Город Золотого Петушка - Страница 34

— Какой друг? — насторожившись, спрашивает Янис.

Мирдза, немного помедлив, отвечает:

— Янсонс.

— Какой Янсонс?

— Ну, тот, которого ты хорошо знаешь. Эдгар…

Янис засовывает руки в карманы, и лицо его темнеет:

— Вернулся, значит… Что ему надо от меня?

— Не спрашивала, — говорит Мирдза. — Он просил сказать, где ты работаешь, где живешь…

— Ну, лаби! — говорит Янис хмуро. Как видно, ничего хорошего он не услышал. — Свейки, Мирдза!

— Свейки, Янис! — отвечает Мирдза и озабоченно глядит на брата: — Что ему надо от нас?

— Не знаю!

…Автобус останавливается неподалеку от огромной липы, зеленый шатер которой пронизан сейчас солнечными лучами, бьющими прямо в глаза — так уже низко солнце. Она стоит одна на большом просторном плато; поросшем мягкой нежной травой. И в самом уединении этого сильного дерева есть что-то невыразимое, что сразу привлекает внимание. Длинные гибкие ветви липы мягко клонятся книзу и шумят, шумят легонько; и гордая, и одинокая, она одна здесь, наедине со своими думами, горестями и радостями и в бурю, и в вёдро… А у подножия ее — невысокий холмик, сплошь усеянный цветами. И в сильное тело липы врезана небольшая доска, такая, какие бывают на надгробиях. «Турайдская Роза» — написано на этой доске… Чья это одинокая могила приютилась тут, под сенью липы?

Эдуард, Янис и Балодис стоят и смотрят на липу и на холмик под ее укрытием. В красноватых отблесках вечерних лучей лица их словно высечены из красного камня. Они сейчас как сказочные богатыри над могилою своей любимой сестры. Эдуард смотрит на Яниса, но Янис молчит, поглощенный какими-то своими мыслями. Гости стоят тихо-тихо: на них действует и эта обстановка, и усталость. Им не хочется говорить вслух. Девочки о чем-то шепчутся. Мария Николаевна вопросительно смотрит на мужчин. Тогда Балодис рассказывает о Турайдской Розе.

…Жили некогда в этой долине девушка и юноша, горячо любившие друг друга. Турайдской Розой называли в народе эту девушку за ее красоту. И вот однажды польский офицер увидел ее. Сердце его воспылало любовью, и он предпочел ее гордым шляхтянкам. Угрозами и богатыми подарками пытался он склонить ее сердце… Но девушка была верна своей любви и своей клятве — принадлежать только возлюбленному. Обманным письмом заманил офицер девушку в пещеру, где встречалась она с любимым.

Теперь она была во власти своего коварного преследователя. Разве станет он внимать ее мольбам! Тогда она решила пожертвовать жизнью во имя своей любви. Девушка предложила шляхтичу выкуп — шарф, который прикрывал ее плечи. «Этот шарф — талисман, кто владеет им, становится неуязвимым для вражеских стрел и мечей», — сказала она. «Ты смеешься надо мной!» — крикнул шляхтич, в котором желание обладать девушкой боролось с желанием получить такой бесценный талисман. «Нет, я не смеюсь! — ответила девушка. — Испытай великую силу его! Вот я накинула шарф на шею. Смело рази меня мечом, и ты увидишь чудо!» Шляхтич взмахнул мечом и увидел чудо — гордую смерть предпочла девушка жизни с нелюбимым, голова ее упала на землю. О Турайдской Розе рассказывают из поколения в поколение, народ сохранил навсегда память о ней…

— Это ее могила? — спросила мама Галя, тронутая услышанной историей, так же как и остальные, особенно девочки, которые утирали одинаковыми платочками одинаково красные носы и одинаково заплаканные глаза.

Инженер и Каулс улыбнулись.

— Не совсем! — сказал Балодис. — Видите ли, эту надпись установила здесь наша известная поэтесса Аспазия. Она плакала над этой историей не меньше ваших девочек и решила увековечить память о Турайдской Розе…

Солнце уже садилось… Запылали багрянцем высокие облака в небе, темной сенью покрылись холмы, еще недавно освещенные лучами солнца. Долина Сигулды погрузилась в темноту, перемежаемую лишь редкими огоньками, словно отражение звезд, загоревшихся вверху. Точно раскаленные, горели еще на высоком холме развалины замка, ясно видные отсюда… Аля и Ляля погрозили в ту сторону:

— Ах, проклятый!.. Ах, проклятый!

Эдуард рассмеялся:

— Ну, не так уж он плох сейчас, девочки. Вот вы Яниса спросите, как он прятался в его развалинах, когда партизанил. Как там собирались те, кто хотел бороться с гитлеровцами…

Все обратили взоры на Яниса, и он нехотя кивнул головой:

— Было и это! Было!..

Эдуард напрямик, через темнеющие перелески, пошел домой.

Автобус покатил по той же дороге обратно.

Янис Каулс был хмур. Оживление оставило его. И совсем другим стало его обычно улыбчивое лицо. Папа Дима, который снова сел рядом с ним, спросил:

— Ян Петрович! Что с вами — вы устали, мы вам надоели?..

Каулс ответил не сразу.

— Настроение испортилось! — сказал он наконец. — Был у нас тут один мерзавец. Мы вместе учились. Когда пришли немцы, он пошел к ним служить. Он выдал меня немцам. Сам и привел патруль к сестре, где я отсыпался… Потом он бежал. Встретились мы с ним в лагерях, в Германии, только он был надзирателем, а я заключенным. Потом его взяли в плен наши. Судили… Сидел он сколько-то. А теперь, видно, вышел на волю — амнистировали… Соседями будем.

Янис сплюнул через ветровое стекло и добавил:

— Забавная штука жизнь! Очень забавная!..

…Темное небо усеяли звезды. Машина мягко шуршала по шоссе шинами: «Спишшшь! Спишшшь!» — «Нет, я не сплю!» — отвечал Игорь, глаза которого все время непроизвольно закрывались и он таращил их на звездное небо. Чтобы совсем не заснуть, он ткнул в небо пальцем и спросил отца:

— Папа, что это за звезда?

Папа Дима, который все знал, ответил, тоже уставясь в небо, где звезды перемигивались желтыми и голубыми глазами:

— Которая?.. Эта?.. Это Проксима — созвездия Стрельца.

— Стрельца? — спросил Игорь во сне.

— Да, Стрельца. Видишь, Стрелец натягивает тетиву?

Стрелец так долго натягивал тетиву своего лука, что, когда Игорь открыл глаза, был уже новый день и в дверь кто-то настойчиво стучался.

Когда мама открыла дверь, удивленная и недовольная тем, что им мешают спать, так как был очень ранний час, на пороге показался Андрюшка Разрушительный.

Его растрепанные волосы, которые не поддавались никаким расческам, были взъерошены, а в глазах Андрюшки было смешанное выражение счастья, испуга и еще чего-то, пожалуй желания рассказать всему свету о том, что стало ему известно, или, вернее, невозможность молчать о том, что он увидел. Он с этого и начал, едва открылась дверь:

— Ой, Игорь! Что я нашел! Что я нашел!..

Мама Галя сказала ему:

— Андрей! Надо здороваться, когда входишь!

— Ой, что я нашел! Здравствуйте… Идем, Игорь, скорее!

— Рано еще, Андрей, — сказала мама Галя.

— Пусть идет! — сонным голосом отозвался папа Дима со своей кровати. — Рано вставать полезно! — и, зевнув, добавил: — А я еще часок посплю. Можно, Галенька? — и отвернулся к стене. А мама Галя пошла умываться, щуря слипающиеся глаза…

На улице Андрюшка отвел Игоря за угол и сделал большие глаза, привлекая его внимание всем своим видом:

— Слышишь? Ничего не слышишь? Ну, послушай…

Сначала Игорь ничего не мог расслышать, а потом скорее угадал, чем услышал, слабый, жалобный писк. Он огляделся на ветки деревьев, под которыми они стояли.

— Ну и что? — спросил он.

Андрюшка весь сиял и светился:

— А ну, послушай еще! Слышишь?

Писк повторился. Но слышался он вовсе не с ветки, а откуда-то сбоку. Игорь стал рассматривать траву, огляделся вокруг.

Андрюшка с торжеством сказал ему:

— Не там ищешь!.. Вот он, птенчик-то! Вот здесь!

Андрюшка оттопырил воротник рубашки с длинными рукавами, что была надета на нем сегодня, несмотря на то что обычно Андрюшка Разрушительный целыми днями — с утра до вечера — ходил в майке. В горячем, пахнущем потом пространстве, между голым телом Андрюшки и клетчатой ковбойкой, копошился маленький птенец со встопорщенными перышками, с хвостом, заломленным куда-то в сторону, с желтым клювом, который тотчас же раскрылся и издал жалобный писк, едва птенец завидел над собой голубое небо и взлохмаченные головы мальчишек…