Городские легенды - Страница 2

Терри Уиндлин

(соредактор ежегодного сборника «The Year’s Best Fantasy and Horror»)

Уиверз Коттедж, Девон, 1992

Обычно она видела их в сумерках, когда с океана тянуло вечерней прохладой: ветерок подгонял пухлые колобки, и они кувыркались вдоль линии прибоя, забредали в проулок позади ее дома, точно радующиеся свободе беглые пляжные мячи. Иной раз они цеплялись за какой-нибудь угол или камень на краю тротуара, и тогда из их упитанных боков высовывались тонкие длинные ручки, которыми они отталкивались от препятствия, и продолжали свой путь. Больше всего они походили на плывущие по реке весенние льдины или кусты перекати-поля, только разноцветные – красные, желтые, голубые.

Они казались очень плотными, но только пока дул ветер. Стоило ему стихнуть, и яркие шары редели у нее на глазах, точно утренний туман под первыми лучами солнца, расползались рваными цветными полотнищами, развеивались в воздухе без остатка, как дым.

То были особые вечера, она называла их Вечерами Круглых Людей.

Только раз в жизни она говорила о них: в конце шестидесятых, в Хайт-Эшбери. Дым ароматических свечей плавал в воздухе: на ободранном подоконнике догорали две жасминовые пирамидки. В комнате на четвертом этаже заброшенного дома, куда приходили ночевать убежавшие от родителей подростки да бродяги, стояла старая железная кровать. Ржавые пятна покрывали матрас. Жасмин перебивал въевшийся запах плесени. Она добровольно выбрала бедность тогда, ведь на дворе стояло Лето Любви.

– Я знаю, о чем ты, приятель, – сказал Грэг Лонгман. – Я тоже их видел.

На нем были замызганная белая футболка с простым пацифистским знаком и поношенные пластмассовые вьетнамки. За поясом расклешенных джинсов торчала флейта. Длинные светлые волосы стягивала на затылке резинка. Черты тонкие, лицо аскета, худое и вытянутое то ли от бродяжничества и недоедания, то ли от избытка «дури».

– Они как… – Когда он говорил, его руки приходили в движение, словно пытаясь изобразить то, что, он чувствовал, нельзя передать словами, – целый новый язык, думала она, глядя, как длинные гибкие пальцы процеживают воздух. – …Ну, они просто вообще…

– Так ты в самом деле их видел?

– Ну да. Только не на улице. Они парят высоко, знаешь, как такие толстые воздушные змеи.

Ей стало легче, когда она убедилась, что они настоящие.

– Правда, – добавил Грэг, – «дури» надо много выкурить, только тогда их увидишь.

Эллен Брейди положила книгу. Откинулась в кресле, щелкнула выключателем и уставилась в ночь. Воспоминания вдруг нахлынули на нее с такой неистовой силой и остротой, что она почти чувствовала запах жасмина, видела ладони Грэга, которые порхали в облаках ароматного дыма, оставляя после каждого движения нечеткий смазанный след, пока ей не стало казаться, что рук у него больше, чем у Кали.

Интересно, куда же исчезают Круглые Люди.

Длинные светло-русые волосы Эллен накидкой спускались до самой талии. Ее родители были ирландцами – мать из мюнстерских О’Хили, отец из семьи Брейди из Дерри. В роду матери были испанцы, вот откуда эта смуглая теплота кожи самой Эллен. Зато все Брейди были чистопородные ирландцы, от них-то она и унаследовала широкую кость. Но не только. Прозрачные серые глаза – сумеречные глаза, как, бывало, поддразнивал ее отец, – которые могли заглянуть за пределы того, что окружало ее здесь и сейчас. Она и без наркотиков видела Круглых Людей.

Ерзая в плетеном кресле, она оглядела пляж, но уже почти стемнело, и ветер был не с океана. Тяжесть книги на коленях успокаивала, да и ее название как нельзя лучше соответствовало настроению Эллен: «Как вызвать ветер». «Жаль, что это не учебник, а всего лишь сборник занятных рассказов», – подумала она.

Автора звали Кристи Риделл, он был шотландец, худой, как спичка, всякие странные идеи без конца роились в его голове. Его прическа наводила на мысль о пережившем не одну зиму птичьем гнезде, к тому же он был на полголовы ниже самой Эллен, и все же она не могла забыть, как танцевала с ним однажды поздним вечером в саду, – с тех пор она не встречала партнера лучше. Они познакомились на востоке, в доме друзей, причудливостью не уступавшем самой дикой фантазии. Длинные коридоры прихотливо вились меж потрясающими воображение анфилад комнат, одна восхитительнее другой. И библиотеки. Эллен просто жила в них.

«При подходящем ветре на мудреца надежды меньше, чем на дурака» – так начинался первый рассказ.

Эллен помнила эту историю, еще когда та была настоящим рассказом, а не напечатанным на бумаге. В те дни она всегда звучала по-разному.

Жил-был однажды под пирсом в конце Мейн-стрит то ли гном, то ли просто человек очень маленького роста по прозванию Долговязый. Кожа у него была коричневая, как засохшая грязь, а глаза голубые, как небо в погожий летний день. Был он худ, но с толстым брюшком и крючковатым носом, одевался в лохмотья, которые находил на пляже, и носил их до тех пор, пока сквозь них не начинало просвечивать тело. Свои спутанные волосы он убирал под ярко-желтую кепку. Или заплетал в тонкие косички и привязывал к ним бусины и металлические петельки от пивных банок, которые натирал рукавом до зеркального блеска.

И хотя всякий, кто замечал, как он слоняется по улицам или бродит по пляжу, счел бы его скорее обычным бродягой, чем волшебником, две чудесные вещи у него все-таки были.

Во-первых, свинья, которая видела ветер и умела летать на нем. От пятачка до кончика хвоста она была розовая и чистенькая, и такая большая, что хоть на ярмарку езжай – что Долговязый иной раз и делал, – а еще она разговаривала. Не на свинячьем языке, и даже не на свинячьей латыни, а на самом настоящем английском, который понял бы всякий, кто дал бы себе труд послушать. Имя хрюшки менялось от рассказа к рассказу, но к тому времени, когда Кристи решил-таки записать эту историю, они с Эллен остановились на варианте Бригвин.

Другой волшебной вещью был длинный кусок бечевы с четырьмя путаными эльфийскими узлами, чтобы вызывать ветер. По одному на каждую сторону света. Север и юг. Запад и восток. Стоило ему развязать узелок, как налетал ветер, и тогда Долговязый вскакивал на Бригвин и мчался за ним, высматривая среди крутящихся в воздухе обрезков и ошметков какое-нибудь сокровище или талисман, хотя что для него было сокровищем, другой просто выбросил бы на помойку, а его талисманом могла оказаться старая пуговица или спутанный обрывок шерстяной нити. Но наш гном выгодно продавал свои находки лесным ведьмам, колдуньям и прочей публике на ярмарке, которая начиналась далеко за полночь, когда все добропорядочные граждане уже сладко спали в своих постелях, отдав пляжные городки в распоряжение тех, кто прячется днем и разгуливает по улицам ночью.

Эллен всегда носила при себе бечевку с четырьмя сложными узлами, но сколько бы она ни развязывала их, нужного ветра ей приходилось ждать, как и всем остальным. Конечно, она знала, что только в сказке можно заманить ветер в веревочный узелок и выпускать его оттуда по своему желанию, и все же надеялась, что, может быть, хотя бы раз крошечное чудо прокрадется на цыпочках в реальную жизнь. А пока ей приходилось довольствоваться историями, которые сочиняли писатели наподобие Кристи.

Сам он называл свои странные сказочки мифосказами. Все это были призраки встреченных им чудес, тени, которые они отбрасывали на бумагу.

Курьезы. Одни очаровательные, другие пугающие. И все одинаково завораживающие. Глупость, которой, как он посмеивался, один глупец заражает другого.

Эллен улыбнулась. Да, конечно. И все же при подходящем ветре…

С Кристи она никогда не говорила о Круглых Людях и все же не сомневалась, что он их знает.

На балконе двумя этажами выше дорожки, что вилась вдоль всего пляжа, Эллен, крепко зажав книжку Кристи в руке, умирала от желания увидеть пухлых колобков еще хотя бы раз. Океан выбивал по песчаной полосе берега свой вечный ритм. Легкий ночной ветерок подхватывал пряди ее волос и бросал их ей в лицо.