Город Золотого Петушка - Страница 17

— Вот видишь, по берегу Байкала проходит железная дорога. Она называлась раньше Кругобайкальской. На ней сорок восемь туннелей и двенадцать полутуннелей. Это, брат, знаменитая дорога! Нет ей равных по красоте и сложности профиля! Такая дорога, такая дорога! Но опасная! Во-он, гляди! — Он хватает Игоря за плечо и говорит, захлебываясь: — Видишь, поезд выскочил из туннеля и идет по узенькой кромке берега? Видишь?

— Ага! — говорит Игорь и кивает головой.

По правде говоря, поезда он не видит, но… надо же быть товарищем. А папе так нужен собеседник! Мама, утомленная перелетом и почувствовавшая тошноту, побледнев, откинулась на спинку и не может разделять восторгов и переживаний папы Димы. На секунду она открывает глаза, когда папа дергает ее за руку и кричит:

— Галенька! А видишь свою Слюдянку? Игорешка, вот тут родилась твоя мама!

Но мама Галя тотчас же закрывает глаза и морщится: беда с этим папой Димой — когда он чем-нибудь увлечен, он перестает понимать такую простую вещь, как то, что другие вовсе не обязаны чувствовать то же самое, что и он. К тому же он так громко выражает свои чувства…

А может быть, и Слюдянка только чудится папе. Каменистые берега Байкала разноцветны: они то желтые, то серые, то черные, то зеленые — солнце и тень да клочья тумана рисуют на них что угодно; вот, кажется, видны ясно дома, а моргнул — и уже нет их.

…Течет, плывет, тянется, трепещет и то освещается, то меркнет земля под крылом. И дождь, и туман, и вёдро — точно в затянувшейся картине — сменяют друг друга. А солнце, незакатное солнце, все светит и светит и все никак не хочет зайти в этот долгий, нескончаемый день. Посадка, отдых, взлет; посадка, отдых, взлет повторяются с утомительным однообразием. И уже не радуют славные девушки, которые, словно старых знакомых, приветствуют пассажиров в каждом порту, и уже надоедает фраза, которой они встречают их; «Здравствуйте, товарищи пассажиры! Вы прибыли в наш порт…» Уже дважды засыпал и просыпался Игорь, намотавшийся в поднебесье до одури. Уже утихают восторги папы Димы. Уже мама справилась со своей тошнотой. Уже пассажиры надоели друг другу. А день все тянется и тянется.

— Все день и день! — говорит Игорь, опять проснувшись.

— Мы летим, Игорешка, вдогонку солнцу, за солнцем, вот и растянулся наш день. Если лететь с такой же скоростью, с какой вращается земля, то для нас солнце всегда будет стоять на небе на одном месте.

— Ну? — удивляется Игорь.

— Педагог! — морщится мама Галя, которой надоели всяческие объяснения и самое путешествие. Ох, лечь бы сейчас в постель, которая спокойно стоит и никуда не несется!..

Но все же солнцу удается обогнать самолет… Оно где-то, в недосягаемой дали, клонится к горизонту, заслоняется какими-то удобными, кстати подвернувшимися тучками и ныряет в завтрашний день. Но еще долго багровые отсветы озаряют самолет и сквозь его оконца красной краской пятнают белый потолок, пока не погасают совсем…

Игорь видит, как вспыхивает красный огонек на крыле самолета. Он видит также, как потоки пламени вырываются из выхлопной трубы под крылом. Он видит, как зажигаются звезды на небе, задумчиво мерцая, будто перемигиваясь. Он видит — и на земле зажигаются звезды, это самолет пролетает над какими-то городами и селами.

Там, внизу, привычной жизнью живут люди: отцы вернулись с работы и разговаривают с домашними. А ребята еще слоняются по улицам, и матери кричат им из окон или с крылец: «Вы что, оглохли, что ли? Спать пора! Еще не набегались? Вот закрою дверь и не пущу домой!»

И какой-нибудь сибирский Мишка (мы летим над большой страной Сибирью, говорит папа) зевает, сидя за столом, и ложка падает из его натруженных рук, и какая-нибудь сибирская Леночка тихо размазывает слезы по щекам, обиженная сибирской Наташкой, а она сама — эта сибирская Наташка, что-то пришепетывая и сладко чмокая губами, лезет на колени матери и мостится, мостится, устраиваясь поудобнее, несмотря на то что тут же, рядом, белеет раскрытая постель. А потом сибирская Людмила Михайловна, сгибаясь под тяжестью Наташки, будет укладывать разоспавшуюся дочь в постель, укутывать ее и приговаривать: «Спи, мое солнышко! (Это Наташка-то солнышко, вы понимаете?) Спи, моя ясная, спи, моя красотулечка! Спите, мои глазки, спите, мои ручки!» — и будет целовать ее и гладить по рассыпавшимся на подушке волосам…

А далеко ли до настоящего Мишки?

Мы летим уже двадцать часов! Если самолет делает в час двести пятьдесят километров, — это будет… будет? «И ничего не будет!» — вдруг говорит Мишка, оказываясь почему-то рядом. Игорь удивляется этому. Он хочет спросить, как Мишка попал сюда. Но Мишка девичьим голосом говорит: «Здравствуйте, товарищи пассажиры! Вы прибыли в аэропорт Свердловск!» — и Игорь перестает понимать, что происходит. Ему снится, что они с Мишкой идут по твердым дорожкам, попадают в какой-то невероятно высокий зал, в котором сияют ослепительные звезды. Он слышит голоса и смех: «Господи, да он же совсем ватный!» Смех очень знакомый, но Игорь не может припомнить, кто это так умеет смеяться. «Оставь, пусть его!» — «А кто его таскать будет?» — «Не надо его таскать, и сам дойдет!» — «Но он же спит!» — «Вот во сне и дойдет!» — «Ну, знаешь, это безобразие!» — «Никакого безобразия. Ты в длительных походах не бывала и не знаешь, что иногда человек во сне несколько километров идет!» — разговаривают какие-то тени-невидимки возле Игоря. Потом звезды вдруг становятся маленькими, совсем маленькими и убираются из зала на темное небо. Кто-то страшно орет: «У-у-у! У-у-у!» Это Мишка, что ли? «Спи, маленький, спи!» Теплая, ласковая ладонь гладит его по голове, и Игорь слышит, как чьи-то губы нежно, чуть касаясь, целуют его в закрытые глаза…

Он открывает глаза, когда кто-то громко говорит:

— Москва!

Вот тебе и раз — Москва! Откуда она взялась?

Сна как не бывало. В кабине самолета суета. Кто натягивает пыльник, кто с излишней торопливостью сует в баулы, авоськи различную мелочь, кто с неменьшей торопливостью копается в записных книжках. Где же она, Москва? Игорь приникает к стеклу, даже не слыша, как смеется отец, говоря: «Ну и здоров же ты спать, друг! Одну восьмую окружности земного шара проспал!»

Под крылом — черная земля, укутанная ночным мраком. И вдруг в глаза Игорю кидается красноватое зарево, раскинувшееся на полгоризонта. Крохотные огоньки, которых несметное число горит внизу, отбрасывают это зарево. Они мерцают и то затухают, то разгораются, словно ветер раздувает высыпанную кем-то горячую золу… Они как-то с ребятами прыгали через кучу золы — был сильный ветер, и он раздувал золу, и казалось, она вновь вспыхнет ярким пламенем. Было очень темно, и зола производила жутковатое впечатление огненной пропасти. Игорь толкнул Зойку на лету, и она обеими голыми ногами ввалилась в эту пропасть. Ох! Как она закричала!.. Мама Галя потом лечила Зойку марганцевыми компрессами, а тетя Фрося даже ни слова не сказала Игорю, хотя он ревел не меньше Зойки. Когда это было?..

— Папа, а мы Кремль посмотрим? А Мавзолей? А стереокино?

— Посмотрим, посмотрим! — с какой-то подозрительной готовностью отвечает папа Дима и глядит на часы. — Пожалуй, мы так и сделаем, Галюша! — говорит он маме. — Мысль неплохая!

— У меня плохих мыслей не бывает! — говорит мама суховато.

Они о чем-то сговорились, пока Игорь спал. Но Игорь, захваченный мыслью, — он увидит Москву! — ни на что больше не обращает внимания, торопясь покинуть надоевший самолет со всеми его чудесами. Впрочем, это уже третий самолет. Дважды сменились машины и сменились экипажи — в четырех тысячах километров от Москвы остался тот симпатичный летчик, который со своим «Аля-ля!» так подвел Игоря…

Они сидят некоторое время в зале ожидания. Игорь то и дело спрашивает маму, скоро ли они поедут в город, но мама только отмахивается рукой от его настойчивых расспросов. Папа как-то странно мелькает в зале, — то у одного окошечка, то у другого, потом исчезает в каких-то дверях, потом опять бежит к окошечку.