Горный поход - Страница 21

Долго и мы сами — редакция — не умели хранить военную тайну. Я в бюллетене на выход из боя изложил точный приказ командира полка о порядке выхода из боя. Попадись в плен хоть один человек с нашей газетой или потеряй ее, противник знал бы не хуже нас, где мы, что делаем. Был случай, когда клуб, рассылая по ротам схему обороны (популяризация задачи среди бойцов), послал ее и в роты противника.

Там смеялись да хвалили расторопный клуб.

Горнострелковый полк двадцать второго июня преследовал отходящих синих. К вечеру противнику удалось оторваться и отойти на восток. В три часа ночи двадцать третьего горнострелковый полк остановился на привал в Намниауре, выслав разведку, которая вошла в соприкосновение с противником, закрепляющимся на западных склонах горы Говараур (1112 сажен, или 2300 с лишним метров) и на безымянных высотах, что на полтора километра севернее и северо-восточнее Намниаур.

Задача: обеспечить левый фланг дивизии, разгромить синих и двадцать четвертого занять Абастуман.

Разгромить синих.

Стало быть, будут жаркие бои за овладение горным хребтом. Стало быть, литься нашему поту.

Жара…

Небо без облака, нестерпимо голубое, огромное, и в нем солнце. Выкатилось, улыбается. И бьет, и бьет в спину бойца, жжет, гонит с него пот. Неумолимо щедрое, неиссякаемым изобилием тепла окружает бойца, ласково душит его…

— Ах, чтоб тебе, как ты не вовремя! Хоть бы дождик, что-ли?

Жара…

На соседних высоких горах пятна снега.

— Хорошо бы туда, а… — вслух мечтает кто-то. — Да на подушечке этой полежать. В снегу поваляться. А?

— Да, хорошо бы.

Но снег далеко, а дорога пыльная, каменистая, раскаленная, — вот она. Гора без леса, без кустика — впереди. И где-то там, на хребте, противник.

Жара…

— Это так потом выльешься, мокрое место от тебя останется, вся и память, что был, — бурчит передний, и сразу «упадочное настроение» охватывает взвод.

— Говорили — ровное место, а тут подъем и подъем…

— Чего передние торопят! Нам не поспеть.

— Им что? Здоровые бугаи!

Галдят все, злые, забывшие дисциплину, изнывающие от жары.

— Прекратить разговоры! — оборачивается командир. — В чем тут дело?

И сразу стихают. И в самом деле, чего ссорились, чего галдели? Чего не поделили? Всем неловко. Чтоб скрыть неловкость, смеются.

— Буза… — виновато усмехается передний и пожимает плечами. — От жары и собаки бесятся.

Привал. Родник.

Бегут с флягами, кружками, котелками. Бегут, чтобы поспеть к роднику, пока мало народу.

Жара…

Дорога, люди, горы — все тоскует по тени.

— Тень! Тень! Тень!

Спускаемся в большую ровную долину.

— Вот бивуак бы тут, — говорит кто-то. — Вся дивизия разместилась бы.

— Воды нет, нельзя бивуак.

— Тут для аэропланов посадка хорошая.

И чей-то задумчивый голос:

— Ежели ее распахать да засеять…

Плато на вершине безымянной высоты.

Большие ели, под ними густая тень. На каждое отделение — ель. Под елью привал.

Шишки. Смолой пахнет. Прохладно.

Книгоноша вытаскивает газету.

В каждом взводе — актив: книгоноша, взводный партийный и комсомольский организаторы, уполномоченные по рационализаторской работе, читчики газет, военкоры, редакция взводной газеты, массовики и т. д.

Все они имеют еще много недочетов в своей работе. Но все это уже вошло в плоть и кровь, все это стало бытом, без этого уже нельзя.

Командир роты Степан Гмырин — широкоплечий, полный, круглолицый, румяный, бывший солдат «гвардейского его императорского величества полка», из солдат сделавший путь до начальника полковой школы, — подошел к третьему взводу и, ткнув пальцем вперед, негромко сказал:

— Гора, видите?

— Видим, — хором ответил взвод и внимательно всмотрелся в лысую макушку горы. Она небольшим, голым, безлесным холмиком возвышалась где-то очень недалеко. — Видим.

— Пирсагат, — произнес Гмырин. — Ее нужно обходом взять.

Власьевский тоже ткнул пальцем в сторону горы.

— Эта? — спросил он озабоченно. — Лысая?

И повернулся к своему взводу:

— Возьмем, товарищи?

— Возьмем.

— Конченое дело. Взяли. Шагом ма-а-рш!..

Задачу бойцы знали отлично, это и создавало великолепное желание выполнить ее во что бы то ни стало.

Она проста.

Третья рота нашего полка, действовавшая по левой дороге, сковывала противника, демонстрировала наступление. Это слева.

Занявшие горы Сабуртал и Гогараур другие наши роты теснили противника в сторону хребта Пирсагат.

И вот если мы — четвертая рота — успеем сделать глубокий и скрытый обход и захватим Пирсагат, то мы перехватим дорогу синим на Абастуман, изловим их в огневой мешок, прикончим разом.

Путь обхода лежал сначала через лощину. Нужно было спуститься с горы вниз, в лощину, пройти ее, а затем через ряд высот добраться и до Пирсагата. Пошли…

Трава густая, мокрая, скользкая — нелегко тут на отвесных спусках, зато, когда выбрались в лощину и пошли по широкому, на обе стороны расступающемуся морю васильков, ромашек, львиного зева, подорожника, колокольчиков, по высокой, яркой, сочной, истекающей изобилием траве, бойцы радовались.

— Эх, трава какая! — ахнул кто-то.

— А дух, дух от нее! — вдохнул воздух другой. — Словно взяли воздух да, как ломоть хлеба, медом намазали.

Качается трава. Звенят сотни цикад. Стоит над лощиной медовый, сладкий дух.

— Вот с косой бы сюда…

Стелется ласковая трава под ногой.

— И ноге мягко, товарищи…

Откуда-то выстрелы, частые, гулкие.

— Быстрей, быстрей… — кричит комвзвода. — Пробегай лощину… — Пригнувшись, он бежит к лесу, за ним его тройка связных.

— Противник! Неужто заметили обход?

Это было бы обидно, и каждый готов распластаться, на брюхе пролезть, только бы не заметил противник, только бы не помешал.

Щупленький, маленький, веснушчатый, белобрысый, неугомонный — таков Власьевский, командир взвода.

Рабочий-ярославец, комсомолец, одногодичник. Затем: «партия требует кадров для армии», — заявление об оставлении на сверхсрочную, и вот он — командир взвода.

У него немного комичный вид — задиристый, бойкий, петушиный, но командир он отличный, и бойцы его глубоко уважают.

Прежде всего он отличный стрелок и это дело любит. Взвод, которым он командует, всегда стреляет лучше всех в полку.

Рассказывают о нем: вечером, встретив в полку своего красноармейца, идущего по какому-то случаю с винтовкой, остановил его и сказал:

— А ну ловись. Дай-ка я тебя проверю, как ты прицеливаешься.

Во всяком случае, когда на каком-то занятии начсостава понадобился артоскоп и ни у кого его не оказалось, Власьевский невозмутимо полез в карман и достал артоскоп, с которым никогда не разлучался.

В походе он неутомим, хотя сложения щуплого.

— Главное — воля, — убеждает он бойцов. — Не пойму я, как это люди перед водой в походе пасуют. Прикажи своей мысли: не хочу пить, и… точка.

— Да у меня мысль мово приказа не слухается, — бурчат иногда бойцы, но равняются по своему командиру.

С бойцами у него особые отношения. К так называемым неисправимым он применяет свой метод, который заключается в том, что он старательно разыскивает у неисправимых положительные черты, всячески их выявляет и поощряет. Неисправимые, на которых другие да и сами они уже и рукой махнули, начинают вдруг смутно чувствовать какую-то неловкость. Безмятежное их существование, базировавшееся на том, что «все одно — меня не исправишь, а мне так вольней», тут нарушается.