Город гибели - Страница 37

Возвращаясь домой через парк после утренних покупок, Рейнольдс разговаривал с некоторыми детьми, но никогда не видел никого похожего на нее, в этом он был уверен. О большинстве детей можно было сразу сказать, что у них что-то не так, стоило лишь на них посмотреть: все их черты казались странно сведенными к передней части лиц, да и сами черты были очень мелкими. Но черты этой бедной малышки были безупречными.

О да, Рейнольдс несомненно заметил бы ее, если бы она качалась на качелях вместе с другими детьми. Конечно, если только он понял, что девочка была одной из них, и не подумал, что перед ним обыкновенный ребенок, такие здесь тоже играли. Но нормальные дети обычно были намного меньше — когда тебе двенадцать, на качелях не качаются; и в любом случае, когда приходили дети из той, особой школы, другие дети обычно удалялись. Рейнольдс считал очень жестоким, когда матери здоровых детей начинали разворачивать свои детские коляски, покрикивая через плечо: «Пойдем, Фиона, нам пора!» или «Рекс! Рекс! Живей!»

Он часто приносил с собой конфеты, и дети помнили об этом — о, они могли быть достаточно смышлеными, если хотели. Двое или трое сразу же узнавали сидящего на скамейке Рейнольдса и тотчас перебегали к нему, а следом и вся их толкающаяся, болтливая стая. Две присматривавшие за ними женщины продолжали вязание и болтовню. Однажды Рейнольдс попытался вовлечь нянек в разговор. Одна из них, крупная женщина, ответила. Но ни та ни другая не подняли глаз, и он сразу же понял, что женщины предпочитают общаться только друг с другом.

— Какая хорошенькая малышка!

Рейнольдс вздрогнул от звука каркающего голоса за спиной.

Это был старый мужчина в сопровождении ковылявшей на поводке седомордой сукой-лабрадором. Рейнольдс всегда старался его избегать.

— Потрясающе, — сказал старик и сглотнул. — И все-таки они отменяют смертную казнь. Мир окончательно сходит с ума.

Тем временем собака широко расставила задние лапы, и на ее морде и на всем теле разлилось и напряженно застыло выражение терпеливого страдания.

— Вчера вечером я дал ей парафина, — сказал старик. — Думал, это может, так сказать, принести ей облегчение.

Но Рейнольдс уже спешил прочь.

— Ну, вы, конечно, не торопились, — проворчала миссис Эванс.

Она грохнула рыбу на стол, словно хотела причинить ей боль, и снова заворчала:

— А если второй завтрак его светлости запоздает, то виновата буду я. «Полагаю, одна маленькая камбала могла бы удовлетворить аппетит больного человека, — передразнила хозяина кухарка. При этом, как и во многих других случаях, чем меньше было похоже на “изящный” голос сэра Малькольма, тем гуще был яд, который не могла более носить в себе эта маленькая, опрятная женщина. — И не забудьте картофель со взбитыми сливками, хорошо, миссис Эванс?» Интересно, как могу я готовить ему такую еду, если вы не приносите мне рыбу почти до двенадцати часов?!

Заканчивая свою речь, миссис Эванс взяла рыбину и принялась ее нюхать.

— Совсем свежая, — сказал Рейнольдс.

Кухарка опять понюхала с недоверчивым выражением на желтоватом лице.

— В прекрасном же хозяин сегодня настроении, — сказала она. — В одном из своих лучших.

— Почему? Что-нибудь случилось?

— Если он кому и скажет, то это будете вы, не так ли? — ответила миссис Эванс. — Я не тот человек, кто внушает ему хоть малейшее доверие.

И она стала отгонять Рейнольдса от холодильника, слегка похлопывая его внешней стороной руки по ребрам.

— К нему заходили двое, — болтала кухарка.

— Двое? Кто такие?

— Полиция. Так они сказали. По-моему, не похожи.

— Полиция?

— Один из них был явный неряха. Действительно, совсем мальчишка. Они просидели у него довольно долго. Ага, знаю! Он расстроился из-за того, что опять вздрогнул от шума радио из соседней двери. Сразу же, как только они от него ушли. Ведь не ночью же включили радио. Было не поздно.

— Что могло бы понадобиться здесь полиции?

— Ваши догадки стоят столько же, сколько и мои.

Вдруг (Рейнольдс не понял почему) он вспомнил фотографию той бедной малышки с хорошеньким кукольным личиком, голубыми глазами и длинными шелковистыми волосами. Возможно, они проверяют дом за домом, как это уже однажды делали, когда была убита женщина в безалкогольном ресторане в Лэнсе. Двое таких вежливых мужчин, у них это называлось «вполне обычная проверка».

Это случилось вечером, когда Рейнольдс был в гостях, так что ему было нетрудно представить им алиби. Но странное дело, при всей их учтивости и при всей надежности этого алиби полицейские заставили его почувствовать себя утаивающим что-то важное и даже в чем-то виноватым. Вплоть до того, что, когда Рейнольдс говорил с ними, он чувствовал, как его лицо начинало краснеть, а руки дрожать, и слова выходили из губ с засушенной и вымученной тщательностью, какая бывает у человека, нервно повторяющего выученный наизусть урок.

— Наверняка что-то случилось с машиной.

Миссис Эванс пожала плечами.

— Или, быть может, он жаловался полиции насчет этого радио.

На этот раз миссис Эванс вообще не ответила, так как она все еще очищала яблоки от кожи и косточек.

— Что за бестолковая работа! — наконец проворчала она себе под нос.

Сэр Малькольм за весь день ни разу не вспомнил о визите полицейских и Рейнольдс предпочел его не спрашивать.

— О Господи! О Господи! О Господи! — воскликнул он, когда Рейнольдс осторожно разгрузил поднос с завтраком. — Вижу, наша славная миссис Эванс опять залезла в замороженные смеси.

— Сэр?

— Эти бобы выглядят совсем измученными.

— Сегодня в магазинах не было свежих бобов, сэр.

— Да, но хоть что-то свежее должно было быть. Как насчет цикория?

— Я подумал, вы сказали, что не любите…

— Я ничего не имею против цикория. Совсем ничего. Только в меру.

Внезапно сэр Малькольм бросил на Рейнольдса один из своих пронзительных взглядов, неожиданно вспыхивающих под слегка морщинистыми бледно-серыми веками.

— С вами все в порядке, Рейнольдс?

— Все прекрасно, сэр.

— У вас трясутся руки.

Рейнольдс как раз вытянул из кольца салфетку сэра Малькольма и резким движением развернул ее.

— Мои руки, сэр?

— Вы выглядите, как будто вас что-то расстроило.

— О нет, сэр. Совсем нет.

Сэр Малькольм наколол кусочек яблока на кончик своей вилки и рассмотрел его со всех сторон. Затем он отправил яблоко в рот и, посасывая, сказал:

— Хорошо, Рейнольдс.

И только когда Рейнольдс, готовя сэра Малькольма ко сну, подал поднос с бокалом воды и двумя таблетками снотворного, старик наконец заговорил о визите.

Проглотив сначала одну, а затем другую таблетку, он по обыкновению погладил себе горло правой парализованной кистью, вероятно, чтобы помочь таблеткам проскользнуть в желудок, и лишь затем сказал:

— Ах да, меня расспрашивали сегодня о вас, Рейнольдс.

— Расспрашивали, сэр?

— Да, расспрашивали. — Старик помолчал, как бы испытывая злое желание продлить беспокойство слуги. — Полицейское расследование.

— Полицейское расследование, сэр?

Рейнольдс почувствовал, что его руки, державшие поднос, вновь задрожали, и уже знал, что сэр Малькольм опять сделает ему замечание, это только дело времени.

— Не нужно тревожиться. Речь шла об этом… э-э… грязном деле с пропавшей девочкой. Как родители разрешили ей пойти с совершений незнакомым человеком или с незнакомыми людьми, полностью за пределами моего понимания. Это было бы довольно странно, если бы она была обычной девочкой, но в случае с психически ненормальным ребенком, — кажется, наши друзья употребили слово «неполноценный» — да, такая безответственность уже просто преступна! Вы не находите?

— Да, конечно.

— И не смотрите так озабоченно! Я… э-э… снял вас с крючка. Могу вас в этом уверить. К счастью, мне нужно было лишь заглянуть в дневник, чтобы убедить их, что в интересовавшие их дни — два или три? — вы были со мной в Лондоне. Когда я проходил это проклятое обследование в лондонской клинике. Помните? О, вам нечего бояться, мой дорогой Рейнольдс. Разумеется, я соврал бы ради вас, если бы возникла такая необходимость. В конце концов, в наше время нелегко найти хорошего слугу. Но на самом деле никакая ложь и не потребовалась.