Город богов - Страница 134

— Уже тогда мне было пятьдесят, — продолжал монах. — Я прожил на свете семьдесят лет, а до сих пор выгляжу не старше двадцати. Она считала меня самым красивым мужчиной в мире, хотя мне пришлось изуродовать себя, чтобы походить на арелонца.

Хратен хранил молчание. Он слышал рассказы о заклинаниях, при помощи которых дахорские монахи умели менять облик человека. Без сомнений, изменения проходили в страшных мучениях.

— Когда она заболела, я отвел ее в Элантрис, — бормотал Дилаф, прижав колени к груди. — Я знал, что совершаю богохульство, что обращаюсь к язычникам, но даже сорок лет в Дахоре не удержали меня, если существовала надежда, что элантрийцы сумеют ей помочь. Все говорили, что в Элантрисе, в отличие от Дахора, умеют лечить. И я отвел ее.

Монах больше не смотрел на Хратена, его взгляд заволокла дымка воспоминаний.

— Они заколдовали ее, — прошептал он. — Лекарь сказал, что ошибся в заклинании, но я знаю правду. Они узнали меня, и их обуяла ненависть. Иначе зачем им проклинать Селу? Ее кожа потемнела, волосы выпали, и она медленно умирала. По ночам она кричала, говорила, что боль поедает ее изнутри; в конце концов она бросилась с городской стены.

В голосе Дилафа звенела восторженная любовь к живущей в воспоминаниях женщине, приглушенная грустью.

— Я нашел ее у стены, все еще живую, несмотря на падение. И я сжег ее. Она так и не перестала кричать; я все еще слышу ее. Она будет кричать, пока я не сотру Элантрис с лица земли.

Они поднялись до уступа, за которым пряталось озеро, и Галладон опустил принца на землю. Тот так и остался лежать, прислонившись к камню; его голова свешивалась над пропастью, а невидящие глаза уставились на Каи. Галладон оперся на выступ рядом с потайной дверью, за которой лежал путь в Элантрис. Карата устало опустилась на камень рядом. Они немного передохнут, а потом найдут забвение.

Когда разложили достаточно топлива, солдаты начали собирать другую кучу, из тел. Они прочесывали город и подбирали убитых элантрийцев. Люкел наблюдал за растущей кучей и вдруг с содроганием осознал, что не все элантрийцы мертвы. Вернее сказать, большинство все еще живы.

Их покрывали раны настолько ужасные, что его мутило от одного вида, и все же руки и ноги подрагивали, а губы шевелились. «Правду говорят, — подумалось купцу, — что элантрийцы обладают живым разумом в мертвом теле».

Куча тел все росла. Там лежало около сотни элантрийцев — все, кого выслали в город за последние десять лет. Они не пытались сопротивляться, лишь смотрели в небо равнодушными глазами, пока солдаты сносили их на площадь. Вскоре гора тел выросла выше заготовленного кострища.

— Двадцать семь шагов, — прошептал вдруг Адиен и двинулся прочь от толпы дворян.

Люкел дернулся, чтобы ухватить брата, но не успел.

Солдат закричал на Адиена, чтобы тот возвращался на место, но подросток не послушался. От злости фьерденец рубанул по нему мечом, Адиен споткнулся, но продолжал идти. Из раны не шла кровь. Глаза солдата распахнулись, и он шагнул назад, осеняя себя знаком против нечисти. Адиен подошел к куче элантрийцев, лег среди них и замер.

Хранимая пять лет тайна вышла наружу. Адиен присоединился к своему народу.

— Я помню тебя, Хратен. — Теперь лицо Дилафа растянулось в зловещей, демонической ухмылке. — Я помню мальчишку, который пришел к нам как раз перед тем, как мне пришлось покинуть монастырь и уплыть в Арелон. Тебя терзал страх, как и сейчас; потом ты сбежал, а я радовался твоему уходу. Ты был слишком слаб для Дахора.

Хратена пробрала дрожь.

— Ты там был?

— Уже тогда я носил звание граждета. Ты меня помнишь?

И тут, глядя в глаза монаха, джьерна озарила вспышка смутного воспоминания. Он помнил этот злобный взгляд на лице высокого, безжалостного человека. Он помнил молитвы, помнил огонь. Снова услышал свои крики и вспомнил нависшее над ним лицо — на нем горели те же самые глаза.

— Ты! — задохнулся Хратен.

— Ты помнишь.

— Помню. — Джьерна охватила зябкая дрожь. — Я покинул монастырь из-за тебя. На третьем месяце моего посвящения тебя вызвали к вирну, и ты потребовал, чтобы один из монахов отдал свою жизнь для перемещения, хотя мог дойти до дворца за пятнадцать минут.

— Я требую от своих монахов абсолютного повиновения, — прошипел Дилаф. — Неожиданные проверки и наглядные примеры помогают укрепить верность остальных братьев.

Он замолчал и перевел взгляд на залив. Уже вся армада стояла на якорях, ожидая дальнейших приказов. На горизонте виднелась туча черных точек — флот вирна подходил к Теоду.

— Пошли, — приказал Дилаф, поднимаясь. — Армада не двинется с места; нас ждет успех. На сей раз ничто не остановит армию фьерденцев. Мне осталось выполнить последнюю задачу — убить короля Эвентио.

В дремлющем мозгу Раодена взорвалось видение. Он пытался не обращать на него внимания, но оно почему-то отказывалось покидать принца. Сквозь мерцающую завесу боли перед мысленным взглядом стояла и не желала пропадать простая картина.

Он смотрел на эйон Рао — большой квадрат с четырьмя кругами по углам и четырьмя линиями, которые пересекались в центре. Значение символа — дух, душа — широко использовалось не только в Эйон Дор, но и в Корати.

Паря в белой вечности, разум принца пытался отбросить, стереть очертания эойна Рао. Незначительное напоминание о прошлой жизни, его следовало забыть как можно скорее; Раоден больше не нуждался в нем. Но как бы ни старался он изгнать символ, пустое место тут же занимал ему подобный.

Элантрийские стены образовывали квадрат. Четыре внешних города, которые окружали Элантрис, в свое время были обнесены круглыми стенами, от них к вечному городу вели прямые как стрела дороги.

Доми милостивый!

Солдаты откупорили бочки, и Люкела замутило от отвращения, когда они начали поливать маслом груду тел. Трое обнаженных до пояса воинов наблюдали со стороны; они монотонно тянули какую-то песнь на чужом языке, слишком грубом для фьерденского. «Мы будем следующими», — стучало в голове у купца.

— Не смотрите, — приказал он родным и сам отвернулся, пока солдаты подготавливали элантрийцев к сожжению.

Король Эвентио остановился в отдалении, его окружал небольшой отряд почетной гвардии. При приближении Дилафа он склонил голову, монах в ответ улыбнулся, лаская пальцами спрятанный кинжал. Эвентио считал, что сдает страну на милость вирна; он не знал, что приносит свой народ в жертву.

Хратен неторопливо шагал следом за Дилафом и размышлял о необходимости и долге. Люди погибнут, но их смерть послужит высшей цели. После победы над Теодом империя Джаддета станет сильнее, вера в сердцах ее подданых окрепнет. Он сам пытался проделать то же самое в Арелоне: обратить страну ради политических мотивов. Он подкупил Телри, не заботясь о спасении души герцога. Сейчас он поступал точно так же. Что значит населенное неверными королевство по сравнению с торжеством Шу-Дерет?

Но почему на сей раз логика не помогала подавить поднимающуюся к горлу тошноту?

Дилаф держал принцессу Сарин сзади за шею; ее рот затыкал кляп. Эвентио увидел дочь и ободряюще ей улыбнулся. Король не заметил ножа в руке Дилафа.

— Я долго ждал этого момента, — прошептал монах.

Поначалу Хратен решил, что тот имеет в виду уничтожение Теода, но Дилаф не смотрел на короля. Он не отрывал взгляда от Сарин, а лезвие кинжала теперь упиралось ей в спину.

— Ты, принцесса, как заразная болезнь, — прошептал Дилаф на ухо девушке. Джьерн с трудом расслышал его слова. — До того как ты появилась в Каи, даже арелонцы ненавидели Элантрис. Из-за тебя они позабыли отвращение к поганому городу; ты связалась с нечистыми и опустилась до их уровня. Ты еще хуже их — на тебе не лежит проклятие, ты сама искала его. Поначалу я хотел убить твоего отца первым и заставить тебя смотреть, но теперь думаю, что лучше поступить наоборот. Пусть старый Эвентио увидит твою смерть, принцесса. Пусть его горе стоит перед твоими глазами, когда я отправлю тебя к Джаддету на вечные мучения.