что все это — пустые игры и что из-за наших с Сашей переэкзаменовок мы так и не сможем использовать свой плот по-настоящему, для какого-нибудь важного дела.

Никогда я не забуду эту ночь.

Вечером мы с Сашей подиктовали друг другу. Я снова вслух погоревал о том, что из-за Сашиной переэкзаменовки (о своей собственной я, разумеется, только подумал) мы никак не можем использовать свой плот. Саша стал произносить всякие благородные фразы, вроде того, что никто не должен страдать из-за его двойки и что мы можем плыть без него куда нам угодно. Тогда и я тоже стал бить себя кулаком в грудь: никогда, мол, не оставлял и не оставлю товарища в беде!

По ступеням застучала палка: дедушка вернулся с вечерней прогулки.

Иногда он возвращался гораздо позже, потому что его прямо на улице перехватывали и зазывали к себе пациенты: то послушать сердце, то проверить легкие, а то просто попить чайку.

Мы с Сашей простились до утра, и не подозревая, что увидимся гораздо раньше.

А ночью вдруг затрезвонил желтый ящик с ручкой на боку, похожий на кофейную мельницу. Он будил нас не впервые: дедушку и по ночам вызывали в больницу или, как он говорил, «на трудные случаи».

Дедушка всегда полушепотом отвечал в трубку:

— Еду. Ну, какой может быть разговор!

На самом деле ему приходилось не ехать, а идти, потому что машины у него не было. Ботинки дедушка в таких случаях натягивал в последнюю очередь и уже за дверью, а палка его не пересчитывала ступени. Неужели он думал, что я сплю и ничего не слышу?

На этот раз дедушка долго не отходил от желтого ящика.

— Так-с… Прескверное положение, — тихо говорил он в трубку. — До Хвостика я буду часа полтора добираться. Это если в обход, по дороге… Да что вы! Откуда сейчас машина? По реке, правда, куда быстрее… Да нет у меня персонального парохода. Вообразите, нету.

Я так стремительно вскочил со своей раскладушки, что средние ножки ее подвернулись, потянули к себе остальные две пары ножек — и раскладушка сама собой стала складываться.

— Есть пароход! Есть, дедушка! Есть!.. — завопил я.

От неожиданности дедушка выронил трубку, она заболталась на шнуре, заколотилась об стенку.

— О чем ты? Какой пароход? — шепотом, словно все еще боясь разбудить меня, спросил дедушка.

— Наш пароход! Наш катер «Неистребимый!»

Дедушка повернулся и стал шарить руками по стене, искать трубку. Наконец нашел ее и прошептал:

— Подождите минутку. Я тут улажу семейные дела… — Он зажал трубку ладонью и обратился ко мне: — Переутомился ты, что ли? Перезанимался с Сашей? Или, может быть, на солнце перегрелся?

— Я не перегрелся, дедушка. У нас есть пароход. Честное слово, есть!

— Пароход? Вообразите, какую чепуху мелет! — Как всегда в минуты волнения, дедушка обращался к кому-то третьему, как бы незримо присутствующему в комнате. — Какие судовладельцы нашлись!

— Ну, в общем, это мы его так называем… пароходом. А на самом деле это плот. Мы сами построили, честное слово!

— Ах, плот? Так бы сразу и сказал. — Дедушка разжал руку и склонился над трубкой. — Здесь как будто намечается выход. Я приеду… Ну, какой может быть разговор!

Мне очень хотелось самому, без всякой посторонней помощи, перевезти дедушку в заречную часть города, называемую Хвостиком. Это был бы подвиг! О нем могли бы написать в газете, о нем узнали бы все! И тетя Кланя узнала бы. И тогда, может быть, она признала бы наконец, что я достойный сын своей мамы. Но тут же я подумал, что Саша, наверное, никогда бы не уплыл без меня.

— Поскорей, — предупредил дедушка. — Дорога каждая минута. Я пока буду спускаться к реке. А то ведь мы с ней медленно ходим. — Он погладил похожую на крендель ручку своей самодельной палки. — Догоняйте меня!

Я уже был внизу, когда дедушка стуком палки остановил меня.

— Поосторожней! — крикнул он, прикрывая рот ладонью. — Клавдия Архиповна под кроватью топор для воров держит!

Я не боялся топора тети Клани, потому что хорошо знал, возле какого окна стоит Сашина кровать.

Прежде чем забраться на подоконник, я секунду поразмыслил: «Как разбудить Сашу, чтобы он не испугался и не закричал со сна? Может быть, сперва зажать ему рот? Хотя Саша не закричит, он ведь не какой-нибудь Веник».