Город лестниц - Страница 27

– Ах, ты об этом. Ничего страшного. Там все идет своим чередом.

И он улыбается – по-прежнему ослепительно.

– Я, так сказать, на иголках не сижу – ибо знаю, чем все так или иначе закончится. Как тебе вид?

– Он… великолепен.

– Именно.

И он подходит и становится рядом с ней.

– Отец мог бесконечно говорить о виде, что открывается из этого окна. Точнее, о том, что можно было отсюда увидеть прежде. Он показывал и говорил: «Смотри, вот здесь, на углу, возвышался Коготь Киврея! А там, через парк, – Колодец Аханас, на всю улицу очередь тянулась!» На меня это производило колоссальное впечатление. Я был буквально влюблен в этот город. А потом сообразил, что папа просто не мог этого видеть, – все это исчезло задолго до того, как он родился. Он мог только догадываться и предполагать, но не описывать. А сейчас мне совершенно все равно, что он имел в виду. Древности меня более не интересуют.

Шара сдержанно кивает.

Воханнес одаривает ее косым взглядом:

– Ну же. Давай, выкладывай.

– Выкладывать что?

– То, что хотела мне сказать. Я же вижу – тебя прямо распирает.

– Ну… – и она откашливается. – Если ты действительно хочешь знать… Коготь Киврея – это был такой высокий железный памятник с маленькой дверцей спереди. Туда люди заходили и обнаруживали нечто, предназначенное им. Какой-то предмет, который полностью менял их жизнь. Иногда к лучшему – например, узел с лекарствами, чтобы вылечить больного родственника. А иногда – к худшему: скажем, мешок с монетами и адрес проститутки, которая потом доводила человека до разорения.

– Как интересно!

– Ну, это было что-то вроде памятника странному чувству юмора Жугова: это Божество любило подшутить. Над всеми, кто под руку попадался.

– Понятно. Ну а Колодец?

– Ничего особенного, просто целебная вода. У Анахас их было много.

Он с улыбкой качает головой:

– Ты все такая же невозможная всезнайка.

Она отвечает кривоватой усмешкой:

– А ты все такой же самодовольный беспечный невежда.

– Выходит, невежество – это когда тебе нет до чего-то дела?

– Именно. Это и есть определение невежества, по сути.

Он меряет ее оценивающим взглядом:

– А знаешь, ты выглядишь совершенно не так, как я ожидал.

Вот это да! Какая наглость! Она даже язык проглотила от злости…

– Я-то думал, ты будешь вся такая в сапогах, в армейском сером… – между тем продолжает он. – Как Мулагеш. Только активнее.

– Я что, была такая ужасная, когда училась?

– Ты была незамутненной бодрой фашисточкой, – отрезает Во. – Ну или людоедкой-ультрапатриоткой, что почти одно и то же. В Сайпуре почти все дети такие. Так что я ожидал, что сюда ты заявишься гарцующей победительницей. А ты… ты просочилась в заднюю дверь, как мышка.

– Заткнись, Во! Какого…

Он хохочет.

– Потрясающе! Сколько лет прошло, а мы все такие же! И болтаем о том же! Так скажи мне – арестовать тебя за грубое нарушение СУ? Ты пару находящихся под запретом имен озвучила…

– Напоминаю, что согласно букве закона, – цедит Шара, – земля, на которой стоит посол Сайпура, считается сайпурской землей. А, кстати, ты в курсе, что твое изумляющее ослиным тупизмом излияние на тему семьи было самым длинным из всех, что я слышала? Что ты раньше мне ни о чем таком не рассказывал?

– Правда?

– Пока мы учились, ты вообще о них не рассказывал.

Шара кивает на картину на стене:

– И никогда не говорил, что у тебя есть брат. Он так похож на тебя.

Улыбка на лице Воханнеса разом становится натянутой.

– У меня был брат, – поправляет он. – И я не рассказывал, потому что братом он был никудышным. Впрочем, он научил меня играть в товос-ва – за что я ему признателен, ибо благодаря этому мы познакомились.

Шара пытается уловить в реплике хоть намек на иронию, но… похоже, ее собеседник совершенно серьезен.

– Он умер еще до того, как я пошел в школу. Умер не вместе с родителями, в Чумные года, а… потом.

– Прости.

– Да ладно, не за что мне тебя прощать. Я по нему не горевал. Я же сказал: плохим он был братом.

– Ты унаследовал фантастический особняк. Об этом ты тоже не рассказывал.

– Это потому, что в то время я его еще не построил.

И он поскреб камень пола кончиком трости.

– Я снес прежний особняк Вотровых. В ту же секунду, как вернулся домой из Сайпура. И построил этот дом. А все мои опекуны – эти старые тролли ходили за мной гуськом, именно что гуськом, как птенцы за мамой-уткой! – все они заходились в горестных криках. А ведь это был даже не настоящий особняк Вотровых! По крайней мере не древний дом с многовековой историей, о котором все твердили! Куда делся тот дом, вообще никто не знает. Исчез вместе с Мирградом. Мы просто делали вид, что ничего такого не произошло. Что дом – прежний, и не было ничего – ни Мига, ни Великой Войны… ничего. Правда, я очень жалею, что согласился на такие лестницы. Будь они прокляты.

И он, морщась, дотрагивается до бедра.

– Это на лестнице ты получил травму?

Он, все еще с болезненной гримасой на лице, кивает.

– Прости, – вздыхает она. – Беспокоит?

– Когда влажность высокая – еще как. Но скажи мне честно, умоляю.

И он разводит руки и разворачивает профиль к свету.

– Забудь про бедро. Что, сильно изранил меня клинок времени? Правда ведь – нет? Я – все тот же красавчик, в которого ты без памяти влюбилась с первого взгляда. Давай, скажи это.

Шара с трудом сдерживается, чтобы не выпихнуть его в окно.

– Ты уникальный придурок, Во. Вот это точно никуда не делось.

– Значит, ты согласна со мной. Я, Шара, в серую милую мышку не верю. Слишком острые были углы у той девочки, которую я знал. Такие не спилишь.

– А может, ты просто недостаточно хорошо меня знал? – парирует Шара. – Кстати, как думаешь: твоим родителям этот дом понравился бы? А вечеринка?

Он широко ухмыляется:

– О, естественно, нет! Они бы не одобрили – ни дом, ни вечеринку. Ни то, что я веду разговор с агентом спецслужб Сайпура.

Внизу кто-то разражается хохотом. Звенит разбитое стекло, и толпа выдыхает одобрительное: «Аххх».

Шара молчит. Ну что ж, вот мы и перешли к важным вещам.

– Рад, что ты не отпираешься, – говорит Воханнес. – К тому же ты особо и не скрывалась. И потом. Ашара Комайд, отличница из отличниц в Фадури, племянница министра иностранных дел, прапрапраправнучка каджа, чтоб его разразило, – и дослужилась лишь до скромной должности культурного посла? Ни за что не поверю.

Она невесело улыбается в ответ. Польстил так польстил.

– И хотя Ашара – имя более чем распространенное… – продолжает он, – …Комайд – совсем другое дело. Тебе нужно было срочно избавиться от фамилии. Поэтому теперь ты Тивани.

– Я могла выйти замуж, – говорит Шара. – И взять фамилию мужа.

– Ты не замужем, – отмахивается Воханнес. И выплескивает то, что осталось в бокале, в окно. – Я знаю, как выглядят замужние женщины. Пара штрихов там, пара значимых деталей здесь. Ничего этого в тебе нет. Как, не боишься, что тебя узнают?

– Кто? – пожимает плечами Шара. – Из выпускников Фадури на Континенте только мы с тобой и живем. Все политиканы, с которыми завязана моя семья, – в Галадеше. Остаются только континентцы и военные чины, но из них меня в лицо не знает никто.

– А если кто-то пойдет по следу Ашары Комайд?

– Они обнаружат официальные сведения о том, что она ведет уединенный образ жизни, учительствуя в крохотном городке Тохмай на юге Сайпура. Школа там закрылась, если я не ошибаюсь, года четыре назад.

– Умно придумано. Итак. Сотрудник твоего ранга прибывает в Мирград – ради чего? Дело в Панъюе, я думаю. Правильно? Не знаю, почему ты решила обратиться ко мне. Изо всех людей, хм. Я бегал от этого профессора, как от чумы. Слишком много политических последствий пришлось бы расхлебывать…

Шара четко выговаривает:

– Реставрационисты.

Воханнес медленно кивает:

– Вот оно что. В чутье на расклад тебе не откажешь… В самом деле, кто знает о них больше, чем человек, которого они ненавидят больше всех на свете?