Горячее сердце - Страница 132

— Александр Львович? Простите, бога ради, если ошибся.

Приподняв шляпу и смущенно улыбаясь, перед ним стоял интеллигентного склада человек. Прилично седой, лет сорока — сорока пяти, костюм давнишней носки и несколько великоват, куплен, похоже, с чужого плеча по дешевке. Александр Львович мог сказать, что видит его впервые. А вообще, черт его знает.

— Что вам угодно? — ответно приподнял Брандт широкополую шляпу, не забывая при этом поглядывать по сторонам.

— Значит, не ошибся, — облегченно произнес прохожий. — Скудость жизни еще не иссушила память. А ведь мы с вами, господин Брандт, коллеги в своем роде, встречались даже. Помните республиканскую конференцию учителей-историков? И я имел честь представлять учительство Могилевщины. Разумеется, вы меня знать не знаете. Сельский учитель, фитюлька, а вы тогда в почете были. Ваш доклад газеты печатали. Блокнотик с конспектом умной речи до самой войны хранил, потом уж, ввиду новой власти, из предосторожности потерять пришлось. Теперь вы и вовсе, насколько известно, недосягаемых высот достигли.

Падкий до лести, Брандт испытывал двойственное чувство: приятность от восхваления и опаску, так как превозносили его дела, относящиеся к советскому времени. Освобождаясь от охватившего было страха, спросил:

— Какая-нибудь неустроенность? Помощь нужна? Зайдите завтра, если смогу, посодействую через управу.

— Премного благодарен. Воспользуюсь вашей любезностью. А сейчас, бога ради, уделите каплю времени.

— Не могу, очень спешу. — Хотел сказать, что ждет гостя, но инстинктивно зажал эту правду, другую выдал: — Печень пошаливает. Вынужден был раньше времени со службы уйти.

— Всего пять минут, Александр Львович. Очень важно, что я хочу сообщить. И для печени совет дам. Мы, деревенские больше на травку налегаем. Народная медицина, она, знаете ли… Отойдемте в сторонку, Александр Львович. Боюсь, право, скомпрометировать вас. Вид у меня не больно казистый. Ваши знакомые могут подумать, что господин редактор с каким-то проспавшимся алкоголиком якшается… Вон туда… В тенечке и глаза мозолить не будем.

Брандт вытянул из жилетного кармана часы, отщелкнул крышку, пожав плечами, пошагал к невысокому штакетнику, отделявшему сквер от дико заросшего пустыря.

— Н-ну-с, что вы хотите сообщить? — встал он к заборчику.

— Давайте вот так вот, — предложил прохожий, поворачиваясь грудью к заборчику. — Со спины люди выглядят не так привлекающе.

Встали, положив руки на ограду, В кустах, беспокоясь за сохранность гнезда, тревожно металась пичуга.

— Александр Львович, — собеседник Брандта, повернув к нему голову, старался поймать взгляд, — вам жена когда-нибудь изменяла?

Брандт резко оборотился, на лице — смесь недоумения и барской рассерженности.

— Что за дурацкие вопросы? Вы в своем уме?

— Сердитесь? Теперь я вправе думать, что вероломство вам не по душе. Действительно, Александр Львович, измена слову, дружбе, любви — это паскудство. Но согласитесь: измена своему народу, Родине — паскудство крайнее из крайних.

— Послушайте, кто вы такой? Вцепились, как репей… Что вы от меня хотите?

— Хочу одного — внимания. А кто… Да перестаньте вы крутить головой! — в голосе прохожего появился властный металл. — Заступника ищете? Может, у вас, как у полицая, свистулька есть? Не надо заступников. Поговорим — и разойдемся мирно. А? — На губах человека полупотаенная улыбка, смотрит так, будто насквозь пронизывает. — Так вот, о вашем предательстве. Как оно далеко зашло, Александр Львович? От Советской власти отшатнулись, к немецкой вроде бы до сих пор как следует притереться не можете. Мечетесь, суетитесь, как эта пичуга. И мысли ваши: туда-сюда, туда-сюда… Это что, конфликт с собственной совестью?

Жесткий тон, буравящий взгляд схватили Брандта словно клещами. Сосуще заныла печень, рука непроизвольно дернулась к правому боку, туда, где боль. Незнакомец мгновенно, будто задушевного приятеля, приобнял Брандта, скользнул ладонью по левым карманам пиджака и брюк, прижавшись, постарался телом ощутить содержимое правых. Спросил насмешливо:

— Нет пистолета? Или хитро припрятали?

— Печень, — трусливо выдавил Брандт.

— Извините великодушно. От печени — настой из кукурузных рылец. Прекрасное средство.

— Откуда они в июле, рыльца эти? — ворчливо ответил Брандт.

— Больному надо заботиться о себе, впрок заготовлять.

Ну чем не приятели! Услышь это кто-нибудь — другого и не подумает. А вот слышать следом спрошенное постороннему уху заказано.

— Вы хоть стрелять-то умеете, Александр Львович? Ах да, забыл. Значок БГТО носили, сдавали нормы из малокалиберки. Этого мало, Александр Львович, чтобы со мною тягаться. Во всяком случае, не целясь, через карман, по вашей печени не промахнусь.

Холодные мурашки медленно проползли по хребту Брандта, в ногах появилась слабость.

— Незаметно, тихонечко достаньте из заднего кармана дамскую пукалку и вручите мне.

Брандт, повинуясь, извлек крохотный браунинг, зло сверкнув взглядом, передал незнакомцу.

— Зачем так гневно? Все у нас хорошо, все ладом, — незнакомец придавил кнопку, выпустил в траву миниатюрную, прямо-таки игрушечную обойму, вмял ее каблуком в податливую почву. — В стволе есть?

— Не помню, — тень беспомощности заметнее проступила на его лице.

Затвор браунинга взводился одной рукой — нажатием на предохранительную скобу. Не вынимая правой руки из кармана, неизвестный выкинул и загнанный в ствол похожий на дубовый орешек патрон. Только потом опустил пистолет в пиджачный карман Александра Львовича.

Брандт на самом деле чувствовал себя плохо. Зверски ныла печень, тошнотно давило затылок. Нутром чуял, что попал, в жесткую обработку, из которой едва ли выкрутится. Только вот убивать его, похоже, не собираются. Но что этому оборотню надо? Откуда он свалился на беду Александра Львовича? На местного подпольщика не похож. Видеть подпольщиков приходилось. И живых, и на виселице. Железный, конечно, народ, но в сравнении с этим — тюхи цивильные. Видно, что военная косточка, чистейшей воды волкодав. Начал-то каким сиротой казанским… Неужели — чекист? Каким ветром?

— Верно, Александр Львович, чекист я.

— Что? — встрепенулся Брандт. — Разве я сказал…

— Нет, не сказали. Вы подумали, Александр Львович, и не ошиблись. С той стороны я. Вон сколько отмахал, чтобы с вами повидаться. Ценить надо.

«Да что он, мысли читает?» — окончательно струсил редактор «Нового пути». Вон полицай с карабином, знакомый вроде. Ну да, Сенькой кличут, Сенька Матусевич. Где-то тут на Стеклово живет. Закричать разве?

— Не надо кричать, Александр Львович. Не успеете рта раскрыть, как я вгоню в вас половину обоймы, — подавляя прищуром, предупредил ясновидец. — Оружие беззвучное, никто не услышит. Уйду, а вы тут на ограде висеть останетесь. И не подойдет никто. Будут думать: опять господин редактор в дымину пьян, желудок очищает. Печень болит, а вы пьете, Александр Львович. Зачем?

— Что вы от меня хотите?

— Узнать для начала, почему вы, образованный, мыслящий человек, стали фашистским лизоблюдом?

— Послушайте, вы… — оскорбился Брандт. — Шли бы своей дорогой, пока не поздно.

— Ну-ну, без угроз. Что касаемо дороги… Всю жизнь своей дорогой иду… Так что же подвигло вас на измену? Национальные чувства? Зов крови? Жажда чинов, которых не дала Советская власть? Может, тоска по дворянским почестям? Еще бы — внук какой-то шишки в министерстве царя Николая. Зачем вам эта чужая, нафталиновая слава? У вас своей хватало. Не родовой — по наследству. Собственной. Учителя Брандта республика знала. Не за чины чтили, а за то, что — учитель. А для германских немцев вы и при высокой должности всего-навсего фольксдойч. Менее презренный, чем русский, но тоже раб. Пьяный солдатишко вам плюху отвесил, а вы и пожаловаться не посмели.

Ни в какие сверхъестественные силы Брандт, конечно, не верил, оставалось поверить в силу вот этих чекистов. Говорит о нем, будто всю жизнь рядышком прожили. За десятки верст в город приперся, где на каждом шагу — смерть. У него, Брандта, живот от страха стянуло, а этот — хоть бы хны. Будто у себя дома…