Город. Хроника осады (СИ) - Страница 87

"А жить то хочется", – трясясь от холода, Швецов смеется с приступа малодушия.

Ему ведь и сорока нет, другие скажут – жизнь только начинается. Но история полковника Алексея Швецова близка к концу. Делает последнее усилие, стараясь сохранить равновесие, но не выдерживает. Тело, будто надломленный стебель, падает на землю.

Центральный городской район. 8 июня 1853 г. Ок. 5-00

(Последний день войны)

– Швецов Алексей Петрович! Объявляется лишенным баронского титула, чина подполковника и воинских наград!

Алексей шаркает по мостовой, едва не буквально по сантиметру. Запястья, налитые синевой от вздувшихся царапин, сковывают наручники. Толстая цепь очерчивает тропу к кандалам. И без стальных колодок нога волочится за телом. Даже рубца не остается на месте жуткой раны, но природа и тут берет свое. Боль, застрявшая в кости, расходится волнами.

Бывший штаб-офицер останавливается, поднимая глаза горе. Несмотря на ранние часы, Симерийское солнце быстро вступает в права. Хотя бы не жарко. Маленькое утешение, умирать, чувствуя холод ветра под власяницей. Отдать Богу душу с честью, как офицер, на долю не выпадает. Мундир, пусть и изодранный, победители отняли.

"Начал войну подполковником, – сквозь гул боли мужчина находит силы для иронии, – заканчиваю тем же подполковником"

Готы на пару с комитетчиками не упускают случая пнуть свергнутого монарха. Для всего мира последней воли государя не существует. Возведенный в свиту Швецов так и остается безымянным батальонным.

– Обвиняется в государственной измене! Неповиновению приказу о прекращении огня. Виновен в продолжении бессмысленного сопротивления и дальнейшего кровопролития.

Разжалованного штаб-офицера пинают прикладом. Скосившись на конвой, Алексей продолжает плестись. Даже такого готы смертельно боятся волшебника. Швецова окружает плотное каре солдат. В глазах застарелый ужас, люди напряжены до предела. Стоит неосторожно чихнуть и израненное тело нашпигуют свинцом. Штык-ножи и те водрузили – сквозь грубую ткань хламиды чувствуется прикосновение стали. Странно, как на месте еще бесчувственного не добили? Глупцы, волшебник-недоучка безобиднее котенка. Колодец пуст, выпит до дна – Швецов и ребенку не соперник.

– Обвиняется в преступлениях против человечества, применению изуверского колдовства, массовому одурманиванию масс и негуманному вмешательству в сознание. Обвиняется в неоднократных расстрелах гражданских.

Дополнительное оцепление рядами выстраивается вокруг площади. Сил и помпезности не жалеют. Войска по случаю одеваются пышнее дворцовых приемов. Знамена распущены. Блестят ряды пуговиц на парадных мундирах, начищены сапоги. Офицеры в седлах с саблями наголо.

Готы торопятся и церемония заранее не объявляется. Люди сами стекаются к площади, молва о бойне в шахте пожаром прокатывается по городу. Толпа останавливается у заграждения. Тихо, без ропота. Лишь единожды Швецов оборачивается на ольховцев. Сквозь ряды республиканских солдат женщины с детьми да старики.

"Им не за что благодарить меня, – ни единой эмоции не читается на уставших и исхудалых лицах. – Я увел их мужей, отцов и братьев на смерть. Ничего не дал взамен"

Нормальный эшафот сколотить не успевают. Последним театральным помостом для Алексея послужит грузовик. Машину подгоняют к деревянной перекладине. Бывший полковник равнодушно взирает на приближающуюся петлю. На секунду, кажется, он стоит, а веревка сама ползет навстречу.

– Обвиняется в использовании в военных целях несовершеннолетних. Организации групп смертников из числа детей.

Встречать смерть под марш – что может быть лучше. Ради скромной персоны готы сгоняют к площади военный оркестр. Мерная и грозная дробь барабана разбавляется задорным посвистом флейты. Нужно признать – красиво. Будто бой шаманского бубна, зазывающий на ту сторону. Алексей, раскачивающийся маятником, почти видит этот портал. Хищная и вечно голодная пасть смерти.

Лишь до машины остаются считанные шаги, оцепление колеблется. Несколько солдат скрещивают винтовки, словно дворцовые стражники протазаны.

– Господин Алексей! – только по голосу Швецов узнает Ольгу. Хрупкий стан скрыт за дородными физиономиями колбасников. – Я дочь графа-губернатора! Немедленно пропустите!

Виконтесса воплощение дикой кошки – красота и ярость. В глазах дщери Ольхово огонь, угасший равно и в городе и самой Симерии. Швецова вновь подгоняют, сильный удар приходится промеж лопаток. Чудом Алексей сохраняет равновесие, не сдвинувшись с места. Не обращая внимания на угрожающе направленные винтовки, оборачивается. Несколько секунд низложенный командир и Ольга смотрят друг на друга. Девушка прекращает рваться сквозь заслон, взгляд устремляется к осужденному. Смотреть в голубизну глаз, едино как броситься со скалы в океан. Бывший офицер улыбается, тонко и печально – никогда на него не смотрели так.

– Ольга, – прерывает, прежде чем виконтесса произнесет непоправимое, – передайте моей невесте ...

А что собственно передать? Утешить маленькой ложью, приправив горечь заверениями любви? Любовь... Швецов и слово то, не запнувшись, не произнесет. Не пленяли томные воздыхания, не будоражили душу прогулки под луной. Единственной возлюбленной Алексея оставалась Симерия. Но и это чувство оказалось неразделенным.

Ольга, на мгновение опустив глаза, прикусывает губу. Не тех слов ожидала виконтесса от осужденного. Прелестное дитя Ольхово, жар-птица в проржавевшей клетке осады. Ей бы порхать на балах, а не ютиться с челядью по сырым подвалам. Слушать гулкие удары над головой, вздрагивать, едва осыпется штукатурка и заморгает свет.

– Я передам, – вскинув голову, говорит она, – я обязательно все ей расскажу.

Швецов улыбается на прощанье, но большего сказать не дают. Опального офицера уволакивают прочь. У трапа смертника встречает комендант, личной персоной. Синий мундир опоясывает белый ремень, отягченный золоченой саблей. Той самой, познавшей тяжесть швецовской шашки. Полковник узнает каждую царапину на завитках сложного эфеса. Руки скрыты за белыми же перчатками, слегка потертыми и посеревшими у пальцев. Золотые узоры и ромбы идут вверх по запястью, переливаются на сонном солнце медали и ордена.

Капитан Майкл еще не оправился от ран, но держится куда бодрее Алексея. Гот обнажает зубы в злорадной ухмылке. Набухает кривой шрам на лице, обезображивая некогда приятное лицо.

– Вот и все, Швецов, – он с торжеством рассматривает едва передвигающегося врага.

Сам симериец не в силах подняться по ступеням. Дождавшись кивка коменданта, конвоиры волокут раненого вверх. Бряцают кандалы, волочащиеся ноги бьются о ступени. Швецов с силой закрывает глаза, но стона сдержать не может.

-Колдун, – гот торжествующе рассматривает врага. – Твоя магия и надежды умрут вместе с тобой. Все закончится сегодня.

Что ж, республиканец в праве, это день их триумфа. Но Алексей позволяет себе щепотку соли на сладкий пирог. Глядя в спокойное лицо висельника, гот противно кривится. Колени Швецова дрожат и подгибаются, он то и дело падает в руки солдат. Глаз заплыл и едва видит, голова от побоев разбухла вдвое. Но даже такой командир Ольхово спокойно смотрит на коменданта.

Нет, гот. Все закончится не тут и не сейчас. Ольхово лишь маленький камень, но горе дожившим до лавины.

– Ты не солдат, – презрительно фыркает Майкл, – ты просто разбойник и мясник. Вздерните эту сволочь.

Палачи затягивают петлю, по ушам бьет бешеная барабанная дробь. Будто сошедшие с ума часы, отбивающие последние секунды жизни. Короткими рыками просыпается мотор, ноги подрагивают от вибрации кузова. Швецов вздыхает. Хорошо. Свежо. Лучшее, пожалуй, время для смерти. Последний взгляд бросает поверх голов толпы, на виднеющийся вдали замок. Стены избиты отметинами, наклоняют понуро головы башни. Каменный гигант, уставший и прикорнувший.

"Я должен быть там, – все испаряется и Швецов вновь в огне и дыму, среди узких переходов донжона. Звуки машины, мелкими толчками сдвигающейся вперед, игра музыкантов – все покрывается маревом. Рядом лишь лица павших солдат. – Я должен был погибнуть с вами. Сложить голову мучеником, не выпуская оружия. Но видимо, не достоин. Так помолитесь же, братья. Помолитесь, пусть хоть капля росы упадет на уста и уймет адское пламя, ждущее внизу"