Города монет и пряностей - Страница 6

– Здесь есть кто-нибудь? – позвала я. – Меня зовут Вуммим, дочь Ориссы… Я заблудилась!

Мой голос ослаб и дрожал. Разве кто-то мог быть сильнее и увереннее в такой ситуации?

В ответ скрежет и скрип усилились, будто заработал точильный камень.

– Вы знаете, где выход? – прошептала я.

– Я и есть выход, – прогудел чей-то низкий голос. – Пройдя сквозь меня, ты сможешь вернуться к свету.

Существо, целиком состоявшее из зубов, подползло ко мне на брюхе, как больная собака, и заглянуло в глаза. Четыре его лапы представляли собой смесь моляров, премоляров[3] и резцов. Глаза светились: в глазницах сидели волчьи зубы, пожелтевшие от времени. Хребет состоял из больших и плоских слоновьих зубов, а длинные тигриные клыки заменяли изогнутые рёбра. Лапы оканчивались эмалевыми копытцами. Бело-жёлтые челюсти распахнулись от голода. Его лицо было не лишено изящества: оно складывалось из расположенных рядами младенческих зубиков, перламутровых и бледных. Кроме зубов, не было ничего – между скрежетавшими молярами виднелась пустота. Разумеется, я испугалась. Кто бы не испугался?

– Что ты такое?

Существо переминалось с ноги на ногу, и копытца-моляры оставляли следы в тёплой влажной земле.

– Я Глад-Поглотитель.

– Покажешь мне выход отсюда, Глад?

– Ты красивая, и мне нравится твой запах. – Его острые глаза заскрипели в эмалевых глазницах. – Я пришел сюда в поисках красивых вещей, которые мне понравятся.

Известно ли тебе, что смерть города – такая же простая вещь, как смерть мужчины или женщины? Это правда, поверь. Город может умереть столь же печально и одиноко, как человек: от ножа, который всадили в сердце губернатора, или от яда, который быстро высыпали в реку. Иной раз недуг подбирается медленно – все начинается с занозы в книжном магазине в пыльном переулке, с шишки от удара о водосточный жёлоб с прилипшими жёлтыми листьями. Разве кто-то обращает внимание на мелочи в городе башен, слив и плюмажей? Впрочем, у мелочей та же участь, что и у всего остального, – они могут стать едой. Их можно выкусить, вырвать из плоти улиц и поглотить. Так поступают большие города, армии и горожане, чей голод постоянно требует простой пищи в виде фонарей, ботанических садов и статуй в память о какой-нибудь войне.

А ещё так поступают те, кому подобные вещи по вкусу.

Думаю, для тебя я рак, выброшенная в сточную канаву опухоль, но куда вернее считать меня порождением аппетита.

Хочешь узнать о моей семье? Всякий раз, когда я встречаю вас – павлинов, глотающих драгоценные камни, вы принимаетесь рассказывать о своих матерях и отцах, двоюродных дедушках по материнской линии. Я не хуже прочих… У меня не было ни матери, ни отца. Разве моя родословная не безупречна?

Давным-давно далеко отсюда, посреди леса жил человек. Он страдал от жестокого голода в той же степени, в какой иные страдают от мучительного недуга или стрелы в пятке. Он обладал кое-каким имуществом и считался достаточно красивым – до того как пал жертвой голода, поэтому сумел подыскать хорошую супругу: черноволосая и черноглазая женщина была милее, чем год из одних апрелей. Его звали Матей, её – Малгожата.

Благодаря удачному браку Матей получил власть над внушительным количеством земледельцев-арендаторов, с которыми поначалу обращался так же, как любой лорд на его месте. То есть пренебрежительно, исключая время сбора урожая, потому что урожай у всех лордов вызывает голод, по сравнению с которым тот, что одолел Матея, показался бы умеренным и нестрашным. Но так вышло, что земля три года подряд была скупа и жестока, едва удалось собрать то, чем её засеяли, а из дома на холме пришлось вывезти и продать гобелены и прочее, чтобы удовлетворить потребность в яблоках, свинине и капусте.

К четвёртой зиме урожая не было вовсе. Ветер завывал над полями, покрытыми колючей щетиной вроде той, что растёт на голове у молодого монаха. Матей и его прекрасная жена глядели на пустой стол; то же самое делали все, кто возделывал землю. Было трудно – в такие времена всегда трудно. Забили последних дойных коров, обсосали косточки последних несушек. Мне не хотелось бы об этом говорить, но беднейшие из бедных не выжили.

В середине зимы Матей забеременел великим голодом, как женщина беременеет дитём. В животе у него урчало и ворчало; он вслепую хватал даже занавески, чтобы заполнить дыру внутри себя. Иной раз удача улыбается страдальцам – пришла богатая зелёная весна, полная юных ягнят и новых полей, засеянных зерном, а также животных на разведение, присланных любящей роднёй Малгожаты, вместе с телегами, что пришли из-за холмов. Потеряв от облегчения дар речи, Матей всё ел и ел. Он ходил по залам своего особняка из угла в угол, а его желудок словно выедал в самом себе пещеру за пещерой, и лорд пожирал яблоки, свинину, капусту так быстро, как только мог… Однако мучения несчастного не прекратились! При этом он не толстел: хоть и ел быстро, сразу снова становился голодным; его тело было горячим и полыхало так ярко, что по ночам земледельцы не пользовались свечами. Ведь дом на холме, где обитал голодный лорд, сиял.

Наконец пришел новый урожай и время собирать дань. Малгожата думала, что её муж насытится. Он отправлял в рот сидр и пиво, орехи и оленину, яблоки и чёрную смородину, а также овечьи голени. В его брюхо упали каши, пироги и вопящие цыплята; одна за одной в утробе канули тележки с телячьими ножками, грибами и свиными тушами. Когда у фермеров ничего не осталось, чтобы отдать в дом на холме и самим не умереть с голоду, прекрасная Малгожата, черноволосая и черноглазая, пошла к ним и уговорила пожертвовать животными, чтобы утолить голод её супруга, который теперь был так силён, что обычные овощи и фрукты его бы не утолили. Она обещала, что всё воздастся. Разве её родные не помогли людям весной, после суровой зимы? Теперь они могли пережить новую зиму.

Сначала фермеры отдали быков и куриц, коз и гусей, даже лошадей и собак. Всех их Матей сожрал, сидя за ломившимся от еды столом, включая кости и копыта. Оставил лишь зубы – их он не мог переварить, а потому кидал в угол зала: куча постепенно росла. Бесконечный пир больше не приносил радости: в брюхе горел огонь, который не удавалось потушить, даже подняться из-за скрипучего стола было непосильным подвигом. Матей ел и плакал, потому что не мог остановиться. Ему был ненавистен вкус хрящей и костей, но остановиться он не мог.

Вскоре во владениях лорда было некому пыхтеть и блеять. Малгожата послала письмо дальним родственникам, прося животных побольше и понеобычнее. Слоны, тигры и волки исчезли в доме на холме, освещавшем ночь на много миль вокруг, пока Матей сидел за накрытым столом – ел и плакал, ел и плакал. Его челюсти сокрушили леопарда и льва, грифона и даже странного зверя единорога. Он не чувствовал вкуса, просто пожирал туши одну за другой, и дом на холме полыхал.

Однажды и это изобилие иссякло – родные Малгожаты отказались посылать новых зверей. Во владениях Матея не осталось ничего, бедолага-лорд сожрал даже портьеры. Он начал глодать карнизы и плинтусы, а потом забрался на кучу зубов, орошая её слезами, чтобы угоститься виноградом с рельефа, украшавшего потолок.

Действуя с неизменной нежностью, Малгожата заставила Матея спуститься и усадила за стол, ставший для него дыбой, терзающей болью до самых костей. Лорд взглянул на жену обезумевшими от голода глазами, красными словно чума и вдвойне пустыми. Взглянул, стыдясь своих чувств.