Горящий рукав - Страница 22

– Ну, извини, – произнес я довольно легкомысленно. – Я тоже выгляжу

– не блеск!

Была пауза, за время которой наши биополя как бы уравновешивались.

– Слушай, – проговорил он уже вполне по-деловому. – Тут соседи зашли…

Это с их стороны умно. Хорошо, что они не сделали этого раньше.

– Ну. И чем же они недовольны? – поинтересовался я.

– Говорят – какой-то хлебный нож мы у них взяли. Ты не заметил этого? – деликатно сформулировал он.

Ну что же. Он прав, надо налаживать с соседями добрые отношения после некоторых причиненных им беспокойств.

– А-а, нож! – вспомнил я. – Он в начале Маяковского. На газоне лежит. Пусть сходят.

Потом была пауза. Мне кажется, что обоих нас искушала мысль – встретиться и попить пива. Но – хватит длить ахинею, пора делать дела.

– Пока! – произнес Андрей хрипло.

– Пока!

Надо отдать нам должное (хотя, может, его нам уже отдали) – никогда потом не вспыхивало у нас желания сделать друг другу зло, отомстив за ту драку. По другому поводу – да. А по этому – никогда! Бой был честный, и где-то даже закономерный, и в чем-то даже необходимый.

Став частью наших биографий, с ходом десятилетий вызывает он чувства почти сентиментальные. "Ну что? – произносит Андрей, когда мы теперь изредка напиваемся, сидя рядом. – Паровозик где?" – "Спроси у метрдотеля. В ресторане такого класса должен быть". Последний раз мы искали паровозик в Париже, но не нашли.

Наши отношения были так близки, что он даже пришел ко мне на свадьбу. Решалась моя жизнь. И знаете, что он сказал, уходя? Ни за что не догадаетесь. "Спасибо. Все прошло хорошо. Какая-то рюмочка мне помогла!"

Так вот, оказывается, для чего затевалась свадьба! Его самомнение и самолюбование ничем и никогда не перешибить, никакой дракой. Тем более, он вскоре переехал в Москву. И наша разница в том, что драка с ним была последняя серьезная драка в моей жизни. А Андрей их продолжал, наводя нужный ему порядок. Следующие десятилетия я занимался лишь тем, что наводил внутреннюю гармонию в своих сочинениях, никому, по большому счету, не нужную. Андрей видел жизнь с высоты орлиного полета – в основном, разумеется, жизнь литературную, – но в ней-то как раз добиться нужного легче всего.

Сначала он выстроил интеллигенцию. Считать себя интеллигентом и вдруг заявить при этом, что книги Битова непонятны или скучны, – значило объявить себя дезертиром с фронта, где интеллектуальная литература бьется с пошлой. Никто и не осмеливался на это: кому охота марку терять? А так ты довольно легко оказываешься элитой.

Андрей, наверное, мог написать и книгу общедоступную, но чего стоит вершина, на которой могут побывать все? Таких глупостей он не делал.

Он делал только точные ходы. И не надо упрекать его в корысти – он двигал литературу куда надо. Просто ночевать со своими буквами, не глядя по сторонам, может только литературный идиот – и сколько их сгинуло со своими буковками? А остался кто? Общественное сознание важнее текстов, и смотреть надо на него. Пришла мода на андеграунд – андеграунд и пиши. Наша интеллигенция (я до сих пор обожаю ее и считаю лучшим нашим отрядом), всегда ждет нового, прежде запретного.

Особенно в эпоху перемен. Но как угадать? Я тупо пытался приспособиться к новой, неузнаваемой действительности, тачая навеки опозоривший меня эротический триллер "Разбойница". Не там ловил!

И это было тогда, когда Запад протягивал нам дружескую руку! Только дурак тогда не понимал, что у нас уже никогда не будет нормальных денег за нормальную литературу. Только на Западе еще можно было что-то поймать. Там точно знали, какая русская литература теперь лучшая. И Битов это знал. Потому что сам им это и объяснил. Да так, что они десятилетиями рыпнуться не могли.

Я встретил Битова в ЦДЛ, где пропивал свои "тридцать сребреников", полученных за предательство интеллектуальной литературы, которой, впрочем, никогда и не любил. Появился встреченный восхищенным шепотом Битов: он только что напечатался "там". По мрачной небрежности его повадки было видно: он снова победил! Расчет?

Мелкими расчетами он не занимался. Он знал! Да, повадки у него изменилась. Не зря он переехал в Москву. Меня он, однако, демократично признал и даже на время сел рядом.

– Пойдем, – сказал он. -Я тебе книгу подарю. Только надо выйти – она в багажнике у меня.

"Багажник? – размышлял я тупо, пока мы шли. – Тогда, наверное, и машина есть?"

Мы вышли через черный ход на улицу Воровского. Он подошел к машине – отечественного производства и к тому же заляпанной. Но отметил я это отнюдь не со злорадством, скорее – огорчился. Андрей распахнул багажник, заваленный бытовым хламом – там даже сияли резиновые сапоги. "Значит, есть и дача", – подумал я, но абсолютно без зависти: целенаправленности мне всегда не хватало. Андрей стал злобно ворошить хлам. "Чего ж так злится, если все хорошо?" – удивился я. Но в том-то и разница между удачником и неудачником, что первый злится, даже когда у него все хорошо, и добивается еще большего, а у второго все хорошо всегда, хотя на самом деле все плохо.

– Черт! Последнюю, значит, отдал! – произнес он яростно, виня в этом напрасном походе, кажется, меня.

Мы вернулись молча и в ресторане сразу разошлись. Как я понимаю теперь, я мог бы получить "Пушкинский дом", вышедший впервые на

Западе. Если он так командовал нашими кадрами, которые решали все, то победить каких-то мягкотелых западных демократов ему не составило труда. Удивило, что в пробитую им брешь он почему-то повел не старых своих соратников, вместе с которыми побеждал в России, а совсем других. Он даже не спросил меня: а у тебя что вышло новенького? Надо быть лидером новой волны, а не цепляться за старое! – это он тоже просек. Благодаря ему на Западе долго бушевали "немецкие русские", которых читала только их прилежная профессура. Теперь это прилежно читают и наши студенты: солнце у нас, как прежде, восходит на Западе.

Он не только владеет пером все более виртуозно – он все более точно знает, как и когда нужно "ударить по шару" (его слова). Помню, мы летели с ним в Мюнхен на литературный фестиваль "Бавария читает все". Я перебирал свои листочки, тупо надеясь покорить всех своими текстами (как это иностранцы могут их воспринять, когда ни к чему, им известному, это не примыкает? Нонсенс. О чем тут литературоведам говорить? Может, обычные бы люди поймали бы что-то, но литературоведам подай привычный им хлеб). Успех свой я никак не программировал и потому его не имел (такого и в программе-то не было). Андрей прямо в самолете (время у него, как всегда, было расписано) сочинял свое выступление в ритмах и образах знаменитого

"Zoo" Виктора Шкловского. Он точно знал, что делал. Западные литературоведы, заполнившие зал, с восторгом разгадали его маленькую хитрость, скрытую цитату (именно скрытые цитаты – их конек), и проводили выступление Андрея благодарным смехом и аплодисментами, и после все время фестиваля ходили за ним восхищенным табуном. Снайпер!

Кто может тягаться с ним? Есть, правда, отчаянные. Один из москвичей

(а населяют этот город люди толковые) Андрея было превзошел в

"точных попаданиях" своих текстов в изощренные (но и где-то трогательно простодушные) умы западных модников, прекрасно знающих, какой русской литературе надо быть. Кстати, их собственной литературой они почему-то не управляют, и ей удается развиваться абсолютно естественно. Но и этими управленцами управляют из России.

И вдруг их оказалось целых два. И главное – оба люди блистательные, красивые. И оба – мои друзья.

Однажды я, переполненный чувствами, попросил обоих их вести мой юбилейный вечер в Москве, и они оба согласились. Правда, я забыл сказать каждому, что будет второй. Встретив их в холле ЦДЛ, я радостно притянул к себе их обоих, но заметил, что как-то они отстраняются друг от друга. Случайно потом выяснилось, что накануне как раз у них случился бой, по членовредительству, может быть, и не сравнимый с тем, что был у нас с Андреем когда-то, но по сути гораздо более значимый: Европа, а может, и вся планета, как самка, пласталась у их ног, чтобы отдаться победителю. Не знаю, кто победил