Господин канонир (СИ) - Страница 9
Поискав причину беспокойства, Габерон понял, что смущало его все это время. План был слишком хорош. А слишком хороший план — это уже плохо. Слишком хороший план похож на новенький фрегат, сходящий с верфи, блестящий краской и лаком, топорщащий белоснежные паруса, сверкающий начищенной бронзой пушек… И беспомощно пикирующий вниз, едва ли отчалив от острова, просто потому, что ни конструктор, ни инженеры не удосужились проверить его подъемную силу и юстировку.
— Возражения есть? — Алая Шельма обвела камбуз внимательным взглядом, — Нет? Что ж, отлично. «Малефакс», займись курсом, я хочу, чтоб мы оказались у Дюпле не позднее, чем через три дня. Корди, удостоверься в том, что у нас хватит ведьминского зелья для котлов — «Вобле» может потребоваться быстрый ход. Габерон… Приберись, черт возьми, на гандеке. Я не хочу рассказывать своим внукам о том, что деревянная нога у меня из-за того, что я споткнулась о ядро!
Габерон ухмыльнулся и протянул руку за гренкой. В сущности, подумалось ему, Ринни вполне права. Иногда тебе достается вино, а иногда тухлая вода. Иногда ты чувствуешь себя дерзким катраном, а иногда — трусливым карасем. А раз так, глупо надеяться на то, что каждый день тебя будет ждать большая сочная отбивная. Иногда придется довольствоваться тем, что посылают ветра и не требовать большего. Что ж, если разобраться, гренки — не самая худшая замена мясу…
Габерон растерянно уставился на тарелку с гренками.
Гренок не было. Вместо них в тарелке лежал, раскинув лапы в разные стороны, как жертва кораблекрушения, довольно сопящий вомбат с хлебными крошками на усах.
* * *
— Не забудь проверить брюк[7]. Канат должен быть в меру просмолен и не пересушен. Сухой быстро перетирается.
— Угу.
— Заодно проверь рымы у откатных талей[8]. Мне не нравится скрип, который я слышу всякий раз, когда выкатываю ствол. Я не хочу, чтоб они лопнули в тот момент, когда мне вздумается выстрелить.
— Угу.
— И проверь, чтобы лафетные клинья не были расщеплены и лежали наготове.
— Понял.
— Но главное, это, конечно, избавиться от ржавчины. Ринни права, гандек прямо-таки зарос ею, — Габерон вздохнул, — Но мы с тобой быстро наведем тут порядок. Кстати, если останется время, можешь отполировать винграды[9]. В последнее время на них больно смотреть.
— Отполировать винграды, говоришь? — Тренч фыркнул, раскладывая вокруг себя приятно пахнущую маслом ветошь, — Может, тебе и якорь заточить?
Габерон ухмыльнулся.
— А ты, оказывается, не такая уж и сухопутная крыса, какой хочешь казаться.
— Шутку про винграды знают даже дети, никогда не покидавшие свой остров. Какой дурак будет полировать винграды? Там же краска. Без нее вмиг заржавеет.
— Соображаешь, — Габерон одобрительно кивнул, — Но все остальное нам с тобой сделать все-таки придется.
— И ты, кажется, вознамерился принять на себя основную часть работы? — саркастично осведомился инженер, косясь на Габерона.
Габерон лишь хмыкнул. Он закрепил гамак между бимсами гандека и теперь качался в нем, заложив руки за голову и наблюдая за прямоугольными осколками неба в открытых орудийных портах. Удивительно, как по-другому выглядит обычное небо, если смотреть на него через орудийный порт…
— Ты ведь не собираешься мне помогать, так?
Габерон покосился на Тренча. Тот уже скоблил щеткой ржавый налет на боку одной из карронад.
— С удовольствием бы тебе помог, приятель, но никак не могу.
— Старые раны? — язвительно поинтересовался Тренч.
— Пиратская клятва. Да будет тебе известно, у каждого старого пирата есть пиратская клятва.
— И какая же твоя?
— Спать не меньше двенадцати часов в день, — Габерон со вкусом зевнул, — Работа непростая, сам понимаешь, но кто-то же должен ее делать? Впрочем, я не рощу, на все воля Розы… К тому же, у меня непереносимость ржавчины. Если возиться с ней слишком долго, от нее на коже появляется сыпь.
— Ты мог бы разматывать брюк.
— Ты хоть знаешь, из чего делают эти канаты? У меня и без того на ладонях пятна от смолы!
— Но ты…
— Я безропотно приму на себя самую тяжелую ношу. Буду направлять твои неопытные руки и делиться содержимым из кладезя моего опыта. Эй, полегче! Не скреби так мою пушку, приятель, протрешь ее до дыр! Это тебе не просто чугунная дура, это Нанетта, одна из моих любимиц, тридцатишестифунтовка.
Тренч хмыкнул и стал очищать ржавчину осторожнее. Щетка из жесткого волоса в его руках двигалась быстро и старательно, на пол, переливаясь в бьющих через распахнутые порты лучах солнца, летели тучи ржавой пыли.
— Здесь какие-то отметки, — сказал он через некоторое время, — Две черты.
Габерон улыбнулся.
— Ах да. Я же говорю, это особенная пушка, со своей историей.
— Она подбила два корабля? — Тренч уважительно погладил рукой тусклый металлический бок, забыв про щетку в руке.
— Нет. В ее стволе я как-то раз спрятал две бутылки отличного корморанского вина. Поставил отметку, чтоб не забыть, где именно.
— Ясно, — Тренч вздохнул и принялся за щетку, — Я понял.
— Тогда не теряй времени, — посоветовал Габерон, — Если я не ошибаюсь, не так давно пробили четвертые склянки. Это значит, что по расчетам «Малефакса» мы уже должны оказаться в каких-нибудь ста двадцати милях от Дюпле. Капитанесса будет очень недовольна, если по тревоге мы не сможем выкатить ни одну из наших малышек.
Габерон немного лукавил. Он был почти уверен, что ни сегодня, ни завтра «Вобле» не попадется достойной цели. Да и вообще никакой цели. Разглядывая небо через открытые по случаю уборки орудийные порты, Габерон давно убедился в том, что здешнее небо практически безжизненно. Даже рыбьи косяки, кажется, давно убрались восвояси из этой части света, так что единственными ее обитателями оставались редкие клочковатые облака, плывущие далеко внизу под брюхом «Воблы» и похожие на внутренности распотрошенного солдатского тюфяка.
Скорее всего, этот рейс так и кончится ничем. Неделю или две «Вобла» будет болтаться вблизи острова, тщетно высматривая в облаках хоть какую-то точку и изображая дрейфующий остров, после чего Алая Шельма устало махнет рукой и прикажет лечь на обратный курс. Габерон знал, что именно так и случится. Знал, что еще два или три дня после этого капитанессу лучше не беспокоить. Она запрется в своей каюте и не будет выходить на палубу, перестанет спускаться в кают-компанию. Запрется в своей капитанской каюте, не пуская даже Дядюшку Крунча, и будет целыми днями смотреть в иллюминатор, пока медный патефон играет свои старомодные заунывные баллады, от которых у обычного человека мгновенно сводит челюсти.
И тщетно Дядюшка Крунч будет мяться у ее двери, почесывая полированную голову и смущенно ругаясь под нос. Тщетно Шму будет с видом неприкаянного призрака шляться по квартердеку, поглядывая на капитанские окна, а Корди внезапно присмиреет безо всякой ругани и даже перестанет практиковаться в создании шоколадных медуз. Не будет ни шумных обедов на камбузе, ни оглушительных споров, ни взрывов смеха. Лишенная капитанского участия, «Вобла» на несколько дней превратится в корабль-призрак, бессмысленно дрейфующий в небесном океане.
А затем все пройдет, как проходит все на свете, даже затяжная буря. Алая Шельма покажется из своей каюты, устало улыбнется, как ни в чем не бывало нахлобучит на голову потрепанную треуголку и прикажет менять курс. И через неделю навигационные карты «Воблы» вновь покроются ее лихорадочными записями и схемами, вновь потянутся во все стороны света линии, вновь зарябят в глазах названия никому не известных островов…
— Не спеши! — окрикнул он Тренча, ожесточенно работающего щеткой, — Пушки, приятель, спешки не любят.
Бортинженер скривился.
— Не хочу проторчать здесь весь день.
— Что, куда-то спешишь?
Тренч не ответил. Но если он думал, что его каменное лицо способно кого-то провести, то он просто не подозревал, до чего проницательный взгляд вырабатывается у канониров за годы службы.