Город Золотого Петушка - Страница 8

Игорь облегченно вздыхает. Голос у мамы звонкий, хороший. В нем нет тех сумерек, которые иногда вдруг обволакивают его, приглушая этот звон.

О-о! Вот новость! Отец сидит в столовой на стуле… Стол накрыт на троих. Значит, они обедают сегодня все вместе…

Игорь вспоминает злые слова Наташки.

Ох, как она смотрела своими противными черными глазами!

Неужели злые слова ее оправдаются и никогда не будет так, чтобы путешественники вышли из города?..

Путешественники вышли из города, и злые слова Наташки не оправдались.

Вихров стал быстро поправляться. Теперь уже не редкостью было то, что он отказывался от завтрака или обеда в постели и досадливо отмахивался, когда мама Галя показывалась в дверях спальни с чашкой кофе или тарелкой золотого бульона. Он торопливо спускал ноги на пол, нашаривал под кроватью, не глядя, свои туфли и поднимался.

Он брился теперь через день, и нехорошая рыже-седая щетина, которой он обрастал в дни болезни, уже не появлялась на его худощавых щеках. Это был верный признак — недалеко было выздоровление. Таким же верным признаком того, что болезнь брала свое и что папа Дима не в силах был ей сопротивляться, служила эта щетина, которая выглядела не очень-то хорошо.

Однажды папа Дима даже запел.

Он сидел в своей комнате и брился. Обычно он ругался из-за того, что бритвенные ножички были плохие. Но в этот раз все шло как следует, и он выбрился, не отдыхая.

Лишь после того, как он провел по щекам ладонью и убедился, что противной щетины не осталось нигде, он вдруг устало наклонился над столом и, сильно побледнев, облокотился на вытянутые руки.

— Ты никогда меры не знаешь! — сказала мама встревоженно. — Чего ты торопишься? Не на пожар ведь! Никто тебя не гонит. Можно, кажется, сделать это спокойно, не выбиваясь из сил!..

Отец посмотрел на нее. Приободрился немножко и сказал:

— Ты, друг мой, не ругай меня, пожалуйста, не то я опять заболею. Вот увидишь!

— О тебе же забочусь! — сказала мама. — А что ты меры не знаешь, так кто в этом виноват…

— Мне очень приятно, что ты обо мне заботишься! — сказал папа Дима. — Но только зачем же делать это такими полицейско-административными приемами? — Он встал со стула, подошел к маме и подставил щеку. — Можешь поцеловать меня. Видишь, какой я чистенький, бритенький!

Мама поцеловала его сначала в одну, потом в другую щеку.

А потом она долго смотрела в глаза папы Димы и вполголоса сказала:

— Поправляйся скорее, Димушка!

Отец ничего не ответил. Он только мизинчиком погладил черные, густые брови мамы Гали на переносице. Потом пошел умываться. И вдруг запел:

Он брызгался, фырчал. Он чистил зубы, полоскал рот, и все это шумно, так, что было слышно во всей квартире. Папа Дима явно наслаждался тем, что он опять может умываться так, как моются все люди, а не в постели, из тазика с теплой водой. И все время он пел про черных мух:

Странно, но он всегда пел эту песню про мух, которые кружатся над его головою, именно тогда, когда не было черных мыслей. Песня была не очень веселая, скорее даже грустная, но он пел ее, выделывая голосом такие рулады, что вся грусть куда-то бесследно испарялась, и это тоже было очень хорошо.

Вихров пел. Пел, а не хрипел и задыхался.

— Поправляется наш папа, — сказала мама Игорю, который не весьма одобрительно глядел на нежности взрослых.

Подумаешь, поцеловать бритого или небритого — какая разница! Хотя, конечно, небритый — хуже, Игорь тотчас же вспоминает жесткие колючки отцовской бороды, которые, словно занозы, усеивают его щеки и подбородок и так колются, когда отец прижимает к себе Игоря. Щетина отца беспокоит Игоря, потому что, когда она появляется, значит — дело плохо! Отсюда следует вывод — нет щетины, отец побрился и поет про черные мысли, значит — дело идет на лад! Пора и про незнаемые края напомнить…

Ах, как хорошо, что отец опять ходит! Из спальни в ванную, из ванной — в кухню. Слышно, как там звенят какие-то крышки, со звоном полетела на пол ложка…

Мама шепчет:

— Есть захотел наш папа!

И это очень хорошо. Хочет есть — значит, болезнь отступила «на заранее подготовленные позиции», как шутит папа…

Нежные руки мамы гладят Игоря по голове, по лбу, по щекам. И потом мама очень ласково, одним пальчиком гладит густые, темные брови Игоря. Точно так, как только что это делал папа. У Игоря почему-то щемит сердце и на глаза навертываются слезы. Отчего? Оттого, что с момента, как Наташка сказала свои злые слова, Игорь каждое утро просыпался с сознанием той угрозы, которая нависла над их домом, — больно и невозможно было представить себе, что папы Димы уже нет, что его унесли из дома куда-то в другой конец города, куда, с музыкой или без музыки, отвозили всех мертвых: не раз из высоких окон нового дома Игорь видел, как тихо везли их на машинах, а за ними прямо по мостовой, словно в праздник, шагали какие-то разные неестественные люди, разговаривающие вполголоса…

И вот теперь, услышав, как не очень складно запел папа, сразу повеселела мама. И вот теперь уже можно помчаться по комнатам бегом, во всю прыть, и не вызвать настороженного оклика: «Тиш-ше! Тихо!» И вот теперь можно звонить в квартиру, нажимая черную кнопку до тех пор, пока не побелеет палец, и звонок, справившись с последней, подложенной мамой Галей бумажкой, звенит заливисто, на всю квартиру: «Кто там стоит за дверррью? Пррроходите. Мы рррады вам!» Теперь можно разговаривать во весь голос. Ур-р-ра! Больше не стоит у порога то, что заставляло говорить вполголоса.

Игорь тоже идет на кухню.

Отец пробует ложкой какое-то варево. Игорь подходит к нему.

Отец зажмуривает глаза и кряхтит:

— Ух-х! Как горячо!

Игорь тянет его за руку:

— Дай попробовать. Вкусно? Да?

Отец говорит ему:

— Вот мама задаст нам обоим! — но зачерпывает ложкой что-то необыкновенно пахучее, источающее ароматы перца, лука и еще чего-то духовитого, и протягивает сыну. На лице его восхищение. — Симфония! — говорит он и спохватывается: — Дуй, дуй, а то обожжешься. Я, брат, хватил — так чуть богу душу не отдал! Вот так, вот так! А теперь давай удирать, а то влетит нам от мамы по первое число! — Папа Дима оборачивается, ахает, делает тотчас же невинные глаза.

Мама Галя стоит в дверях. Мама хмурит брови. Но даже Игорю понятно, что сердится она только для порядка, и ей, скорее всего, тоже весело.

— Лакомки! Кастрюльщики! Побирушки! — говорит она. — А ну, марш отсюда! Живо!

Ну что ж, можно и марш отсюда.

Сегодня мы обедаем все вместе. И папа будет по-прежнему сыпать в суп ужасно много перца, и мама скажет ему, что нельзя так безумствовать, что это вредно для здоровья, а папа согласится с этим и так же много перцу насыплет во второе…

Что такое безумствовать? Ну, это когда человек все делает без меры. А что такое мера? Ну, это когда все дается, берется ровно столько, сколько надо. А сколько надо? Ну, не больше и не меньше того, что следует! А если я хочу больше? Больше ведь лучше!.. Отстань, болтушка!

Сверкают тарелки на столе, звякают ложки, тихонько позванивают ножи. Над тарелками вьется душистый парок.

Мама говорит:

— За вкус не ручаюсь, а горячо будет!

Но она шутит. Уж она-то знает, что все, что будет приготовлено, ее милыми, ловкими, быстрыми руками, — так вкусно, что пальчики оближешь.