Готов и заряжен (ЛП) - Страница 2

Я в огне.

Я — высококвалифицированное смертоносное оружие (хорошо обученное смертоносное оружие) и я умру на этом промерзшем гребаном утесе. Я сгорю заживо, потому что не могу вытряхнуть взрыв из головы или заставить свои гребаные ноги работать.

Запах горелой плоти донесся до него одновременно с тем, как раскаленное ощущение в ноге перешло из боли в мучительную боль.

Не кричи. Повстанцы найдут тебя, если ты закричишь.

Забавно, подумал Рик. Он знал, что не выживет, если ничего не предпримет. Его учили сражаться, выживать в подобных ситуациях, но он был совершенно беспомощен.

Когда Рик поступил в морскую пехоту, он придумал сотню различных способов, как он может получить ранение или даже встретить смерть. Черт возьми, тогда ему казалось забавным придумывать новые идеи вместе со своими товарищами-новобранцами. Но быть полностью беспомощным, неспособным сражаться, — это не то, как Рик хотел умереть.

АННЕТТА КУИНН ХАРДИ спряталась под кроватью в комнате для гостей, с ужасом думая о том, что произойдет, если ее найдут. Дрожа, она закрыла нос и рот, чтобы не чихнуть от комочков пыли, скопившиеся под старым матрасом.

Мне двадцать три года, а я прячусь под кроватью.

Громкий треск из кухни заставил Куинн вздрогнуть и удариться головой о металлический каркас кровати. Она прикусила внутреннюю сторону щеки, подавляя крик боли, боясь выдать свое убежище.

Громоподобный шум переместился из кухни в гостиную, и каждый удар и стук отдавался по всему скромному дому на ранчо. Тяжелые ботинки топали по всем комнатам, отдаваясь эхом в ушах Куинн. Ее бледная кожа покрылась мурашками от ужаса и адреналина, бурлящего в ее жилах.

— Энни! Где ты, сука!

Она вздрогнула от звука его голоса, голоса, который мучил ее каждый день на протяжении последних двух с половиной лет. Ее сердце забилось так быстро, что стало больно в груди.

— Женщина, тебе лучше доставить свою задницу сюда!

Куинн зажмурила глаза, спасаясь от испуга и представляя, что она снова в доме своего отца в сельской Джорджии. В мыслях она видела, как бегает босиком и ловит жуков-молний на большом заднем дворе, а отец смеется, фотографируя ее, в то время как она наконец поймала одного и положила его в банку.

Еще один громкий грохот разнесся по одноэтажному дому, выбив ее из колеи. Куинн услышала, как тяжелые ботинки Тревиса загрохотали по битому стеклу в гостиной.

Флаг моего папы! Он этого не сделает.

— Когда я найду тебя, Энни, ты пожалеешь о том дне, когда родилась.

Куинн свернулась в клубок, забившись под кровать так далеко, как только могла. Она вздрогнула при звуке своего старого имени. Она не думала о себе как об Энни с того самого дня, когда решила уйти от мужа и начать строить новую жизнь в своем воображении. Как она вообще могла подумать, что Тревис особенный? Что он хороший человек?

Ты видела то, что хотела видеть, Куинн.

Ей нужна была причина, чтобы не возвращаться в крошечный городок в Джорджии, как все ее друзья, застрявшие в глуши. Тревис был выходом, а Куинн — глупой. Она искренне верила, что он станет ее спасителем, стойким мужчиной, которым она сможет гордиться.

А вместо этого он, скорее всего, однажды убьет меня.

Шаги становились все громче, паника нарастала с каждым шагом. Квинн слышала, как в соседней спальне Тревис в ярости вытаскивает все из шкафа, пытаясь найти ее.

— Энни!

Горячие слезы побежали по ее щекам. Куинн сердито вытирала их, кусая руку, чтобы заглушить рыдания. Она ненавидела то, что Тревис заставлял ее чувствовать себя слабой, заставлял ее бояться. От того, что он имел над ней такую власть, ее тошнило. Тревис контролировал все.

Они жили в сельской местности Техаса, на полпути между Сан-Антонио и ничем. У нее не было ни машины, ни телефона, ни денег. Когда умер ее отец, она осталась одна. У нее не было других родственников, которые пытались бы найти ее или беспокоились о ней. Уехав из маленького городка, Куинн попала из глуши в глушь, где «никто никогда не найдет твое тело, потому что ближайший дом находится в десяти милях».

Одна. Всегда одна.

Сейчас, после двух лет жизни в аду, Куинн согласилась бы на одиночество в любой день недели. Если быть с кем-то — значит быть с Тревисом? Одиночество звучало очень здорово.

— Ах ты, сука!

Дверь в гостевую спальню с громким стуком распахнулась, отскочив от стены. Куинн задрожала от страха, ее зубы стучали так громко, что Тревис должен был их услышать.

В дверном проеме показались его сапоги с потертостями. Эти чертовы сапоги. Сколько раз ее пинали любимые ковбойские сапоги Тревиса? Слишком много, чтобы сосчитать. Заостренные носки особенно эффективно ломали ей ребра, хотя она никогда не делала рентген, чтобы знать наверняка. Тревис ни за что не повез бы ее в больницу, потому что тогда бы узнали, каким жестоким куском дерьма он был. Иногда Куинн фантазировала о том, как наденет эти сапоги и несколько раз пнет Тревиса по яйцам.

Сапоги остановились прямо рядом с кроватью. Боже, чего бы она сейчас не отдала за нож. Вонзить его в ногу и услышать, как он воет от боли. Она могла бы украсть у него ключи и уехать, оставив его жалкую задницу позади. Какой бы глупой ни считала себя Куинн, Тревис был слишком умен, чтобы оставлять что-то на волю случая. Он держал под замком все острые предметы, чтобы она не смогла замыслить ничего коварного.

Тревис должно быть знал, что она ненавидит его. Он видел это в ее глазах каждый раз, когда смотрел на нее. Она больше не могла скрывать свое отвращение. Да она и не хотела его скрывать.

Куинн с ужасом наблюдала, как Тревис наклонился, и его красивое лицо показалось из ее укрытия. Ее пульс бешено бился, причем так быстро, что она была уверена, что у нее вот-вот случится сердечный приступ.

— Вот ты где. Я уж было забеспокоился, дорогая, — сказал он приторно-сладким голосом.

Она знала его игру. Вежливый Тревис был уловкой, призванной заставить ее ослабить бдительность. А потом, когда она этого не ожидала, он поворачивался к ней и выбивал из нее все живое дерьмо.

— Пошел ты, Трев!

Куинн понимала, что делает только хуже, крича на мужа. Может, она хотела умереть? Нет, это было не так. Она хотела жить, только не здесь, с Тревисом. Смерть была бы предпочтительнее этого.

— Не будь такой, Энни. Выходи, дорогая. Я скучал по тебе.

— Оставь меня в покое!

Тревис встал. Он собирался уходить? Куинн знала это лучше, но это чертово чувство — надежда — каждый раз одолевало ее.

Внезапно она обнаружила, что больше не лежит под кроватью. Тревис перевернул матрас и пружины на пол, оставив ее под металлическими планками каркаса. Куинн пригнулась, но Тревис оказался быстрее. Он протянул руку и схватил ее за волосы.

— Иди сюда, сучка. Тебе лучше знать, что от меня не спрятаться!

Куинн застонала от боли, пронзившей ее скальп, когда Тревис вытащил ее из-под кровати.

— Остановись, Тревис! Ты делаешь мне больно!

— Заткнись!

Он выдернул ее из спальни, не выпуская из рук темные волосы, которые намотал на кулак. Тревис повалил ее на пол в гостиной, перевернул на спину и поставил один из этих чертовых ботинок ей на горло, прежде чем она успела пошевелиться.

Куинн знала, что он может убить ее, если надавит и пережмет дыхательное горло. Ее легкие начали гореть от недостатка кислорода. На периферии ее зрения появились черные пятна. Она вцепилась обеими руками в его ногу и изо всех сил пыталась оттолкнуть его. Ничего не произошло, он даже не вздрогнул.

Вот и все. На этот раз он меня убьет.

— Ты думаешь, что сможешь победить? Ты слабачка! Ты бесполезный кусок дерьма, Энни. Единственное, на что ты годишься, — это трахаться.

Тревис наконец убрал ногу, и Куинн задыхаясь, вдыхала огромные глотки драгоценного воздуха. Она перекатилась на бок, кашляя и отплевываясь, и прохрипела через пересохшее горло. Куинн вцепилась когтями в ковер, пытаясь увеличить расстояние между собой и мужем. Она отшатнулась, когда он рассмеялся над ней — жестоким, издевательским смехом, который пробрал ее до костей.