Горящий рукав - Страница 30
– Ты чего? – зевая спросила жена. Хорошая реакция!
– Да нет. Ничего! – пробормотал я после паузы. Главное – не спугнуть мое спасение. От ее глупых вопросов даже чума может обидеться и уйти, а тут что-то еще робкое, неуловимое. – Нрмльн! – стиснув от боли зубы, выдавил я.
– Ладно, тогда я еще посплю! – Она сладко зажмурилась.
Мое обычное благодушие улетучилось: видите ли, поспит она! Могла бы хоть немного встревожиться! Но тут сжало внутри так, что я предпочел упасть на пол, чтобы жена хоть так поняла степень боли!
– Ты чего это? – встревожилась наконец она. Но от дурацкой ее тревоги боли не уменьшились.
– Беги! Звони в "скорую"! – простонал я.
– Может, пройдет? – Она лениво потянулась.
– С-сука!
– Бегу, бегу! – Она вышла в прихожую, потом вернулась.
– А ты не знаешь, где мой второй сапог?
– Иди!
– Без сапога?
– Да.
Я уже катался от боли по ковру. Потом вдруг заметил, что, если поднять ноги на кровать, боль уменьшается. Посланницы моей долго не было. Только за смертью ее посылать! Потом она вернулась – естественно, одна. Но очень гордая.
– Очень трудно было двушку для автомата достать. Все берегут их – самим надо звонить. Но я достала!
Она так сияла радостью, что я сквозь дикую боль даже усмехнулся. Ну что поделаешь с ней?
– Я кофе попью?
Видимо, ей казалось, что уже достигнут большой успех!
– Что сказали-то? – выстонал я.
– А! – Она засмеялась. – Забыла!
– Что ты забыла еще?
– Забыла тебе сказать!
– Что?! Что ты забыла мне сказать?
– Забыла сказать, что они сказали.
– И что они сказали?
То, что я в этом увлекательном диалоге катался по полу, как-то не тревожило ее.
– А! Они сказали, что в течение часа приедут! У нас корпус номер один?
– Да-а-а! – заорал я.
Она весело хохотнула.
– Ой! А я чуть было не сказала – два!
– Сволочь!
– Почему, Венечка?
К счастью, врач появился не через час, а несколько раньше. Но, к несчастью, он был с дикого похмелья, и ужасно мучался сам, и большую часть провел в ванной, пуская воду.
– Может, мной займетесь? Сделаете укол? – простонал я, когда он вышел.
– Какой же я укол, на хрен, тебе сделаю, если не понимаю, что с тобой? – простонал он. – Так больно? – Он все ж таки прикоснулся ко мне.
– Нет.
– Ну вот видишь! – Он обрадовался. – Через час если не отпустит – тогда звони!
И он с облегчением скрылся.
Не полегчало!
– Иди звони! – снова рявкнул я на жену.
Второй врач оказался интеллигентом до мозга костей и даже глубже.
Перешагнув через меня, он подошел к полке и радостно произнес:
– Как приятно в нашей дыре встретить родственную душу, интеллигентного человека! Извините за бестактный вопрос – где вы книги достаете?
– Везде!
Боль, как назло, утихла – и тут же, только он уехал, снова взяла!
– Звони!
Она, вздохнув, вышла. К таким долгим усилиям она не привыкла и считала, что я нарочно измываюсь над ней! Не может же так долго болеть!
Катаясь по ковру, я увидел на комоде будильник, и вдруг ликование пронзило меня. Выкрутился, сволочь! Ровно десять стрелки показывают
– как раз тот час, когда я должен был уже знать, какой половины жизни лишился. Но мне даже некогда было подумать об этом! Какой? А никакой! Вот вам! И тут вы меня не достанете! Дикая боль. Но жизнь остается – такой, как я ее люблю! Никаких половинок! Ликование нарастало! Пол-одиннадцатого уже! Миновало уже то время, когда кто-то мог, или мог пытаться, командовать мной! Вырвался. Я такой!
Но вырвался "ценой живота". Вместе с ликованием усилилась и боль – от приступов в глазах уже темнело! Как бы не умереть тут на радостях! Я пополз.
На площадке нашей жил старичок, инвалид войны, и в те трудные восьмидесятые только у него во всем доме был телефон. Надо было сразу к нему, но я стеснялся: кто ж знал, что будет такая боль, – сначала еще терпимая была! К тому же мне было неловко, что он мне должен деньги, – вдруг еще подумает, что я таким способом выбиваю с него денежный долг? Но что делать? Пусть думает. Сил уже нету терпеть! Лежа на бетонной площадке, я колотил в его дверь, в нижнюю ее половину. Стук какой-то нехарактерный – может не понять! Не слышит! Глухой! Пьет. Или вяжет веники! Вениками он и расплачивался за долги, хотя обещал каждый раз вернуть деньгами. Впрочем, веников он мне тоже задолжал. Сколько же у меня "веников денег"? – время от времени самодовольно думал я. Еще не были тогда в ходу сбережения в долларах или евро. Первую "условную единицу" – "веник" – придумал я.
Странно, что я при этом не обогатился. Только – условно. И таких сюжетов-веников я навязал уже к тому времени целый воз. Жалко было умирать! Мой кредитор, "дебитор", не открывал. Силы гасли.
Снизу послышались голоса… Я замер. Да! Обе они поднимались вместе!
Другая, не дождавшись меня, примчалась, встревожась, – и теперь они вместе меня спасут! Такое возможно только во сне! Или – при "остром животе", как называется это состояние. Сейчас никто не сможет мною командовать! Я больной! Не будут же они выяснять отношения сейчас? И наступит согласие – хотя бы на это время, пока надо меня спасать! Я в раю, где все заботятся обо мне! Мой организм выручил меня, оказавшись умнее полушарий! Во всяком случае – решительней. И – находчивей! Я торжествующе застонал.
Когда они увидели меня распростертым на площадке, то повели себя соответственно своим данным: жена, причитая, забегала почему-то по лестнице вверх и вниз, соперница, глянув на меня, сказала решительно:
– Все, не надо никуда больше звонить. Осторожно спускаемся и едем в больницу – у меня там заведующая.
В такси они обнимали меня с двух сторон. Сон! И я, закинув руки им на плечи, блаженствовал между приступами боли, которые, надо отметить, становились все сильней, – но тем острей и блаженство.
Ушел! Ушел я от вас! Не достанете! В царстве боли не действуют ваши законы. Свободен! Свобода почти как во сне – могу обнимать вас одновременно, экономя время и тающие силы!
В больнице меня сразу диагностировали (шел камень по мочеточнику), сделали обезболивающий укол, отвезли на шикарной каталке в палату.
Никто не обратил там на меня внимания. Самая большая свобода – быть среди людей, тобой абсолютно не интересующихся, занятых своими заботами, разговорами. Ничего им не надо от меня! А мне ничего не надо от них! Я блаженствовал.
Ночью камень с дикими болями вышел, но меня еще оставили на два дня.
Чуть прихрамывая, я прошел по широкому, светлому старинному коридору больницы, стоял у открытого окна, у пыльного фикуса, и загорал, вытянув лицо к солнцу. Была ранняя весна.
Потом, когда меня с удивлением спрашивали: "Слушай, а где ты так успел загореть?" – я отвечал честно, слегка гордясь собой: "В больнице". Но никто не верил мне. "А! Обычные поповские штучки!" – сказал один умный друг и махнул рукой. "Штучки" мои все уже знали, но не принимали всерьез. Всерьез принимали лишь то, что было принято так воспринимать. Все знали точно, из авторитетных источников, что в больнице не загорают. Лишь я знал, непосредственно из жизни, что в больнице самый загар, и был счастлив.
Утонуть в болоте реальной жизни обязательно нужно – желательно не насовсем и не навсегда. Одна, по крайней мере, рука должна торчать снаружи и записывать все, что ты чувствуешь. Мало того, что я оказался в глухом Купчино, я еще попал туда в самые тяжкие годы, и то, что я не потерял там все свое и даже выволок оттуда какие-то трофеи, решило дело. Раньше я писал легко, в основном демонстрируя, как я могу, теперь мне предстояло продемонстрировать, что я могу.
Появившиеся на пустырях унылые магазины-стекляшки выстроены были вроде как зря, наполнять их все равно оказалось нечем. Вдруг иссяк даже убогий советский достаток. Помню, как я вхожу в этот огромный стеклянный куб, и только в одном отделе что-то есть. Тусклые, с ржавыми потеками бутылки уксуса. Уксус на завтрак, уксус на обед, уксус на ужин?