Горячее сердце - Страница 162

Помню ли я!..

В тот вечер телефонный звонок остановил меня на пороге. Честное слово, я уже вышагнул в коридор, когда он меня догнал. Брать трубку или не брать — правила службы не позволяли такого выбора. Я, правда, не планировал на сегодня никаких неожиданностей и собирался мирно отдохнуть в кругу своей жены, что ей было обещано заранее, но… Наши жены несут службу вместе с нами. Не присаживаясь к столу, лишь дотянувшись до тумбочки с телефонами, я буркнул в холодную трубку:

— Слушаю. Тушин.

— Ах Ту-у-шин! А скажите, гражданин Тушин, чем вы там занимаетесь?!

Голос изменен, но это «там» вместо «здесь» совершенно демаскирует его обладателя. Я вздрогнул.

— Галочка! Вот здорово, что ты позвонила! Я только-только поворачиваюсь к аппарату, а ты сама уже тут как тут! — Главное, говорить быстро, не давая вставить ни словечка, и веселья больше в голосе, веселья! — Я, знаешь, домой собрался, дай, думаю, позвоню, может, в магазин зайти за чем-нибудь, а?

Та-ак, вопрос задан, не лучший вопрос, но я слабо надеюсь, что он переведет стрелку разговора с опасного пути, в конце которого ой какие могут быть оргвыводы!..

— Тушин ты Тушин! Ну какой магазин! На часы-то хоть посмотри!

— Ой! — натурально удивляюсь я. — Надо же, стоят! А который час, дорогая?

— Тушин ты Тушин… — Кого-кого, мою Галину не проведешь. — Только не бей их, пожалуйста, об угол сейфа, к утру они сами остановятся, тогда и предъявишь свое алиби. А сейчас — бегом марш! Может, успеешь хоть хлеба купить…

— Рад стараться! — рявкаю я и нацеливаюсь катапультироваться в дверь, однако заколдованную черту порога не дает перешагнуть новый звонок. Изо всех сил надеясь, что это Галина спохватилась дополнить подозрительно краткий список указаний, я с опаской поднимаю трубку. Но звонил второй телефон.

— Виктор Иванович, зайдите ко мне.

— Надолго, Сан Саныч? — осторожно уточняю я, но майор, видно, чем-то расстроен, он сухо бросает: «Жду», и в наушнике отбивают тревогу короткие писклявые гудки.

Ситуация критическая. Но легко разрешимая. Пальто — на вешалку, в руки тетрадь, по коридору быстрым шагом-м — арш!

— Здравия желаю! Товарищ майор!

Майор сидел не шелохнувшись. Желтый круг света от настольной лампы падал на его руки, лежащие спокойно на столе. Потемневшая тонкая кожа не прятала набрякшие жилы. Я сморгнул. Мгновенно затопило какой-то теплой волной. Я подумал, что Шумков, оказывается, немолод, он ведь воевал, а День Победы отсчитал уж четверть века…

— Что, лейтенант, устал?

Лицо его скрывала темнота, и голос, казалось, шел из этих рук, такой же спокойный. Я смешался.

— Ну… почему…

— Рапортуешь больно громко.

Да-а… Я подмечал за собой такое: когда вымотаешься, начинаешь подстегивать себя, взвинчиваешься — и в какой-то миг это прорывается наружу. Раскусил меня товарищ майор. Спасибо. Если бы еще не задержал… Я переступил с ноги на ногу.

Александр Александрович понял. Вздохнул.

— Ладно. Завтра, на свежую голову. В восемь ноль-ноль выезжаем в Железогорск. Явишься в семь тридцать, проинструктирую.

В душе благодаря и Шумкова, и пока удачно складывающуюся судьбу, я выскочил на крыльцо, перепрыгнул через две ступеньки, круто развернулся на правом каблуке — левое плечо вперед! — и заспешил-заскользил в булочную. Мартовская капель к ночи превратила тротуары в гладкие катки. Ну-ка, «сальхов», «тройной тулуп»!.. Я доскользил до угла. Мамма миа! Стрелки часов на «ратуше» пронзили меня насквозь. Ну неужели нельзя хоть в центре-то города открыть круглосуточное булочное дежурство! Для тех мужей, которых с вечера отправили за хлебом…

Я, конечно, не выспался. Моргал, позевывал украдкой и, уставившись в одну точку, слушал инструктаж напряженно, стараясь не упустить ни одной детали.

Дело было так. Несколько дней назад зашел в наше управление молодой человек и заявил, что его пытались вовлечь в антисоветскую организацию. В приемной он выложил на стол вещественные доказательства — пачку листов, отпечатанных на машинке. Пока он вздыхал над составлением объяснительной записки, покусывая казенную ручку, дежурный пробежал глазами размытые копиркой машинописные строчки. Картина получалась интересная. Из бледных букв складывались призывы свергнуть Советскую власть насильственным путем и установить новый строй, туманно обозначенный именем «Авантордо». Заглавия документов сообщали, что они принадлежат некоему «Легиону интеллектуалов».

Грозные бумаги молодой человек по фамилии Утин привез с севера нашей области, из Железогорска. Туда он ездил в гости к бывшему армейскому сослуживцу. При демобилизации обменялись адресами, и вот дружок зазвал погостить. Однако вместо ожидаемого горячительного угощения пичкал непонятными, пугающими разговорами о новых классах, о грядущем восстании, которое предлагал готовить вместе…

Это был уже не первый сигнал о поведении Евгения Дуденца, того самого утинского сослуживца. В прошлом году рабочие шахты, где он числился замерщиком в маркшейдерской службе, на собрании крепко пропесочили его за злопыхательские разговорчики. Обидевшись, он уволился, ушел контролером в горгаз. Там работает в одиночку, ходит по квартирам. На работе притих. Но окончательно, похоже, не угомонился. Проверили. Пришли материалы, которые показали, что действия Дуденца намного серьезнее простых «разговорчиков». Он пытается тиражировать антисоветскую литературу, обзавелся сообщниками, старается вовлечь в свою группу новых людей… Это уже статья 70-я УК РСФСР: «Антисоветская агитация и пропаганда». Пришлось возбуждать уголовное дело. В него легло и заявление Утина.

Утин, Утин… С одной стороны — молодец, не побоялся, хотя сослуживец обещал ему смертную кару в случае несдержания тайны. С другой — настораживает тон его объяснений: фразы какие-то скользкие, уклончивые… И бумаги те, что привез, не читал. И другим не подсовывал. Так просто лежали у него. Целых полгода после возвращения из Железогорска…

Утин, Утин… Я, кажется, задремал на миг под ровный голос Шумкова. Перед глазами всплыло знакомое крыльцо нашего управления. У невысоких ступеней топтался длинноволосый парень в грязной болоньевой куртке. Я понял, это Утин. Впрочем, стоп. Он же работает на машзаводе. Должен соответствовать солидному предприятию. Я смахнул длинные волосы с утинской головы, водрузил на армейскую стрижку берет… нет, модную дорогую кожаную кепку, куртка обновилась и приобрела более строгий покрой. Совсем другой вид! Вот только глаза подкачали. Они остались прежними, глаза. Что-то бегают они, прячутся…

— Слушайте! — встрепенулся я. — Подозрителен мне этот Утин. Не такая уж он овечка, какой прикидывается.

— Правильно понимаете, лейтенант. — Майор Пастухов, неведомо как очутившийся у светлеющего окна, не повернул головы. Педант, аккуратист, «сухарь», он на работе со всеми строго официален. На мой взгляд, даже чересчур. Меня это в первые дни задевало. Даже померещилось поначалу, что Пастухов недолюбливает меня.

А я Александра Петровича — обожал. Конечно, мне сразу понравились все сослуживцы. Легко приняли, приветили как своего. Все они — «отцы», фронтовики, я смотрю на них с громаднейшим уважением. А в Пастухова просто влюбился. Краснею, словно девушка, перед ним. Но майор старается удержать меня на дистанции. Вот и сегодня: неслышно вошел в кабинет, нос в воротник и молчал все время, пока Шумков меня инструктировал.

Пастухов обернулся.

— Я беседовал с Утиным. Человек он, видать, не потерянный, совесть еще сохранил. Он понял, в какую компанию попал, и честно во всем признался. Его показания нам помогут, и я, Виктор Иванович, вас с ними ознакомлю. Попозже. — Он чуть улыбнулся. — Вот только развяжусь с одной тут ситуацией…

— Ох, хитрый ты у нас, товарищ майор, — добродушно подковырнул старого друга Шумков. — Сначала настаиваешь, чтобы молодого лейтенанта непременно включили в нашу бригаду, а потом быстренько передаешь его мне? Взялся шефствовать, так шефствуй!..