Горячее сердце - Страница 129
Направляя Новоселова и Ковалева в Белоруссию, руководители оперативного и следственного отделов их работу представляли, казалось, в полном объеме и не сулили легкой жизни. Все же, как видно, всего не могли предусмотреть. Хотя бы вот это, что сейчас увиделось Дальнову в объяснениях, сделанных Ковалевым в скобках. Оперативно-следственная работа по делу Алтынова и Мидюшко заставила ребят обстоятельно разобраться в совокупности всех сцеплений имперских служб: разведывательных, контрразведывательных, охранных, карательных и всяких других, отчетливо видеть все нюансы бесчеловечной административной системы, насаждавшейся на завоеванных землях. Похоже, следователю Ковалеву и оперуполномоченному Новоселову это удалось.
Дальнов читал дальше:
«Дом Дудкова был обстрелян из легких минометов и в 12.30 превратился в развалины. Дом Таранцева был хорошо забаррикадирован, и из него вели прицельный огонь. Штурм дома стоил немалых потерь. К вечеру огонь стал ослабевать, а после дом взорвался изнутри. В развалинах обнаружены трупы Таранцева и четырех партизан. Пятый с множеством ран находился в бессознательном состоянии. На допросе, когда пришел в себя, неизвестный от показаний отказался (Николай Борисович, обратите внимание на эти слова) и никакими средствами невозможно было заставить его заговорить. Он расстрелян. Предполагаю, что это главарь банды сталинских чекистов, которая давно нами разыскивается. Приметы расстрелянного: среднего роста, лет сорок — сорок пять, седой, на запястье левой руки химмельблау цайхен (эти слова были без перевода, но Юрий Максимович перевел: небесно-голубая метка) из двух букв К-Я…» Николай Борисович, это он. Помните, рассказывали? Он, да? Буквы татуировки в донесении обозначены через дефис. У нас с Юрием Максимовичем нет никаких сомнений — это он, Константин Егорович».
Дальнов положил ладонь на листок, стал машинально разглаживать сгибы. Молчали. Нарушил молчание Николай Борисович:
— Ты понимаешь, о ком они? Недавно с тобой вспоминали его. Наш земляк, екатеринбургский чекист Константин Егорович Яковлев.
— Твой сослуживец по четвертой ударной?
— Он самый. Так-то вот встретились с ним через тринадцать лет…
— А если…
— Никаких если, никаких совпадений. Известие: «Не вернулся с задания» получено в конце мая сорок третьего. А главное, Павел, — наколка. Девятнадцатилетний чоновец Костя Яковлев вложил в эту татуировку тройной смысл: просто «Костя», второе — «Константин Яковлев» и третий, самый дорогой и значительный для него — «Комсомолия». Константин Егорович рассказывал об этом шутливо, но мне всегда казалось, что он гордится своей мальчишеской выдумкой.
25
— Кончай ночевать! — гаркнул Новоселов возле самого уха Саши Ковалева.
Ошарашенно вскинувшись, Ковалев ударился косточкой лодыжки о прутья кровати и мгновенно осознал, где он и что происходит. Морщась от боли, Александр потирал ладонью горевший ушиб.
— Чтоб тебя приподняло да шлепнуло. Труба иерихонская.
Новоселов, предусмотрительно отступив на безопасное расстояние, стоял посреди комнаты в одних плавках и, сверкая отличными зубами, всем своим видом показывал, что выспался, бодр и готов свернуть горы.
— На зарядку становись!
Ковалев свесил ноги на пол и попросил:
— Дай что-нибудь поувесистей. По макушке тебя.
Юрий с готовностью показал на стул:
— Годится?
— Этим тебя не проймешь.
— Тогда мне годится.
Пристроив стул возле спинки кровати, Юрий получил две опоры. Ковалев завистливо следил, как его тощая корма стала подниматься вверх, а ноги принимать вертикальное положение. В стойке Новоселов едва не достигал потолка. Не касаясь пола, он трижды проделал это упражнение и отправился к жестяной эмалированной раковине.
С жильем им повезло. Намаявшись трое суток в тряском вагоне, в Минск прибыли ночью. Саша Ковалев, наезжавший сюда по своим следовательским делам, без особого труда сориентировался в развалинах и строительных лесах города и вывел товарища точнехонько к зданию республиканского Комитета госбезопасности. Спросонья дежурный майор принимался читать то одно, то другое командировочное удостоверение. Когда сон окончательно оставил его, сладко зевнул и пожал руки посланцам Урала.
— Тут для вас заготовлено, — открыл он ящик стола.
Майор подал четвертушку бумаги, где от руки был записан адрес общежития воинской части и указано, что такие-то и такие товарищи имеют право занять в данном общежитии двухкоечную комнату офицерского состава. Упреждая беспокойство гостей, косившихся на окно, за которым притихли израненные войной, еще не залеченные, плохо освещенные улицы, майор распорядился по телефону:
— Дежурку к подъезду.
Комитетский, сохранившийся с войны «опель» доставил друзей вот в это роскошное, даже с действующим водопроводом двухместное жилье. Правда, другие удобства — в конце коридора, но это ничего не значило для них, не избалованных бытовой и всякой иной роскошью.
Со столовой определятся потом. Завтракали той же сухомяткой, что и в поезде: остатком затвердевшей свердловской буханки, пупырчатыми огурцами и стрелками зеленого лука.
Местные органы госбезопасности, как явствовало из их ответа уральцам, располагают большим количеством немецких трофейных документов, проливающих свет на многое из того, что натворили гитлеровцы и их пособники в период оккупации.
Документы — в распоряжении следователя Ковалева и оперуполномоченного Новоселова. Интересны все, но из этого всего надо выбрать самое необходимое, и не абы-как, а в той последовательности и логической раскладке, которая обеспечит успех в решении оперативно-розыскной задачи.
Задача же — со многими неизвестными. Что есть в се условии?
Первое. Военнослужащий Красной Армии Алтынов Андрон Николаевич, 1911 года рождения, житель Верхнетавдинского района Свердловской области, будучи плененным под Вязьмой в октябре сорок первого года, по прошествии трех лет добровольно вступил в армию изменника Власова, чтобы с оружием в руках сражаться против своего народа. Требуется узнать: чем была заполнена его жизнь в промежутке между взятием в плен и вступлением в РОА — «русскую освободительную армию»? Показания Алтынова, данные следователю «Смерша» в 1945 году, в счет пока не принимать.
Второе. Человеку, который вознамерился нелегально уйти в Турцию, Алтынов вручает закордонный адрес Мидюшко, служившего во время войны (по данным Центра) в 624-м карательном батальоне. Этот батальон входил (по данным Минска) в состав 201-й охранной дивизии, проводившей операции против партизан на территории Витебской области. Крайне необходимо определить: когда, как и не в этом ли батальоне свела судьба двух изменников Родины?
Третье… На подступах к третьему пункту Новоселов решительно перебил старшего группы:
— Хватит, Саша. Для начала нам вот досюда хватит, — провел рукой над макушкой. — Что-то вскроется дополнительно, появятся ответвления.
Ковалев подумал и сказал:
— Хорошо, тогда поделимся по-братски: ты начинаешь линию Мидюшко, поскольку искать его придется в трофейных документах, а Юрий Максимович единственный в нашей бригаде, кто знает немецкий язык. На себя беру линию Алтынова. Когда параллельные сойдутся…
— Параллельные, кажется, в бесконечность уходят, — засомневался Новоселов.
— Это — в математике, а в нашем деле должны сойтись.
26
Линии Ковалева и Новоселова не пересеклись ни в первый, ни во второй день. Больше того, не продвинулись они и в пространстве. Состоящая из двух душ «бригада» несколько переоценила Юрины знания немецкого языка, и его линия изогнулась так, что вот-вот могла превратиться в овал, в котором, как известно, нет ни начала, ни конца. Руководитель Саша Ковалев пурхался в списочных учетах «Шталага-352», и от сотен фамилий военнопленных у него больно распухла голова. К тому же, как оказалось, узники этого лагеря располагались не только на территории военного городка близ деревни Масюковщина (5 км от Минска), но еще в двадцати двух филиалах. Найди-ка там Алтынова!