Горячее селение Амбинанитело - Страница 43

— Что означает это «ах»? — холодно говорит офицер, высоко подняв черные брови.

— Я столько знаю укромных мест, что тысяча не только людей, но и слонов могла бы укрыться там до скончания века.

У подпоручика созрело решение. Он пронзает Богдана властным взглядом и, точно своему солдату, приказывает:

— Я вас беру с собою в лес! Вы будете моим разведчиком.

Я хочу выручить Богдана.

— Снова, — хватаю увлекшегося офицера за плечо, — снова возвращаемся к бурным волнам политики! Что же касается Кречмера, то, с вашего разрешения, он пока находится в моем подчинении. И умоляю вас, поручик, не делайте из хорошего зоолога гончей собаки.

Наливаю в его стакан рому.

— Под курочку, которой нас угощает Марово, разрешите! Этот благородный напиток из Рениона!

Офицер выпил, забыв на время Богдана. Но неудача, которую он потерпел, наполняет его злобной горечью. Он просит еще один стакан рому, сам себе наливает и сразу выпивает.

Наступило молчание. Я ищу подходящую тему, чтобы перевести разговор на безопасный путь.

И вдруг ни с того ни с сего подпоручик закипает гневом. Лицо его безобразно искажается, глаза мечут молнии.

— Сволочи!!! — громко рычит он и шумно выпускает воздух из гортани.

По его глазам, обращенным в сторону двора, догадываюсь, что это относится к жителям деревни. Им овладело бешенство. Он не стал есть, резко отодвинул от себя тарелку.

— Сволочи!!! — шипит снова сквозь стиснутые зубы.

— Скажите, поручик, почему вы так сердиты на них? Ведь это вы убили у них человека, а не они у вас.

Говорю спокойно, желая продолжить беседу по-деловому. Но мое спокойствие оказывает обратное действие. Еще больше рассердившись, он презрительно кидает:

— Да что с вами говорить?! Что вы о них знаете, вы, писаки и естественники?.. Какие это коварные змеи!.. Какие подлые бестии!.. Лживые, хитрые, злые!

Он захлебывается. На лице написано омерзение. Чувствую, что он перегнул палку. С трудом удерживаюсь, чтобы не потерять терпения. Молодой колониальный офицер, возомнивший себя божеством, способен на все.

— Их нужно истребить, всех до единого! Уничтожить весь этот навоз!

— А разве теперь это так легко сделать? — выпалил Богдан.

Бросаю на него предостерегающие взгляды: не надо, мол, впутываться, но сам не выдерживаю и говорю с иронической серьезностью:

— Вы говорите, поручик, что их нужно уничтожить? Но кто же тогда будет работать на ваших плантациях?

— Наберем людей в Индо-Китае, не беспокойтесь! — фыркает он.

— А в Индо-Китае вас любят? И так уж торопятся сюда?

Он не слушает. Его ничего не интересует. Он не владеет собой. Непреклонное сопротивление деревни доводит его до исступления. Им овладело только одно желание.

— Сжечь гнездо бунтовщиков, уничтожить деревню дотла! — Его душит злоба. — Расстрелять всех до единого, никого не пощадить!

— Поручик, ешьте, пожалуйста! — говорю кротко.

Он не обращает внимания на мои слова.

— Подлые, скрытные гадины! Никому из туземцев нельзя доверять, все предатели!..

— Преувеличиваете, — бормочет Богдан.

— А вы думаете, — язвительно говорит офицер, показывая пальцем на Раяону и Рамасо, сидевших у стены, — вы думаете, им можно доверять?

Настало время призвать его к порядку.

— Господин поручик!! — крикнул я резким голосом.

Я демонстративно отложил в сторону нож и вилку и выпрямился. Богдан делает то же самое. Наступает напряженная тишина. Смотрим на него твердо и решительно.

Он приходит в себя. Возбужденное лицо успокаивается. Офицер буркнул под нос что-то вроде «извините» и потянулся к тарелке. Одновременно протянул руку за бутылкой с ромом, глазами спрашивая разрешения.

Я отрицательно покачал головой и, пытаясь учтиво улыбнуться, говорю:

— Если можно, прошу вас, не пейте больше. Сейчас подадут кофе…

Гость послушался, убрал руку. Успокоился.

Обед продолжается.

Обед похож на игру с динамитом. Каждая секунда грозит взрывом. Сидим за столом, как на угольях, с нетерпением ждем конца трапезы.

Пока все идет довольно гладко. В веселом настроении принимаемся за кофе.

Солдаты в это время варят рис во дворе старосты. Ничего не ели только мальгаши, согнанные во двор. Оттуда доносится негромкий говор.

И вдруг во дворе, вернее в хижине старосты, раздался пронзительный крик; мы оборвали разговор на полуслове и сорвались с места. Потрясенные прислушиваемся. Раздаются новые нечеловеческие вопли. Мы вопросительно смотрим друг на друга.

Крики, сначала прерывистые, переходят в протяжный вой и хрип.

Офицер вскакивает с места как ошпаренный.

— Да это же Али!

— Капрал Али? — спрашиваю, подозревая самое худшее.

— Он!

Мои гости в таком же ужасе, как и я: звуки, которые доносятся со двора, дают основание предполагать, что мальгаши в припадке отчаяния набросились на капрала и истязают его.

Вылетаем из хижины и, изумленные, останавливаемся. Люди во дворе, как и прежде, сидят спокойно, только все напряженно смотрят в сторону хижины старосты. Оттуда доносится хрип Али.

Мы бросились туда. Там на полу лежит Али, корчась от боли. Глаза закатились, лицо какое-то зеленое, цвета плесени. На губах пена.

— Ой-ой-ой-ой-ой-ой! — стонет он и рвет руками живот. Судороги сводят его громадную тушу.

— Он кончается, — с ужасом говорит подпоручик и приказывает стоящим вокруг солдатам: — Дайте ему воды!

— Осторожно с водой! — предупреждаю. — Ему это может еще хуже повредить.

Али стонет, точно его рвут на части. Исчезла обычная наглость и надменность. Внезапная болезнь сделала его похожим на беспомощного ребенка.

Мальгаши во дворе затянули какую-то странную, монотонную песню. Звучит она потрясающе, точно ворчит зверь, запертый в подземной пещере. Несколько без конца повторяемых тонов похожи не то на жалобу, не то на угрозу. Каждый из мальгашей поет тихо, но все голоса вместе сливаются в мощную волну, оставляющую неизгладимое впечатление.

— Что это? — возмущается офицер.

— Погребальное пение, посвященное Али, — поясняет Рамасо.

— Разве нельзя им запретить?

— Можно, поручик… В ваших руках власть и солдаты.

Офицер подавил в себе готовое вырваться проклятие и обращается к присутствующим солдатам:

— Что он ел?

— Капрал Али ел рис, господин поручик!

— Какой рис?

— Тот же, что и мы. Мы сами готовили.

— И ели из одного котла?

— Да, господин поручик.

— У вас тоже боли в желудке?

— Нет, господин поручик.

— А до этого Али ел что-нибудь?

Этого солдаты не знают. Если ел, то где-то случайно, когда был в деревне. Никто не видел. Когда спросили самого Али, он ничего не ответил. Все стонал в полузабытьи.

Офицер вызывает во двор старосту, учителя и меня. Люди запели тише, но пения не прекратили.

— Тихо!!! — гаркнул офицер.

Тишина продолжалась только несколько мгновений. В самом отдаленном углу кто-то подал ноту, и снова раздался прежний, упорный гул.

— Для меня, — говорит офицер, обращаясь к нам, — нет сомнения: капрал Али отравлен здесь, в деревне. Вы не находите этого, господа?

— Признаки болезни наводят на размышления, — говорю я, — но заявлять об этом определенно нельзя. Впрочем, у меня нет опыта в таких делах.

— В нашей стране, — говорит Рамасо, — часто бывают такие заболевания, от которых люди умирают. Это не обязательно отрава.

— Это отрава, даю голову на отсечение! — упрямится офицер и нетерпеливо топает ногой. — Где-нибудь поблизости есть врач?

— Нет, — отвечает Раяона.

Пение мальгашей и в самом деле действует на нервы. Это какой-то пассивный протест против обид, которые им приходится терпеть. Мы с учителем стоим в стороне, я спрашиваю его:

— Они произносят определенные слова?

Рамасо кивает головой.

— Поют, — объясняет, — примерно следующее: