Готамерон. Часть I (СИ) - Страница 11

— Клянусь семью столпами, Блейк, в порту ты и впрямь как на похоронах, — осведомился Вудберт, вознамерившийся довести дело супруги до конца. — Сам-то я могу только гадать, почему. Сорок пять лет — не возраст для моряка, но еще лет десять, и резвости поубавится. Ноги и руки ослабеют. Пальцы перестанут слушаться. Боишься, наступит день, когда придется променять палубу на твердую землю?

— Никогда! Я лучше на дно пойду, — вспылил Блейк. — Что ты вообще можешь знать о морском быте? Ты же всю жизнь в мастерской просидел, прям как твой Святой Картнер. Запомни, стоит только тертому морскому волку взойти на корабль, и он заткнет за пояс любого молодца. Путь по воде зависит не от силы ног, а от ветра. Что до твердости рук, то бывалый кормчий штурвал держит крепче, чем женщину. Запомни это, мой друг.

— Чего тогда хмуришься? Может преступление какое планируешь?

Вудберт говорил в шутку, и Блейк ему подыграл, выдавив жиденькую улыбку. В их обществе считалось зазорным выставлять тоску и думы напоказ. В общении с друзьями следовало придерживаться веселого, непринужденного тона. Попытаешься слишком много размышлять, и любой тебе напомнит, что это вредно, а то и вовсе решит, что ты затеял что-то дурное.

— Для моряка родная гавань — символ избавления от опасностей, которые подстерегают на открытой воде, — попытался объяснить Блейк. — К несчастью, мир устроен так, что один спасается от беды, а другой в нее попадает.

— Но ведь так происходит везде, а не только в море?

— Ошибаешься. Говорят же, что форду впрок, то южанину — смерть. Пока моряк целует песок родной гавани, человека — живущего по соседству, могут в него зарыть.

— Все равно не уверен, что понимаю тебя, — напряженным голосом молвил плотник, глядя, как племянница забирается на бочонок у пристани и размахивает горящим амулетом.

— Вода, Вудберт, испокон веков считалась проводником между мирами, принося и унося с одного берега на другой много грязи. Я говорю не о гнилых водорослях и обломках судов. Это могут быть и люди, чаще живые. Еще вода приносит вести, как добрые, так и дурные.

Последнюю фразу Блейк сказал, глядя на Адельгейду. Женщина вздрогнула и сильнее затеребила вычурный поясок, притворившись, что наблюдает за плывущим в тумане зеленым огоньком.

— Порт, который нас всех кормит, по-твоему, зло? — в недоумении переспросил Вудберт.

Плотник так ничего и не понял, да и куда ему было. Работа за верстаком сделала его таким же дубовым и несгибаемым, как та столешница, на которой он мастерил сундуки и шкафы. Взвесив каждое слово, Блейк объяснил коротко и просто:

— Многие города стоят у воды. Во многих есть порт, а порт, мой друг, — это врата в город. Корабли приходят чаще и привозят больше товаров. Однако, кроме полезных вещей и способных людей, на них везут большие неприятности. Чаще у таких неприятностей есть руки, ноги и голова, которыми они умеют пользоваться. Некоторые из них, как например Святой Ребар, меняют мир к лучшему, другие, подобно Октавиону, могут принести смерть целой империи. Имея порт под боком, ты никогда не знаешь, в каком мире проснешься завтра.

На это Вудберт не нашел что ответить. Блейк удовлетворенно кивнул и отвернулся. Стоя под низкими ветвями лип, они втроем стали наблюдать за тем, как из тумана проступают очертания новых судов.

***

Пронзая носом пелену тумана, торговая каравелла приближалась к бухте Готфорда. В темных водах под килем все чаще стали появляться песчаные бугорки. На корме ударили в колокол. Берег был близко, а вместе с ним и опасная отмель в центре лагуны. С палубы уже были видны огни нижнего предела и строй фахверковых домиков, на фоне которых покачивались мачты рыбацких лодок. Далее, за контурами зданий, очерченных лунным светом, поднимались травянистые холмы, изрезанные каменными лестницами и многочисленными деревянными ярусами с домами. Слева на утесе стояла башенка маяка с пылающей жаровней на вершине. Справа бесформенной громадой небо подпирали отвесные скалы, поросшие стройными елями.

Миновав скалистый островок у входа в бухту, каравелла легла в дрейф. Как только зубчатый якорь достиг дна, раздался новый удар колокола. Моряки стали готовить шлюпки. Едва судно застыло на краю отмели, с корабля был подан сигнал людям на пристани. Вскоре несколько лодок отошли от берега и причалили к высокому борту каравеллы. Прежде чем начать разгрузку, команда занялась пассажирами. В этот рейд сторонних людей на борту было немного, но и выглядели некоторые из них не так, как большинство странников.

Первыми на каменную пристань поднялись четверо. Если бы руководивший разгрузкой старший сержант ополчения спросил капитана о характере новоприбывших, то узнал бы, что в плавании эта группа держалась особняком и разговоров с командой не заводила. Появлению их в Готфорде, впрочем, никто из стражников не придал значения. Благодаря сообщению Старграда с Вихтруком и притоку торговцев, город уже много лет напоминал проходной двор. Поэтому, когда рослый мужчина в доспехах проследовал мимо сержанта, тот уделил ему внимания не больше, чем любому другому незнакомцу.

Облаченные в черные плащи с поднятыми капюшонами странники беспрепятственно покинули гавань, растворившись в трущобах нижнего предела. Там вперед вышел пожилой мужчина с походным мешком за плечами, а троица воинов наоборот почтительно отступила назад. Пока они шли к цели, по бокам тянулись покосившиеся дома и дырявые лачуги рыбаков. Мужчина впереди двигался быстро, не глядя по сторонам, словно местность была ему хорошо знакома. Из трущоб они вышли на широкую улицу, очутившись как раз напротив столба с указателями. На гладких деревянных дощечках человек в капюшоне прочел: «Храмовая площадь», «Серая башня», «Казармы», «Цех красильщиков».

Указав сухим пальцем на нижнюю доску, старик, тем не менее, зашагал по другой улице в сторону холма, на котором стояла пушечная башня. Размытые очертания полной луны в тумане и ее положение над горизонтом сильно его беспокоили. Часто посматривая в небо, он наблюдал за самой яркой звездой, произносил слова на непонятном языке и отрицательно мотал головой. Ночь шла на убыль, а вместе с ней утекало и время. Близ развалин каменной стены им даже пришлось срезать путь, поднявшись по травянистому склону на один из холмов со смотровой площадкой.

Покинув нижний предел, они достигли средней четверти и, обогнув затянутую плющом пушечную башню, через чужой огород попали на нужную улицу. Двухэтажные дома с вывесками-щитами тянулись отсюда вплоть до торговой площади у южных ворот, за которыми начинались фермерские угодья. Подъемный мост был поднят. На стене пылали жаровни. Неподалеку от барбакана виднелась широкая каменная лестница, уводившая в верхний предел. Арка, под которой дежурили копейщики, ночью была перекрыта воротами, но для простых путешественников проход был закрыт и днем. Впрочем, если бы воины сбросили плащи перед стражей, их бы немедленно проводили наверх и приютили в роскошном особняке какого-нибудь зажиточного торговца. Разумеется, так делать никто не стал. В эту ночь странников интересовал не покой. Они искали мастера по металлу, а высокий фахверковый дом с покатой крышей, к которому шел старик, был главной целью их путешествия. О том, что это кузница, свидетельствовала рассохшаяся вывеска с изображением наковальни, висевшая на выступавшей из стены балке.

Один из воинов поднял руку, собираясь постучать в дверь, но, уловив звук шагов, потеснил остальных. Едва тьму рассеял свет факела, все четверо скрылись за кузницей, проводив взглядами одинокого ополченца. На страже было характерное для защитников Готфорда голубое сюрко с вертикальными белыми полосами и кожаные наплечники.

Округлый шлем с низким надзатыльником сверкал в свете факела, словно мокрый валун на солнце. Кольчуга натянутая поверх грубой стеганки тихо позвякивала при шаге. Дозорный постоял возле огорода, посмотрел на помятую траву и, не обнаружив ничего подозрительного, зашагал вниз по улице в сторону гавани.