Город и город - Страница 9

«Ничуть не похожа на Фулану, босс». Корви показала мне файл jpeg, для которого Розин с удовольствием позировала. Нам не удалось ни установить источник этой ложной информации, доставленной с такой убедительностью, ни понять, почему кто-то мог принять одну женщину за другую. Поступили и иные сведения, я отрядил людей для их проверки. На своём рабочем телефоне я обнаружил несколько новых сообщений вкупе с пустышками.

Шёл дождь. Распечатка Фуланы на киоске у моей входной двери размякла и пошла полосами. Кто-то приладил глянцевую листовку о концерте балканского техно, та закрыла верхнюю часть её лица. Клубная ночь вырастала над её подбородком и губами. Я отцепил этот новый плакат. Не выбросил — лишь передвинул его так, что Фулана снова стала видна, её закрытые глаза оказались рядом с ним. Диск-жокей Радич и «Команда Тигра». Хард-бит. Других фотографий Фуланы я не видел, хотя Корви заверяла меня, что их развесили в разных частях города.

Разумеется, следы Хуруща обнаружились по всему фургону, но на Фулане, если не считать нескольких волосков, никаких его частиц больше не было. И то сказать: как будто эти избавляющиеся от игромании типы стали бы лгать. Мы попытались узнать у него имена всех, кому он когда-нибудь одалживал фургон. Нескольких человек он упомянул, но настаивал, что машину угнал незнакомец. В первый понедельник после того, как мы нашли тело, мне позвонили.

— Борлу, — снова назвался я после долгой паузы, и моё имя вернулось ко мне, повторенное.

— Инспектор Борлу.

— Чем могу помочь?

— Не знаю. Несколько дней назад я надеялся, что вы сможете мне помочь. Пытался вам дозвониться. Скорее, это я могу вам помочь.

Звонивший говорил с иностранным акцентом.

— Что? Простите, вынужден просить вас говорить громче — линия очень плохая.

Слышны были статические помехи, и голос абонента звучал так, словно был записан на старинном аппарате. Я не мог сказать, была ли это задержка на линии или ему самому всякий раз требовалось так много времени, чтобы ответить. Он говорил на хорошем, но странном бещельском, напичканном архаизмами.

— Кто вы? — спросил я. — Чего вы хотите?

— У меня для вас есть информация.

— Вы говорили по нашей линии оповещения?

— Я не могу. Такая точка.

Он звонил из-за границы. Отчётливо проявляла себя обратная связь устаревших бещельских АТС.

— Откуда у вас мой номер?

— Борлу, заткнитесь.

Я опять пожалел, что у меня нет АОНа, и выпрямился в кресле.

— Из Гугла. Ваше имя указано в документах. Вы возглавляете расследование по той девушке. Миновать секретарей совсем не трудно. Вы хотите, чтобы я вам помог, или нет?

Я на всякий случай огляделся, но со мной никого не было.

— Откуда вы звоните?

Я раздвинул шторы на окне, словно мог увидеть кого-то, кто наблюдал за мной с улицы. Конечно, я никого не увидел.

— Да бросьте, Борлу. Вы и сами знаете, откуда я звоню.

Я делал записи. Я знал, что это за акцент. Он звонил из Уль-Комы.

— Вы знаете, откуда я звоню, а поэтому, пожалуйста, не трудитесь спрашивать, как меня зовут.

— Разговаривая со мной, вы не совершаете ничего противозаконного.

— Вы не знаете, что я собираюсь вам рассказать. Вы не знаете, что я собираюсь вам рассказать. Это… — Он прервался, и я слышал, как он бормотал что-то, прикрыв рукой трубку. — Слушайте, Борлу, я не знаю, как вы смотрите на подобные вещи, но я считаю, что это безумная наглость — то, что я говорю с вами из другой страны.

— Я далёк от политики. Послушайте, если вы предпочитаете… — Последнюю фразу я начал на иллитанском, на языке Уль-Комы.

— Превосходно, — перебил он меня на своём старомодном бещельском с иллитанским акцентом. — Так или иначе, а чёртов язык один и тот же.

Я записал эти его слова.

— А теперь заткнитесь. Хотите услышать мою информацию?

— Конечно.

Я старался придумать способ отследить этот звонок. На моей линии не было нужного оборудования, и могло потребоваться несколько часов, чтобы пройти в обратном направлении, через БещТел, даже если бы я смог связаться с ними, пока он со мной говорит.

— Та женщина, которую вы… Она умерла. Верно? Мертва. Я её знал.

— Мне очень жаль… — Я сказал это только после того, как он долгие секунды ничего не говорил.

— Я знал её… Давно с ней познакомился. Хочу помочь вам, Борлу, но не потому, что вы коп. Святой Свет! Я не признаю ваших полномочий. Но если Марью… если её убили, то кое-кому, о ком я забочусь, может грозить опасность. В том числе и тому, о ком я забочусь больше всего, то есть мне самому. И она заслуживает… Итак — вот всё, что я знаю. Её звали Марьей. Она проходила под этим именем. Я познакомился с ней здесь. Здесь — в Уль-Коме. Я говорю вам, что могу, но много я никогда и не знал. Не моё это дело. Она была иностранкой. Я знал её из-за политики. Она была серьёзной — преданной, понимаете? Только не тому о чём я сначала подумал. Много знала, не тратила времени даром.

— Послушайте, — сказал я.

— Это всё, что я могу вам рассказать. Она жила здесь.

— Она была в Бещеле.

— Бросьте. — Он рассердился. — Оставьте это. Не официально. Она не могла. Даже если она была в Бещеле, жила она здесь. Обратите внимание на ячейки, на радикалов. Кто-нибудь скажет, кто она такая. Она бывала повсеместно. Во всём подполье. Должно быть, по обе стороны. Она хотела везде побывать, потому что ей нужно было всё знать. И ей это удалось. Вот и всё.

— Откуда вы узнали, что её убили?

Я слышал его свистящее дыхание.

— Борлу, если вы всерьёз это спрашиваете, значит, вы глупы и я зря теряю время. Я узнал её на фотографии, Борлу. Вы что, думаете, я стал бы помогать вам, если бы не был уверен, что узнал? Если бы не думал, что это важно? Откуда, по-вашему, я узнал, что она убита? Да просто видел ваш чёртов плакат.

Он положил трубку. Я же некоторое время прижимал свою к уху, как будто он мог вернуться.

«Я видел ваш плакат». Заглянув в свой блокнот, я обнаружил, что, помимо подробностей, которые он мне сообщил, там написано «дерьмо/дерьмо/дерьмо».

Задерживаться у себя в кабинете я не стал ни на минуту. «Как здоровье, Тьядор? — спросил Гадлем. — Вид у вас неважный». Уверен, что так и было. У киоска на тротуаре я выпил крепкий кофе ай тёрко — по-турецки. Это было ошибкой: я взбудоражился ещё сильнее.

По дороге домой мне было трудно — что, возможно, для такого дня не удивительно — соблюдать границы, видеть и не-видеть лишь то, что следовало. Меня окружали люди, находившиеся не в моём городе, медленно шедшие через районы, многолюдные у них, но пустынные в Бещеле. Я сосредоточивался на камнях, которые на самом деле были вокруг меня, — соборах, барах, кирпичных завитушках здания, некогда бывшего школой, — на всём том, среди чего я рос. Остальное я игнорировал — или пытался игнорировать.

В тот вечер я набрал номер Сариски, историка. Славно было бы заняться с ней сексом, но иногда она любила поговорить о делах, которыми я занимался, и выказывала недюжинную сообразительность. Я набирал её номер дважды, но дважды отсоединялся, прежде чем она успевала ответить. Мне не хотелось вовлекать её в это. Нарушать конфиденциальность, сообщая ей о проводимых расследованиях, замаскированных под гипотезу, — это одно. Впутывать её в брешь — совсем другое.

Я постоянно возвращался к тому «дерьму/дерьму/дерьму». В конце концов пришёл домой с двумя бутылками вина и принялся медленно их приканчивать, смягчая выпитое оливками, сыром и колбасой. Я сделал ещё несколько бесполезных записей, причём придал некоторым форму тайной диаграммы, как будто мог нарисовать выход, но ситуация — головоломка — была ясна. Я мог стать жертвой бессмысленного и трудоёмкого обмана, но это представлялось маловероятным. Куда более вероятным было то, что человек, позвонивший мне, говорил правду.

В таком случае я получил основательную наводку, подробную информацию о Фулане-Марье. Мне сказали, куда направляться и кого искать, чтобы разузнать больше. В чём моя работа и состояла. Но если бы выяснилось, что я действовал в соответствии с этой информацией, то никакой осуждающий приговор не смог бы устоять. И, что гораздо серьёзнее, следовать этой наводке было бы для меня много хуже противозаконного деяния, это стало бы противозаконным не только по бещельским законам — я оказался бы в Бреши.